Н. Д. Парыгина Двадцать лет
1
Недалеко от деревни, на склоне горы, в березняке, стоят три палатки геологов. В самой большой живет начальник отряда Зося Михайловна и студентка-практикантка Катя. Другую занимают Костя с Андреем. В третьей палатке никто не живет, это — кухня и склад. Там хранятся продукты, посуда и стоят ящики с образцами, а в дождливую погоду палатка превращается также в столовую.
Геологи живут на берегу Урала уже десять дней. Каждое утро трое отправляются в маршрут, а четвертый остается дежурить и варить полевую кашу с мясными консервами.
Но за ужином Зося Михайловна вдруг объявила на завтра выходной.
— Что, будет дождь? — спросил Костя и посмотрел на небо.
Зося Михайловна жадно дорожила временем, она даже привезла с собой в экспедицию будильник, который на ночь ставила возле дежурного, и в маршруте жалела потратить каких-нибудь полчаса на то, чтоб поесть земляники. А тут — целый выходной. Странно…
— Дождя не будет, — сказала Зося Михайловна. — Можете целый день загорать и купаться. Только с утра приведите в порядок неразобранные образцы.
— А вы? — спросил Костя. — Не пойдете купаться?
— Нет. — Зося Михайловна как будто немного смутилась. — Мне надо тут… отлучиться… уехать.
Костя с Андреем переглянулись: так вот почему выходной. Любопытно, куда это ей занадобилось.
— Образцы мы разберем сегодня, — заявил Андрей. — У костра.
И сразу после ужина Андрей с Костей занялись образцами, а потом, перемыв посуду, к ним присоединилась и Катя. А Зося Михайловна вынесла из кухонной палатки плоский походный утюжок и поставила его возле самого костра на попа, сняв при этом деревянную ручку, чтоб не обгорела.
— Подготовка к маршруту номер икс, — тихонько съязвил Костя, когда Зося Михайловна отошла.
— Неужели — роман? — сказал Андрей.
— Перестаньте судачить, — оборвала их Катя. — Вечно ты неразборчиво пишешь, Костя. Ну, что ты тут нацарапал?
— Тебе по твоему возрасту пора завести очки, — сказал Костя.
Уже совсем стемнело. Стволы берез смутно белели в ночном мраке, а кроны их сливались в одну сплошную черную массу. Листья тихо шелестели, потрескивал костер да изредка вскрикивала во тьме какая-то ночная птица.
Зося Михайловна зажгла свечку, покапала на край стола стеарину и прикрепила ее. Расстелила одеяло. Аккуратно расправила на нем синее с белыми цветочками легкое платье. И пошла к костру за утюгом.
У костра она, однако, задержалась. Отложила в сторону съемную деревянную ручку утюга и принялась сама возиться с образцами: четким и аккуратным почерком заполняла этикетки и так бережно завертывала в бумагу кусочки горных пород, словно каждый камешек представлял собою безмерную ценность.
— Утюг перегреется, Зося Михайловна, — сказала Катя.
— Отодвинь его. Да сходи, пожалуйста, погаси свечку.
В эту ночь Зося Михайловна легла спать позже всех. Будильник поставила возле себя и прикрыла платком, чтоб звенел приглушенно. Но Катя все-таки услышала звон будильника. Вставать она не стала, только с любопытством следила за Зосей Михайловной из своего спального мешка.
Ничего интересного, впрочем, она не заметила. Зося Михайловна взяла мыло, перекинула через плечо полотенце и отправилась на Урал купаться. Катя закрыла глаза и попыталась опять заснуть.
Но что-то больше не спалось. Катя выбралась из стеганого мешка, натянула сарафан и вышла из палатки.
Над рекой клубился густой туман. Он расползался по всему лугу, до самой горы, почти вплотную подступал к палаткам. Катя разожгла костер и повесила на таган чайник.
Мальчишки спали. Оба они были засони, могли, наверно, спать целые сутки, если не разбудить. Сегодня по случаю выходного их не стали тревожить, Катя и Зося Михайловна сели пить чай вдвоем.
— Я, может быть, вернусь поздно, — сказала Зося Михайловна. — Вы надолго не покидайте лагерь. Если пойдете в кино или на танцы — пусть один останется.
— Андрей останется, — решила Катя. — Он танцы не любит. А вы далеко?
— Не очень. Но все-таки далеко…
Зося Михайловна надела свое наглаженное платье с белыми цветочками и тщательно расчесала густые, вьющиеся, с редкими сединками волосы. Катя искоса следила за нею. Сейчас, в легком платье и в туфлях на тонких каблучках, Зося Михайловна, казалось, помолодела. Большие серые глаза непривычным оживлением светились на бледном лице.
— Ну, я пошла, Катя…
Она посмотрела на Катю и как будто еще что-то хотела добавить, но не добавила, двинулась прочь по тропинке, помахивая белой сумочкой. Зося Михайловна была худенькая и шла легко и прямо, только тонкие каблучки чуть вязли в земле. Катя смотрела ей вслед, пока она не скрылась за березами.
Кате сразу сделалось скучно. «Ну и засони, — подумала она о мальчишках. — Просто невозможные засони». Она стала мыть стаканы и нарочно погремела крышкой чайника, но Костя с Андреем не проснулись.
«Пойду на речку», — подумала Катя.
Она зашла в палатку за купальником и вдруг увидела на колышке авоську с каким-то свертком. Раньше здесь не было этой авоськи. Видно, Зося Михайловна приготовила сверток с собой. И забыла взять.
Катя схватила авоську и прямиком через березки выскочила на проселочную дорогу. Она круто спускалась с горы вниз и тянулась через всю деревню. Если автобус еще не прошел… не должен пройти, он почти всегда опаздывает… то Зося Михайловна увидит Катю с автобусной остановки.
Нет, автобус не прошел. Зося Михайловна стояла вместе с несколькими другими пассажирами возле деревянного столба, Катя сразу увидела с горы ее синее платье. Она подняла авоську повыше и помахала ею. Но Зося Михайловна смотрела в сторону. Тогда Катя побежала вниз, по самой середине дороги, чтобы ее лучше было видно.
Зося Михайловна наконец обернулась, заметила Катю. Она всплеснула руками и кинулась ей навстречу. А позади Кати уже урчала машина и, оглянувшись на ходу, Катя увидела, что это автобус. Зося Михайловна замахала руками водителю автобуса, чтоб подождал.
— Вот… вы… забыли… — задыхаясь, проговорила Катя, вручая Зосе Михайловне авоську.
— Да. Спасибо, Катя. Как я могла забыть!
— Бегите, опоздаете!
— Катя, — схватив девушку за руку, сказала Зося Михайловна, — поедем со мной. Пожалуйста!
Кате ни чуточки не хотелось ехать неизвестно куда, она уже настроилась весь день провести с ребятами на речке, а вечером идти с Костей в клуб, на танцы.
— Но… я так… в сарафане…
— Ничего, — перебила Зося Михайловна, — ничего, это деревня, там все очень просто…
И она потащила Катю за руку к поджидавшему их автобусу, так что Катя не успела подыскать более основательных возражений. «Ребята ничего не знают, будут меня искать», — пришло ей в голову, но уже после того, как автобус тронулся, так что не было смысла высказывать этот запоздалый довод.
2
Автобус был заполнен до отказа, и Зосе Михайловне с Катей около часу пришлось ехать стоя. Катя молча злилась. «Выходной! — думала она. — Ничего себе — выходной, трястись тут в духоте…»
Потом стало немного свободнее, удалось даже сесть. Но места Кате и Зосе Михайловне достались на разных скамейках, так что за всю дорогу они не обмолвились ни словом. Катя уже смирилась с тем, что день безнадежно потерян, и сидела совершенно безразлично. Ей казалось, что не будет конца этой духоте и тряске, и она вздрогнула от неожиданности, когда Зося Михайловна дотронулась до ее плеча.
— Катя, нам выходить.
Катя кивнула и молча пошла за Зосей Михайловной.
Они сошли с автобуса на пыльной деревенской улице, миновали коротенький переулок и оказались на краю поля. Тут Зося Михайловна остановилась, с шумом втянула в себя воздух, словно хотела уловить какие-то особенные, ей одной понятные запахи, и улыбнулась.
— Не сердись, Катя, — попросила она.
Заметила, оказывается!
— Я не сержусь.
— У меня сегодня такой… странный день. Свидание с молодостью, что ли. Хотела ехать одна, а потом что-то мне сделалось страшно. И ты как раз прибежала.
— Значит, вы здесь жили?
— Да. В войну.
— Сколько же вам тогда было?
— Как тебе сейчас: двадцать. Пойдем. Нам надо вон за тот лес. Тут километра четыре.
— А что там? За лесом?
— Тоже деревня.
— И там вы…
— Там и нашла я горькое мое счастье, — со вздохом, будто уже не для Кати, а для себя проговорила Зося Михайловна.
И опять надолго замолчала. Она и в маршрутах бывала молчалива, редко когда разговорится, и то больше про геологию, про горы, про породы.
День выдался солнечный, безветренный, зеленые хлеба стояли, не колыхаясь, в чистом небе не было ни единого облачка, все замерло, только под ногами у Зоси Михайловны слегка клубилась пыль. Катя шла позади и смотрела на эту пыль. «Теперь от нее до вечера слова не дождешься», — угрюмо думала она.
Было жарко, а дорога поднималась в гору. Хотелось пить. Зося Михайловна остановилась и, не оборачиваясь, подождала Катю.
— Сейчас в лес войдем, там ручеек есть, — сказала она. — Тогда был…
— Вы ни разу не приезжали сюда после войны? — спросила Катя.
— Ни разу. С экспедицией все в Сибирь выезжала или в Среднюю Азию. А нарочно сюда приехать, так и незачем. Места только знакомые посмотреть?.. Вот подарок купила одному человеку, — взмахнула она авоськой со свертком, — и то не знаю, подойдет ли… И жива ли еще Дарья Ивановна…
Минут через десять они вошли в лес. Издали он казался очень густым, а теперь сразу поредел. Молодые березы, осины и сосны далеко стояли друг от друга, старых же деревьев не виднелось вовсе, лишь кое-где торчали из травы пни. У Зоси Михайловны сильно колотилось сердце, хотелось плакать, она стыдилась своего чрезмерного волнения и сожалела, что взяла с собой Катю. Была бы одна — сейчас и поплакала бы вволю.
— Вот туда… вправо… Там должен быть ручеек.
Они сошли с прорезавшей лес проселочной дороги и пошли прямо по траве и по прошлогодней опавшей листве. В тени было прохладно. Катя перестала злиться.
— Напрасно вы такие туфли надели, Зося Михайловна, — сказала она. — Не походные.
— Вон он! — крикнула Зося Михайловна. — Вон ручеек! Слышишь, журчит?
Она бегом кинулась к ручью на своих неудобных каблуках, и Катя боялась, что она упадет. Но Зося Михайловна не упала, только споткнулась один раз о корень, удержалась и дальше пошла уже шагом, очень медленно и осторожно.
Близко от ручья стояла старая береза с опущенными ветвями. Зося Михайловна, поглаживая рукой ее пестрый шероховатый ствол, сказала Кате:
— Я думала — ее тоже срубили. Нет, не срубили. Стоит.
Катя склонилась над ручьем и стала пригоршнями пить холодную прозрачную воду.
3
— Мы к этому ручью ходили с Алешей гулять, — сказала Зося Михайловна таким тоном, словно Катя отлично знала, о ком речь. — Редко ходили. Когда мне давали выходной. И то не всегда он мог идти…
Катя ожидающе смотрела на Зосю Михайловну. Похоже — собирается рассказать про любовь. А про любовь всегда интересно. И в книгах и в жизни.
Но Зося Михайловна вдруг ни с того ни с сего ушла в сторону.
— Тебе песок ведрами не приходилось таскать? — спросила она.
— Песок? Нет.
«Вот уж верно Костя говорит, что она с чудинкой, эта Зося».
— Тяжелый, — сказала Зося Михайловна. Она сидела на бугорке, возле самого ручья, и смотрела на беспокойные и торопливые струйки. — Первые ведра еще ничего, а потом прямо руки отваливаются. Это я здесь, на заводе, таскала. После эвакуации. Носили и засыпали в барабаны. Потом еще бутыли с дистиллированной водой. Они были почти с меня ростом, бутыли эти, а мы вдвоем беремся за ручки плетеной корзины и тащим. Надеваешь на проволоку детали и связками бросаешь их в ванны с кислотой. Кислота брызжет на руки, на одежду, на обувь. Ходили с ожогами. Потом эти детали надо достать железными крючьями и опустить в никелировочную ванну — тут уж строго следи за минутами, полминуты передержишь — брак.
— Мне кажется, что война была ужасно давно, — сказала Катя, играя в воде прутиком. — Даже странно, что вы сами ее пережили.
— Не очень давно, — возразила Зося Михайловна. — Мы работали вдвоем со школьной подругой. Она на вид крепче меня была, а уставала быстрее, особенно в ночную смену. Мы по двенадцать часов работали. Заступим в восемь вечера, а в два ночи она уже совсем раскиснет. «Не могу больше». «Ну, пойди, — говорю, — поспи, я одна послежу». Она упадет где-нибудь в уголке на пол и спит.
— У меня мама тоже в войну на заводе работала, — сказала Катя. — Патроны делала.
— Вот как. Ну что, пойдем дальше?
— Посидим еще немного, — попросила Катя. — И вы там, на заводе, его встретили?
— Кого?
— Ну… Алешу.
— А-а… Нет, не на заводе. Это — в госпитале. Наша заводская самодеятельность однажды поехала с концертом в госпиталь. И я конечно. Я с детства на пианино играла. И пела. В тот день как раз я в голосе была, раненые долго не отпускали, все просили: еще да еще. А потом главврач пригласил меня в кабинет, стал уговаривать, чтобы перешла на работу в госпиталь.
— Медсестрой?
— Нет. Массовиком и библиотекарем. Я говорю: «Меня с завода не отпустят». А он: «Я договорюсь». И, правда, договорился. Вот тут он, за лесом, этот госпиталь был.
— Так мы туда и…
— Туда, — сказала Зося Михайловна и встала.
4
До войны в этом двухэтажном здании и трех маленьких домиках размещалась сельская больница. И теперь здесь опять, видимо, больница, мужчины в синих фланелевых пижамах и женщины в халатах сидят на скамейках и ходят по саду, а вон сестра в белом халате пробежала из главного корпуса в лабораторию. А сад как разросся! Тогда не надеялись, что примутся эти дикие яблони, и рябина, и черемуха. А они вон какие вымахали. К главному корпусу пристройку сделали… Двадцать лет… Неужели прошло двадцать лет?
Зося Михайловна со своей сумочкой и авоськой нерешительно приближалась к больнице. И совсем незачем было сюда приезжать. Никого, наверное, не осталось из прежних знакомых, ни одного человека, а незнакомым как объяснить, зачем она приехала. Если б Зося Михайловна была одна, она бы, наверно, повернулась бы и ушла. Но перед Катей ей было неловко. И она приблизилась к калитке из штакетника, отворила ее, вошла во двор и придержала калитку, чтобы и Катя вошла.
По выложенной камнем и обсаженной цветами дорожке они прошли к входу в главный корпус и оказались в приемной. Здесь стояла белая скамейка, блестел чисто вымытый крашеный пол. В открытую дверь виднелся длинный коридор с таким же блестящим полом. Пахло лекарствами.
Молоденькая девушка в белом халате заметила их из коридора и быстрыми шагами поспешила в приемную.
— Вы к кому? — спросила она.
— Дарья Ивановна работает? — спросила Зося Михайловна.
— Мишина? Она в прошлом году на пенсию ушла.
— А-а… Здесь живет?
— Здесь, в деревне.
— А Надя Цыбина?
— Нет. Такой нету.
Зося Михайловна назвала еще несколько имен, но девушка все говорила «нет, нет» или отрицательно качала головой. Только когда Зося Михайловна назвала Ларису Бурлакову, сестра немножко споткнулась.
— Лариса… работает… Лариса Николаевна. Доктор. Только она не Бурлакова, а Труфанова. Да вон она как раз.
Зося поспешно шагнула к двери и поглядела в коридор. Средних лет полная женщина в докторской шапочке, засунув руки в карманы халата, шла по коридору, постукивая каблучками.
— Лариса! — крикнула Зося Михайловна и кинулась навстречу той женщине.
— Без халата нельзя! — строго сказала сестра.
Докторша недоуменно и недовольно глядела на Зосю Михайловну. Но когда та оказалась совсем близко, лицо докторши дрогнуло, она вынула из карманов руки и протянула их навстречу Зосе Михайловне.
— Зося! Ты?
— Я, — сказала Зося.
Они обнялись и обе заплакали.
5
Потом они втроем сидели в маленьком чистом кабинетике и пили чай с хлебом и с маслом.
— Я сейчас дежурю, — говорила Лариса, — не могу уйти, а в два часа сменюсь, и пойдем к тете Даше.
— Не располнела она? — спрашивала Зося.
— Нет, такая же.
— А то я кофточку ей привезла в подарок, боюсь, чтоб не мала была. Сорок восьмой размер.
— Подойдет, — успокоила Лариса. — Дочка-то учится? — спросила она, ласково глядя на Катю.
— Дочка? — не поняла Зося. — А, ты про Катю. Нет, это не дочка. Студентка у меня в отряде. Я ведь геолог.
— Вот как. Он ведь мечтал геологом стать.
— Да.
— А у меня сын. С мужем разошлась. А сын растет. Пятнадцать лет уже… Вы пейте чай. Я освобожусь — тогда пойдем ко мне, пообедаем.
— Мы тут недалеко, километров семьдесят, остановились. Думаю: съезжу, посмотрю, как там теперь.
— Конечно, раз близко…
— Лариса, а можно мне по палатам пройти?
— Ну что ж… Вон халат висит. Надевай и иди. Ты одна хочешь?
— Одна.
Халат был Зосе великоват. Она немного засучила рукава, поспешно завязала пояс.
— Ну, я пойду…
— Иди, иди.
Катя осталась с Ларисой. Ей было как-то не по себе от больничного запаха и оттого, что она осталась вдвоем с незнакомой женщиной.
— Как мы тут жили, — заговорила Лариса растроганным голосом. — Зося, небось, рассказывала?
— Нет, она мне только о заводе рассказывала.
— Она боевая была, наша Зося. Раненые ее очень любили. Веселая, неутомимая.
— Зося Михайловна веселая была? — удивилась Катя.
— Веселая, — сказала Лариса, улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям. — Вечером сядет, бывало, за пианино — поет, поет… Цыганские романсы очень у нее хорошо получались. И «Синенький скромный платочек». Ты наверно, эту песню и не слышала?