Прелестный образ Реции снова воскрес в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие от счастья и блаженства глаза, потом опять слышались ему ее тихие мольбы и стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям необъяснимой, лютой злобы, жертвой которой пали уже ее отец Альманзор и брат?
Она навела его на след причины этого преследования, рассказав ему все о своем происхождении. Ее отец Альманзор вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, до сих пор не обнаруживал своих прав, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли недруги прав этого потомка некогда могущественного и славного рода или хотели, на всякий случай, устранить этих потомков? Как бы то ни было, по внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании их.
Сади терзался упреками, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены!
В ее смерть он не верил, но где же он должен был искать ее? Удалось ли Шейху-уль-Исламу и его помощникам забрать ее в свои руки? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади. Его воображению представлялась бедняжка, томящаяся в заключении: он слышал ее крики, понимал ее душевную тоску и время от времени возвращался на развалины своего дома, чтобы здесь напасть на след преступления. Но все поиски его оставались тщетными! Никто из соседей не видел Рецию и мальчика, никто не слышал их криков о помощи во время пожара!
Даже старая Ганнифа и та ничего не знала о Реции и больше не видела ее.
Поэтому Сади перестал обращаться к ней с расспросами и не возвращался больше на развалины своего дома, а направил свои поиски совсем в другую сторону.
Когда же он перестал посещать пепелище и больше не показывался на развалинах родительского дома на Коралловой улице, тогда однажды ночью там началось странное движение.
Что-то, подобно привидению, пробиралось между обугленными балками, стенами и камнями, и если бы кому-нибудь случилось быть свидетелем этого таинственного видения, тот, испуганный этим страшным зрелищем, принял бы его скорее за домового, чем за человеческое существо!
Действительно, загадочное существо, бродившее ночью по развалинам, мало походило на человека. Гибкое, легкое и быстрое, как ящерица, оно двигалось проворно и ловко и имело очень странные очертания.
С наступлением глубокой ночи, когда на улицах водворилась мертвая тишина и погасли огни в домах, когда последние любители опиума и курильщики табака возвращались из кофеен в свои дома, а головы женщин, наслаждавшихся прохладой и свежестью ночного воздуха и только ночью показывавшихся у открытого окна, снова исчезли, тогда мрачное, призрачное существо оставило черные, обуглившиеся останки дома Сади. Это была Черный гном! Сирра была жива! Она воскресла из мертвых! Если бы старая Кадиджа или Лаццаро увидели ее, они подумали бы, что видят перед собой призрак.
Не было сомнения, что это была она. Ошибки быть не могло! Второго такого изуродованного и безобразного существа, как Сирра, не было в целом свете. Она была жива! Она вышла из могилы, в которую собственноручно зарыл ее грек. Раны, по-видимому, зажили, недоставало только левой руки — остаток руки у самого сгиба тоже хорошо и быстро зажил.
Сирра была еще более проворной и ловкой, чем прежде! В ней не осталось и следа слабости: даже прежде она не могла бы с такой силой и проворством прыгать по обгоревшим балкам, как это она делала теперь, хотя у нее не хватало одной руки.
Впрочем, едва ли можно было заметить это! Черный гном владела правой рукой и остатком левой так искусно, что, казалось, вовсе не нуждалась в ней.
Серп лупы уже взошел на небе, и при тусклом свете можно было все достаточно ясно видеть и наблюдать за Сиррой.
Убедившись, что кругом тихо и пустынно, она, как летучие мыши и другие ночные животные, оставила пепелище и, прокрадываясь около домов, достигла открытого места. Тут стояло несколько человек, поэтому она спряталась за выступом стены, села на корточки и походила теперь на кучу старого тряпья.
Наконец, когда все ушли, она поспешила через пустые улицы и дошла до берега. Здесь стояло очень много каиков.
Не думая ни минуты, она вскочила в одну из лодок, оттолкнула ее от берега, предварительно отвязав цепь от железного кольца, и начала грести одной рукой в направлении Галаты.
На воде в эту темную ночь было так же пустынно и тихо, как и на улицах.
С удивительной силой и ловкостью Сирра направила каик к берегу Галаты, привязала его здесь и вышла из лодки. Она, без сомнения, хотела справиться в доме своей матери о Реции и Саладине. Она надеялась, что они находились еще там. Если же их там не окажется, то она решила бы идти дальше, чтобы отыскать их.
Теперь, будучи возвращена к жизни, она должна была приложить все усилия, чтобы спасти Рецию! Эта цель заполняла ее душу, одно это желание воодушевляло ее… В сердце этого несчастного существа не было места другой любви, кроме любви к Реции и принцу. К своей матери Кадидже она больше не чувствовала привязанности. Прежде, несмотря на притеснения, она старалась сохранить к матери доверие и любовь, но последние доказательства ее неестественной жестокости и свирепости заглушили остатки детской любви в сердце этого несчастного создания!
Больше, чем от ран, страдала она от этих воспоминаний! Как часто Сирра проводила целые ночи в тайных слезах на жалкой постели в доме старой Кадиджи. Как часто мать ее обращалась с ней бесчеловечным образом! Сколько раз несчастное существо желало себе смерти, когда ее мать Кадиджа оскорбляла и мучила ее!
Ведь она была все-таки родной дочерью старой гадалки и не была виновата в том, что родилась таким уродом.
Сирра спешила под защитой ночи вдоль берега, пока не достигла того места, где стоял дом старой Кадиджи. Она подошла к двери и тронула за ручку. Дверь скрипнула — она не была заперта.
Это было удивительно в такой поздний час! Старой Кадиджи, видимо, не было еще дома.
Сирра вошла в темный дом и заперла за собой дверь на замок.
Несчастном у созданию стало больно и как-то особенно грустно, так что с минуту она простояла неподвижно — она была в родительском доме! Но как оставила она его? Она знала все, что случилось! Оцепенение, охватившее ее, не подействовало на ее слух! В то время как она не могла шевельнуться, она была в состоянии слышать! И какие мучения вынесла она именно из-за того, что слышала и знала, что ее похоронили заживо, чтобы только наконец избавиться от нее, а она не могла ни двигаться, пи обнаружить какого-либо признака жизни!
Все это теперь прошло: она была жива! Она была спасена чудом, которого она не могла сама себе объяснить!
В доме царила могильная тишина. Сирра прокралась к двери той комнаты, где были заключены Реция и Саладин.
— Реция! — позвала она тихим голосом. — Здесь ли ты еще? Это Сирра зовет тебя!
Ответа не было.
— Реция! — закричала она громче.
По-прежнему все было тихо.
В эту минуту одинокой Сирре послышались приближающиеся с улицы к дому шаги.
Быстро толкнула она дверь комнаты, которая тоже оказалась незапертой — Реции и Саладина там больше не было! Тогда Сирра решила идти искать их. Но в ту минуту, когда она хотела схватиться за ручку двери, та отворилась снаружи.
Старая Кадиджа возвращалась домой немного навеселе. У нее был с собой маленький фонарь, так как она не любила ходить в потемках.
Сирра спряталась в угол за дверь. Случайно она оказалась на том самом месте, куда старая Кадиджа бросила тогда ее, якобы умершую.
Старуха в весьма веселом расположении духа, разговаривая сама с собой вполголоса, как только вошла в дом, снова заперла дверь. Но едва захлопнула она ее, как при слабом мерцании фонаря заметила умершую, давно схороненную Сирру.
Глаза ее остекленели, она затряслась, как в лихорадке, и ужас ее был так велик, что она не могла сойти с места.
Сирра не шевелилась, но глядела на мать взглядом, исполненным скорби и укора.
— Это ты, — произнесла наконец Кадиджа с трудом и отрывисто, — ты пришла получить свою руку? Я знала это, — при этих словах Сирра невольно подняла высоко, как бы с немым укором, остаток руки.
Старая гадалка отшатнулась.
— Ты получишь ее — не я взяла ее у тебя, — вскричала она хриплым, трепещущим голосом. — Не я, Лаццаро принес ее мне!
— Я знаю все! — отвечала Сирра, и голос ее звучал по-прежнему скорбно и укоризненно.
— Ты знаешь все! — заикаясь вскричала Кадиджа. — Твоя рука там, под нашей лодкой, в воде!
Страх старой гадалки был так велик, что Сирра боялась за ее жизнь, и, не желая быть причиной ее смерти, она отворила дверь, вышла на улицу и снова затворила дверь за собой.
Страх старой гадалки был так велик, что Сирра боялась за ее жизнь, и, не желая быть причиной ее смерти, она отворила дверь, вышла на улицу и снова затворила дверь за собой.
Теперь только старая Кадиджа вздохнула свободно — призрак удалился.
Быстро затворила она дверь и, шатаясь, пошла в свою комнату и заперлась там. Сирра же вернулась к воде, вошла в старую лодку своей матери, нашла там тонкую бечевку, концы которой были в воде, и привязала к ней свою руку и камень. Она опустила то и другое вместе с веревкой в воду и направилась к каику, в котором приехала, чтобы отправиться назад в Скутари. Ночь уже клонилась к концу, когда она достигла пристани и снова привязала лодку на прежнее место. Выйдя из лодки, она пошла по дороге к развалинам Кадри.
Сирра знала эти развалины. Однажды она из любопытства ходила туда и, незамеченная, осмотрела стены. Подобные места очень нравились бедной уродливой Сирре, так как в них удобно было прятаться. Чем пустыннее было место, тем больше привлекало оно Сирру.
В сероватом утреннем полумраке добралась она до развалин. Дервиши спали. Даже старый привратник, растянувшись, лежал у ворот. Ему сладко грезилось его последнее путешествие в святой город и снились священные места, которые он посетил. Сирра прокралась мимо пего и скоро достигла той стороны развалин, где длинный коридор вел в Чертоги Смерти.
И тут она, казалось, была знакома с местностью, так как быстро нашла вход и затем тихо пошла но мрачному широкому коридору со сводами. Шум ее шагов по песку мог выдать ее, но ничего нельзя было видеть в непроницаемой темноте этого, с обеих сторон совершенно замкнутого, коридора. Она прокрадывалась дальше, все время ощупывая стену правой рукой.
Наконец она достигла лестницы, взобралась по ней осторожно и медленно, чтобы не поднять шума. Она не знала, что сторож Тагир был глухонемой. Поднявшись наверх, внезапно наступила она на какой-то мягкий предмет, и в ту же минуту что-то схватило ее.
Вверху, в коридоре, в задней части находилось окно, через которое пробивался слабый свет.
Тут Сирра увидела старого сторожа, спавшего перед лестницей. Нога ее наступила ему на руку.
Тагир схватил ее, в первую минуту ничего не видя, — закричать он не мог, так как был глухонемым. Но в то же мгновение Сирра с быстротой и проворством кошки уже спустилась по перилам лестницы, не касаясь ногами ступенек. Когда Тагир опомнился, она уже проскользнула вниз и удачно достигла коридора.
Старый сторож, по-видимому, никак не мог попять, что произошло. Что-то пробудило его ото сна. Он ясно чувствовал в руке посторонний предмет. Или это только пригрезилось ему? Или же он во сне коснулся рукой перил? Рядом с собой он ничего не мог нащупать. Он встал и осмотрелся по сторонам, насколько можно было это сделать в сумерках, однако вокруг ничего не было видно.
Он не лег больше и понес заключенным свежую воду и маисовый хлеб.
Сирра же бродила сначала внизу по коридору в разные стороны, чтобы изучить подробно выходы и хорошенько запомнить местность. В конце коридора она вышла во двор, окруженный толстыми стенами, где находился колодец.
Чувствуя сильную жажду, она напилась воды и съела несколько спелых прекрасных плодов, которые нашлись у нее в кармане платья.
Когда старый Тагир пришел к колодцу наполнить водой кружки, она спряталась, а когда он прошел мимо, проскользнула по коридору до лестницы и поднялась по ступенькам вверх.
Кроме Тагира другого сторожа в Чертогах Смерти не было.
Сирра воспользовалась его отсутствием, чтобы и здесь ознакомиться с местностью. У всех дверей она вполголоса звала Рецию.
Наконец-то, казалось, нашла она заключенных!
— Кто зовет меня? — раздался голос из-за одной двери.
— Если ты Реция, которую я зову, скажи мне, чья ты дочь? — спросила Сирра.
— Дочь Альманзора!
— Значит, ты та, которую я отыскиваю.
— Это ты, Сирра? Отвечай, не так ли?
— Это я, моя Реция! С тобой ли Саладин?
— Да, он спит в соседней комнате. Как ты нашла меня?
— Моя любовь к тебе указала мне путь.
— Спаси меня! Освободи меня! Здесь ужасно! Слышишь ли ты стоны умирающих и больных? Доходит ли до твоих ушей звон цепей?
— Здесь страшно!
— Где мой Сади, мой повелитель и супруг?
— Я уже три ночи ждала, искала, но не нашла твоего Сади, прекрасная Реция, а дальше я не смела мешкать!
— Ты не нашла его? Не случилось ли с ним беды? — спрашивала Реция исполненным страха голосом.
— Да защитит его Аллах!
— А ты пришла спасти меня?
— Спасти и освободить тебя и Саладина!
— А если Кадиджа хватится тебя?
— Мать Кадиджа считает меня умершей!
— Умершей? — спросила Реция.
— Умершей и похороненной! Я все расскажу тебе позже. Теперь надо освободить вас.
— Я хочу вновь увидеть моего Сади! Как должен он беспокоиться и грустить обо мне!
— Тише! Возвращается сторож. Наступает день, я должна скрыться.
— Смотри, чтобы он тебя не увидел, Сирра.
— В следующую ночь я опять приду и тогда приложу все силы, чтобы освободить тебя, бедная, прекрасная Реция. Ах! Как должна ты любить своего Сади! Ты вновь увидишь его! Терпение, терпение только до следующей ночи! А пока да утешит и да защитит тебя Аллах!
Старый глухонемой дервиш только что возвратился снизу с двумя полными кружками. Оп находился уже на лестнице, когда Сирра шмыгнула через коридор наверх, чтобы спрятаться в одном из темных боковых коридоров, но он еще не так высоко поднялся наверх, чтобы увидеть ее.
В то время как он пошел в камеры, ловкой Сирре удалось вернуться на лестницу, поспешно соскользнуть вниз и на день оставить развалины Кадри. В рощице, рядом с развалинами, она хотела найти укромное место, чтобы хоть на несколько часов предаться сну.
XXV. Площадь Голов
В тот вечер, когда Шейх-уль-Ислам проводил султана в его ночные покои во дворце Беглербег, караул оцепил все выходы, и даже маленькая пристань перед дворцом, и та была охраняема, чтобы не выпустить пи одного человека. Мансур-эфенди надеялся, наконец, поймать Золотую Маску.
Удивительно, однако, что хотя отряды солдат поспешно исполнили приказание, и все ходы и выходы были заперты и оцеплены, но, по-видимому, Золотой Маске каким-то непостижимым образом и на этот раз удалось ускользнуть, несмотря на все предосторожности.
Коридоры и галереи дворца обыскали, но не нашли никаких следов Золотой Маски!
Выходы и пристань оставались до следующего утра оцепленными, так что никто не мог выйти, однако стража донесла, что не появлялось ни души.
Понятно, что этот необъяснимый случай не только у Шейха-уль-Ислама увеличил желание получить, наконец, объяснение относительно Золотой Маски, но и султан пожелал удостовериться в этом сказочном видении. Появление его во дворце означало, как и в прежних случаях, зловещее предзнаменование. С появлением Золотой Маски были связаны мрачные слухи, на него смотрели, как на дурной знак предстоящего несчастья. Многие называли Золотую Маску предвестником, являвшимся тому, кому грозило несчастье, чтобы предостеречь и спасти его.
Итак, Золотая Маска, по словам людей, преследовал добрую цель, следовательно, больше вызывал уважение, чем страх, и все, среди кого оп появлялся, с почтительным поклоном отступали с дороги, и никогда никто не осмеливался преграждать ему путь.
Давно уже не показывалось это сказочное видение. Оно являлось всегда только перед наступлением тяжелых времен или зловещих событий. Говорят, что уже божественному пророку Магомету[8] явился Золотая Маска в Медине в мае 632 года и, следовательно, незадолго до его смерти. С этого времени, в силу древних преданий, видели его всегда являющимся перед великими событиями. Одни говорили, будто он принадлежит к родственникам Пророка или же к его предкам. Другие рассказывали, будто Золотая Маска был не кто иной, как верный друг Магомета Абубекр, который вместе с ним должен был в сентябре 662 года с опасностью для собственной жизни бежать от своих врагов в Медину.
Это бегство называется геджра, и с этого года начинается летоисчисление магометан. Абубекр, родившийся в 573 году в Мекке, был калифом арабов и за свою ученость и искусство в толковании снов был всюду уважаем. Он первым примкнул к Магомету и изменил свое настоящее имя Абд-эль-Кааба на Абдаллаха. Прозвище Абубекр (отец девы) получил он уже позже, когда Магомет женился на его дочери Аиче.
Хотя Абубекр и умер в августе 634 года в Медине, однако суеверие народа все еще считало его живым.
Золотой Маске в разных частях страны придавали разные значения и находили удивительнейшие объяснения.
Однажды вечером султан Абдул-Азис принимал в своем кабинете Шейха-уль-Ислама. Вдруг показался один из его адъютантов и доложил ему, что во дворец прибыл с важным известием баши из караульной, находящейся в Семибашенном замке. Семибашенный замок, по-турецки Эди Кули, очень древний и наполовину разрушенный. Он стоит совершенно изолированно на самом краю Стамбула у Мраморного моря, там, где оканчивается проходящая через мыс стена. С каждым годом этот древний замок все больше приходит в упадок; три башни уже почти совсем обвалились, оставшиеся имеют до двухсот футов высоты. Без сомнения, эта крепость была построена вскоре после основания Константинополя. Когда султан Магомет II завоевал город, Семибашенный замок был уже развалинами. Он воздвиг его снопа и занял своими янычарами. При новейших турецких султанах Семибашенный замок служил государственной тюрьмой, и еще в XVIII столетии султаны заключали туда посланников тех держав, с которыми вели войну.