— Не лучше ли нам изначально троеперстия придерживаться, — осторожно посоветовал Добрыня. — Боюсь, как бы потом вследствие этой мелочи великий раскол в государстве не случился. Из-за лишнего пальца православные на православных войной пойдут, словно враги лютые.
— Не потерплю никакого вольнодумства! — вскипел Михаил, по-видимому уже всерьез возомнивший себя митрополитом. — Да как ты смеешь, блядодей, символы веры искажать! Ты кого церковному канону учишь?
— Поутихни, отче. — Добрыня решил слегка осадить зарвавшегося Михаила. — Ты пока еще не в Киеве на амвоне, а в Царь-граде на паперти. Будешь сильно выделываться — здесь и останешься. Другого святителя подберем. Нравом посговорчивее.
— Каждый коня по себе выбирает, — буркнул Михаил. — Кто ретивого, а кто пужливого. Только на пужливого где сядешь, там и слезешь. Как хотите, но вероотступничества и греховодства я не потерплю.
— Вероотступничества не допустим, а грех при твоем содействии постараемся искоренить. — Добрыня, дабы не рассмеяться, потупился. — Ты, отче, совет дай: как быть, если душа на небо просится, а тело чревоугодия и блуда жаждет?
— В следующий раз, когда на грех потянет, возложи длань на горящую свечу, а еще лучше — на три сразу. Боль телесная всю охоту отобьет.
— Совет дельный, только боюсь руку спалить. Я ведь, кроме всего прочего, еще и воин. Когда ты с крестом к людям пойдешь, я за тобой обнаженный меч понесу. Наглядности ради, так сказать… Только попрошу впредь про всякие там блядословия и блядодействия не упоминать. В особенности про блядовых детей. Народ наш вследствие наивности своей к любой заразе прилипчив — хоть к пьянству, хоть к разврату, хоть к бунтарству, хоть к сквернословию. Ругнешься разок в людном месте — твои слова сразу и подхватят. Потом и за тысячу лет их от брани не отучишь.
— Клясться всуе не буду, но постараюсь эту блядскую привычку искоренить. — Михаил перекрестился. — Горя много познал, оттого иногда и заносит.
Здесь в беседу будущих вершителей судеб земли Русской вмешался Никон:
— Как ты, боярин, сего человека князю представишь, если на руках и ногах его следы железных оков, а на груди клеймо каторжное? — Он скрупулезно указал на все эти телесные изъяны, ясно видевшиеся в прорехах нищенской одежды.
— Не беда. — успокоил черноризца Добрыня. — Он ведь не в постель с князем собирается лечь. И не в бане с ним париться. А для иных любопытствующих мы вот такую басню придумаем. Дескать, святитель Михаил ради смирения плоти на голом теле железные вериги носит да вдобавок власяницу, всю его грудь скрывающую. Попомните мои слова, скоро такой обычай все ревностные христиане заведут.
— Следует добавить, что я постоянно занимаюсь самобичеванием. — Михаил продемонстрировал свою костлявую спину, сплошь покрытую рубцами, как свежими, так и застарелыми.
— Да ты, похоже, каждый день за веру страдаешь! — удивился Добрыня.
— Не только за веру. За воровство тоже достается, — признался Михаил. — Одним подаянием не прокормишься, будь ты хоть трижды постником.
— Кончилась, отче, твоя голодная жизнь, — молвил Добрыня. — А теперь, когда все вроде решено, давай по рукам ударим.
— По рукам ты с конскими барышниками на торгу ударять будешь, а мне, как верховному иерарху церкви, надлежит длань лобызать. — Михаил помахал своей черной от грязи лапой, однако сунуть ее Добрыне постеснялся, зато деловито спросил: — Когда отплываем в землю Русскую?
— Скоро. Надо еще императорские грамоты на всех вас выправить, а то князь наш одному честному слову не поверит.
— Не забудь до отплытия соответствующее облачение для меня приобрести, книги священные, иконы чудотворные, аналой походный и всю остальную церковную утварь.
— Где только деньги на все это брать? — Добрыня потрогал свой пояс, за последние дни изрядно потерявший в весе — Кесаревне подавай уборы и украшения. Тебе — кресты и ризы. Так и разориться недолго… Конечно, любовь дорого стоит. Это я и раньше знал. Но вера, оказывается, еще дороже… Хорошо хоть, что надежда нам даром достается…
Киев им довелось увидеть только в конце весны, когда в садах облетал яблоневый цвет.
Слухи об удачном завершении посольства уже успели достичь города (не зря же Добрыня так упорно распространял их от самого Царьграда), и во всех капищах, унаследованных Одином от Перуна, спешно свергали каменных и деревянных идолов, чей варварский вид мог оскорбить чувства кесаревны Анны и митрополита Михаила, поменявших свою прославленную родину на киевское захолустье.
Перед тем как спуститься на пристань, заполненную восторженным народом, чьи наиболее нетерпеливые представители уже сбрасывали верхнюю одежду и лезли в Днепр, который сегодня должен был заменить священный Иордан, Анна шепнула Добрыне:
— Как ни береглась я, а, похоже, понесла от тебя. Придумай, как княжескую ревность обмануть. Ежели он к христианству склоняется, то и в непорочное зачатие должен поверить…
Михаил, стоявший с другой стороны от Добрыни, слышать ее, конечно, не мог. Глядя из-под руки на высокий днепровский берег, густо застроенный халупами простолюдинов, он разочарованно пробасил:
— Что за блядский городишко! Тут и не хочешь, а поневоле с тоски запьешь.
Великое дело было сделано, но беды и хлопоты на этом не кончились…
Часть II. ЗА ЦАРЯ
ОСНОВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦАБарков Иван Семенович — фривольный поэт, очередное воплощение странника в ментальном пространстве Олега Наметкина.
Екатерина Алексеевна — российская императрица.
Пугачев Емельян Иванович— донской казак, мятежник и самозванец.
Суворов Александр Васильевич — полководец.
Радищев Александр Николаевич — политический деятель, писатель.
Новиков Николай Иванович — политический деятель, масон.
Кулибин Иван Петрович — механик, изобретатель, монархист.
Крюков Михайло — дворянин, супермен, темная личность.
ПРОЛОГ ВТОРОЙ ЧАСТИРека, полноводная, величавая и слегка грязноватая, как все истинные труженики, день ото дня и год за годом несла на себе в море много чего разного — и хорошего, и плохого.
К последней категории можно было отнести танкеры, оставлявшие за собой отчетливый радужный след, баржи, груженные новейшими пестицидами, шикарные яхты, оборудованные тайниками для перевозки наркотиков, разнообразнейший бытовой мусор, отходы химической промышленности, удобрения, смытые с окрестных полей, обрывки сетей, дохлую рыбу, фекалии, утопленников и просто лессовую взвесь, заставлявшую дельту мелеть и расширяться.
Но за все время своего долгого существования, включая эпохи войн, колонизации, промышленного бума и сексуальной революции, реке не приходилось еще 6аюкать в своем лоне предмет, более опасный, чем этот самый обычный на вид прогулочный катер, носивший несколько странное для здешних мест название «Кудеяр».
Экипаж катера состоял из трех человек — двух белых и одного черного. Белые пили бурбон, главным достоинством которого была забористость, черный дежурил у руля. Впрочем, никакой дискриминацией здесь и не пахло — просто он был единственный, кто хоть что-то понимал в компасе и аксиометре [59].
Белые, только что принявшие на грудь по стакану теплого бурбона и закусившие кукурузными хлопьями, негромко пели:
— Эх, славно! Что бы там наши атаманы ни трындели, а мне здесь нравится, — с чувством произнес нелегал Демьян Репьев, по документам числившийся жителем штата Оклахома Джекомом Джексоном. — На нашу Волгу весьма похоже. Возле Астрахани она столь же широкая. Берегов не видно. И небо такое же высокое. Загляденье!
— Возле Астрахани сейчас арбузы плавают. Во какие! — другой нелегал Митюха Дутиков, имевший карточку социального страхования на имя ветерана американской армии Ли Эша, изобразил руками нечто круглое, размерами превышающее спасательный круг. — А здесь только окурки да гандоны. Тьфу! — Он смачно сплюнул за борт.
— Да, довели народ до ручки баре тутошние, — понимающе кивнул Репьев. — Сначала казачество местное извели, чероков и команчей, а потом за муринов [60] взялись. Непосильным трудом хотят приморить. Ничего, отольются душегубам слезы дяди Тома… Эй, Ларри! — обратился он к рулевому, природному американцу, черному, как деготь. — Ты про дядю Тома слышал?
— Ноу, — покачал головой Ларри, изучавший русский язык в знаменитой подпольной школе мирового казачества на Соловецких островах. — Нашего самого знаменитого дядю зовут Сэмом. Мы собираемся ему… как это…
— Глаз на жопу натянуть, — подсказал Репьев. — Ларри, а ты Поля Робсона знаешь?
— Ноу.
— Во даешь! Да это же самый голосистый американский певец.
— Самый голосистый американский певец — Элвис Пресли, — меланхолично ответил Ларри.
— Скажешь еще, что ты и Анжелу Дэвис не знаешь, — не унимался Репьев.
— Не знаю. А кто она?
— Самая красивая ваша баба.
— Самая красивая наша баба Мэрилин Монро. — Ларри мечтательно вздохнул.
— Все у вас тут перепутаюсь! — Репьев в сердцах махнул рукой. — Самолучших своих людей не знаете… Прибавил бы хода, а то не успеем к сроку.
— Нельзя, — покачал головой Ларри. — Речная полиция остановит.
— Ну и жизнь у вас! Не позавидуешь. Со всех сторон простой народ обложили. То дорожная полиция, то портовая, то береговая, то муниципальная, а сейчас вдобавок и речная. Да еще эти… которые за нами гонятся…
— Федеральные агенты.
— Они самые, голубчики. Как, спрашивается, рядовому человеку такую ораву ярыжек одолеть? Мы свою полицию еще в позапрошлом веке под корень свели. Будочников повесили, квартальных утопили, околоточных в капусту изрубили. И сразу порядок наладился. Живем не тужим. Чего и вам желаем.
— Согласен, — кивнул Ларри. — Полицейских надо убивать. Я имею к этому прирожденную склонность. За что и включен в список десяти самых опасных преступников страны.
— Ничего, когда все по-нашему выйдет, этими списками только подтереться останется. Охотники превратятся в дичь, а гонимые в гонителей, — заявил Дутиков, имевший философский склад ума.
— Хотелось бы в это верить.
— Хотелось бы! — фыркнул Репьев. — Верить — твой долг. Сомневающимся среди нас не место… Давай лучше закурим.
— «Мальборо» будешь?
— Слабоваты… Я лучше свои. Правда, всего десять штук осталось. — Репьев вытащил полупустую пачку сигарет «Дымок Кубани». — Хоть бы до Мемфиса на этих дотянуть…
За поворотом реки показался железнодорожный мост, похожий издали на огромную пилу, повисшую над водой. Ларри сбавил скорость и переложил руль влево, пристраиваясь к длиннющей очереди разнокалиберных плавсредств, направлявшихся в судоходный пролет.
— Что там за мешкотня такая? — Репьев, приложив к глазам бинокль, стал всматриваться вдаль.
— Наверное, речная полиция досматривает суда, идущие на север, — спокойно пояснил Ларри. — Ходят слухи, что враги Америки собираются взорвать его.
— На хрена он сдался! — Дутиков опять сплюнул за борт. — Взрывать его — себе дороже. Риск большой, а ущерб копеечный.
— Не забывайте, что кроме нас у нынешней Америки существует немало других врагов. — Ларри принялся считать на пальцах: — «Союз белых граждан», «Черные пантеры», анархисты, техасские сепаратисты, японские реваншисты, мусульманские фундаменталисты, сионистские радикалы, экологические экстремисты, наркобароны. Ирокезская повстанческая армия…
— Ну и расплодилось у вас всякой заразы! — прервал его Репьев. — Как головастиков в теплом болоте.
— Всему виной демократия, — как всегда невозмутимо пояснил Ларри. — Разве у вас иначе?
— Ясное дело, иначе! В своей стране мы никакого экстремизма не допустим. Язву в зачатке лечат. К примеру, поджег малец скирду соломы, пусть даже нечаянно — нагайками его по мягкому месту, пока не обделается. Появилась у отрока тяга к нигилизму — в колодки на месячишко. А уж если кто против установлений дедовских взбунтуется, или с Войсковым кругом не согласен — крюк под ребро и на солнышко. Там поневоле одумаешься. Порядок превыше всего.
— Почему тогда вас называют разбойничьим государством?
— А пусть себе клевещут… Между прочим, чтобы ты знал, в разбойничьих ватагах всегда самый строгий порядок поддерживался. Без ведома атамана никто баловаться не смел. Добычу на равные доли дуванили. Даже полонянок по справедливости делили. Чтобы распрей избежать. Потому-то и выстояли когда-то против несметных царских армий. Доказали всему миру, что такое есть вольный казак. И сейчас свою линию гнем. Почитай, полмира под нашу дудку пляшет. Иерусалимское казачье войско весь Ближний Восток покорило. Забайкальские и корейские казаки у япошек лучшие острова оттяпали. И у вас скоро свои порядки заведем. Войсковой круг, атаманов и все такое прочее…
— Вряд ли ваши порядки подойдут нам, — возразил Ларри. — Здесь все по-другому будет. Афроамериканцы должны получить полное удовлетворение за долгие годы угнетения. Как моральное, так и материальное. Мы поселимся в домах, которые раньше принадлежали белым, а их самих заставим обрабатывать табачные и опиумные плантации. У меня будет целая дюжина самых дорогих автомобилей и пять белых жен. Вот что такое настоящая справедливость. Прямо скажу, вы для нас всего лишь временные попутчики.
— Болтай больше! — прикрикнул на него Репьев. — Когда батюшка Емельян Иванович власть брал, у него тоже попутчики появились. Образованные, в очках, с буклями. Потом наши прадеды этими самыми буклями сапоги чистили. Против идеи всеобщего казачьего братства никому не устоять. Мир маленький, в нем только одному атаману полагается быть. А лампасы на шароварах потом носи какие хошь — хоть голубые, хоть оранжевые, хоть в клеточку. И если, к примеру, всемирного атамана из ваших выберут, из муринов, спорить не будем. С нашим удовольствием подчинимся. Мавританское казачье войско, которое испанцев одолело, сплошь черномазое, зато герои какие!
Эта беседа продолжалась до тех пор, пока бригада речной полиции не закончила обследование сухогруза, находившегося непосредственно перед «Кудеяром».
— Мы следующие, — сказал Ларри. — Прикиньтесь пьяными. Только не забудьте достать из холодильника колотый лед. Человек, пьющий спиртное безо льда, может вызвать подозрение полиции. И не открывайте рты. Человек с гнилыми зубами вызывает еще большее подозрение.
— Эх, наделать бы этой сволоте сквозняков в шкуре! — мечтательно произнес Репьев. — Да жаль, поважнее дела имеются… Ну давай, за мировое казачество! — Он разлил бурбон по стаканам, а скудные остатки разбрызгал вокруг — для запаха.
Спустя четверть часа полицейский катер, своим общим хищным видом, а в особенности стремительными обводами корпуса весьма напоминавший кита-касатку, пришвартовался к «Кудеяру», и на его довольно запущенную палубу вступили вооруженные люди в форме. При себе они имели много мудреной аппаратуры и пару собак — одну огромную, как годовалый медведь, а вторую крошечную, размером с рукавицу.
Но еще вредней собак — и это ощущалось сразу — была сухопарая баба с детскими торчащими косичками. Такие зверушки, водившиеся исключительно в Америке, дабы доказать свое природное превосходство над мужчинами, способны были в тараканью щель залезть.
Командовал отрядом лейтенант — по местным понятиям шишка немалая. Жаль только, что его фамилию порыв ветра унес в сторону. Случись что — потом поминать некого будет.
Полицейские вели себя учтиво и сдержанно, все время говорили «плиз». Даже собаки старались зря не тявкать, хотя Репьев и Дутиков, старательно изображавшие пьяных, швырялись в них объедками.
Лейтенант, принимая от Ларри папку с судовыми документами, поинтересовался (по-английски, естественно):
— Почему такое странное название — «Куд-де-яр»?
— Это имя моей подружки, — отметил Ларри снисходительным тоном. — На языке великого африканского народа боромбо, прямым наследником которого я являюсь, оно обозначает «Очень симпатичная писька».
В другом месте за такие вольности можно было и на орехи схлопотать, но только не в Америке, кичившейся своей толерантностью. Лейтенант даже сделал вид, что оценил шуточку черномазого наглеца.
— Имеются ли на борту вашей симпатичной письки какие-либо предметы или вещества, запрещенные к ввозу на территорию штата Миссисипи? Наркотики, взрывчатые вещества, радиоактивные материалы?
— Я всего этого хуже огня боюсь, — охотно ответил Ларри. — Как только увижу парня, курящего марихуану, так сразу перехожу на другую сторону улицы.
— Что вы можете сообщить нам по поводу огнестрельного оружия?
— Внизу, в каюте, имеется парочка пистолетов. Заодно и лицензии на них.
— Вы можете удостоверить свою личность?
— А как же! — Ларри раскрыл бумажник, содержавший полный набор документов, включая водительские права, пять видов страховки, справку об уплате налогов и пропуск в читальный зал библиотеки Конгресса.
— Это ваши друзья? — Лейтенант указал на Репьева и Дутикова, которые в этот момент корчили полицейским страшные рожи.