Он снова вынул платок и вытер потную лысину.
— А где же вы все-таки были в обеденное время? Где обедали?
— Нигде. Нигде не обедал. Я был в нашем ангаре у бай Грую на станции Искор, машину смотрел. Он сказал, что машину оценили в тысячу шестьсот пятьдесят левов. У меня было тысяча двести в инвестиционном банке, собирал на квартиру. Но решил взять их… Дома у Венче было около пятисот левов. Я позвонил ей по телефону, чтобы принесла поскорее, время терять нельзя было. Она пришла в ангар, принесла деньги. Я передал их в кассу и получил машину. Надо было ее зарегистрировать, поэтому я тут же помчался в металлоремонт к Данчо. Нет-нет, сначала я поехал на службу и взял Младенова, они с Данчо приятели…
— А ваша жена? — прервал я его.
— А что жена? Она вернулась домой… А перед тем сказала что-то вроде того, что ее сестры заходили к нам по пути в Хисар, оставили цыпленка, и она приготовила его. По-моему, она снова звала домой обедать, но голова у меня была забита, и я не прислушался. Только к трем часам я проголодался, купил две баницы и съел их в машине.
Я поглядел на листок с алиби.
— Вы говорили, что в десять двадцать ваш шеф подписал заявление и вы тут же вышли. В Искоре вы были в пять минут двенадцатого. Вам не кажется, что вы уж слишком быстро попали туда? На чем вы ехали?
— Когда человек спешит, то он найдет способ… — ответил он, глядя куда-то в сторону.
— Вы сказали, что жена принесла вам деньги и упомянула о сестрах. А раньше был ли у вас с женой разговор о том, что сестры приедут в гости? Например, утром, прежде чем вы разошлись на работу, — не было ли речи о прибытии сестер в этот день?
— Нет, ни о чем таком мы не говорили. Жена не знала, что сестры должны быть в Софии. Если бы она знала об этом, она сказала бы мне… Незачем было скрывать это. Они как-то писали, что хотят поехать в Хисар на экскурсию, но это было давно. Когда жена приехала на склад, она сказала, что сестры только проездом побыли у нас, автобус три часа должен стоять в Софии, они успели повидаться с ней и уехали…
До разговора с Томановым я выписал на отдельном листке вопросы, которые меня более всего интересовали, но листок остался в ящике стола. Я выдвинул ящик, сделав вид, что ищу что-то, и поглядел на листок. Прежде всего я наткнулся на запись: «Она жива?» Это первый вопрос, который Томанов задал в больнице. Может быть, Пенков виноват в том, что мне захотелось выяснить, не выдал ли себя этим вопросом возможный отравитель, чтобы проверить, удалась ли его операция… Однако теперь мне все это показалось просто излишней мнительностью или того пуще — глупостью.
Я захлопнул ящик.
— Хорошо. Продолжайте дальше.
— О чем? — он посмотрел на меня с удивлением.
— Вы сказали, что отправились с Младеновым искать его приятеля Данчо, мастера из металлоремонта.
— А, да-да… Ну, что было дальше… Мы нашли Данчо. Он сказал, что может взять машину в среду, и велел пригнать ее в Слатину. Дал адрес. Потом… Потом мы пошли в «Видинскую встречу» отметить это событие. Пришел я домой в семь… Венче не было… Зорка, соседка, рассказала мне… Я пошел в Пироговку… Обо всем я подробно написал там… — и он кивнул на листок, лежащий передо мной на столе.
— Вы сразу пошли?
— Нет, сначала позвонил по телефону… Три раза звонил… Хотел узнать, что случилось, жива ли она…
— И что вам ответили?
— Да ничего не ответили. Я три раза звонил. А потом пошел туда.
— Вы сразу не назвали своей фамилии, а представились соседом. Почему?
Он спокойно выдержал мой взгляд.
— Я надеялся, что так мне скорее скажут правду, как постороннему человеку. Я хотел знать, жива ли она.
Снова и снова — «жива ли», «жива ли». Но, с другой стороны, в его ответе была своя логика.
— Прежде чем отправиться в Пироговку, вы вошли в дом и вынесли оттуда какой-то пакет. Что там было?
Он еле заметно усмехнулся.
— Пижама там была. Я не хотел ночевать дома. Не мог. Мне даже пришло в голову провести ночь в больнице возле Венче, но на всякий случай я взял с собой пижаму, если не пустят в больницу и придется где-нибудь устроиться.
— Пенкову вы говорили по-другому, — сухо заметил я.
Он вдруг побагровел, зубы чуть обнажились в злобной усмешке.
— Да, я говорил по-другому! Да! Я нарочно сделал это! Потому что он разозлил меня. С виду такой мирный-смирный, а смотрит на меня как кот на мышку — ты, дескать, убийца, сейчас мы тебя схватим! Видите как? Я, может, и плохой человек, но жену свою не травил, слышите? Не травил! И сестер ее тоже! Поймите вы это, наконец!
Он уже почти кричал и все крепче прижимал папку к животу.
— А где вы ночевали? — спросил я едва слышно, и это подействовало на него оглушающе.
— Что? — так же тихо промолвил он.
— Я спрашиваю — где вы ночевали в эту ночь? В Пироговке вы ведь не остались?
— У… одного приятеля, — после краткой паузы ответил он.
— Как его фамилия? Где он живет? Адрес его назовите, пожалуйста.
— Захари Дудов… — слегка запинаясь, сообщил Томанов. — Живет на улице Незабравка[5], дом 7…
— А работает где?
— Он… он продает билеты… трамвайные билеты…
— Где точно? У Бань?
— Нет, теперь это конечная остановка «девятки». Возле Холодильника[6].
Я записал все данные. Впервые я записал хоть что-то за все время моей беседы с Томановым. А он вперил напряженный взгляд в мою пишущую руку, будто стараясь прочесть слова, появившиеся на бумаге.
Записав адрес, названный Томановым, я небрежно бросил карандаш на стол и откинулся назад.
— Ну, гражданин Томанов, на сегодня все.
— Как это? Почему на сегодня? Я снова должен буду прийти?
— Если потребуется.
Я аккуратно заполнил и подписал обратную сторону пропуска и подал ему. Он встал, поглядел на меня — мне показалось, что он собирался сказать еще что-то, но промолчал, взял пропуск и пошел к двери. И, только открыв ее, чтобы выйти из кабинета, с неприязнью промолвил «до свидания».
Я взял листок, исписанный Томановым, прибавил адрес Дудова и сложил этот весьма скудный пока материал в новую тоненькую папку. Худо-бедно дело начато. Теперь вниз, в машину, — и через пятнадцать минут я буду на месте, а если придется трамваем или автобусом — тогда через двадцать пять — тридцать.
Но, как верно говорят люди, человек предполагает, а совсем другая сила располагает. Улица перед нашим управлением была с прошлой осени перекопана вдоль и поперек — там ремонтировали водопровод. А теперь вдобавок ко всему появился какой-то огромный автокран, укладывающий в траншею длинные красные трубы. И расположился он как раз возле моей машины. Мне стоило немалых трудов вывести ее задним ходом в переулок, ведущий к бульвару. Кроме того, я совсем забыл, что сегодня пятница и вдоль всего бульвара расположились грузовики и телеги, на которых сельчане привезли товары на продажу в свои павильоны. Ну, а сельские жители, известное дело, паркуют свои машины, как на комбайнерских площадках, не сообразуясь с городскими правилами. В общем, кое-как добрался я до бульвара Стамболийского, проехал мимо Русского памятника и Сердики, а отсюда уже был прямой путь к началу девятого маршрута — оказалось, что я потерял не так уж много времени.
Часы показывали десять тридцать. Как и на всех первых остановках любого транспорта, тут было не много народа. Продавец мороженого только что раскрыл свой зонт рядом с билетными кассами. Их было две, но только в одной сидела кассирша и считала стотинки. Стекло другой кассы было спущено и неплотно задернуто зеленой материей, за ней виден был пустой стол, на котором лежали рулоны билетов. Может быть, кассир ненадолго ушел и сейчас вернется? Однако я не стал ждать, пересек скверик и оказался на другой стороне кольца, где останавливаются и выбрасывают пассажиров прибывающие трамваи.
Они приходят почти пустыми, и нетрудно рассмотреть каждого, кто выходит из них.
Я остановился рядом с двумя киосками, в одном продавали газеты и журналы, в другом — разную галантерейную мелочь. Просто так торчать здесь бессмысленно, надо было хотя бы для вида чем-то заняться. Первой моей мыслью было купить газету, но, когда я вообразил, как прячу лицо за раскрытой газетой и делаю вид, будто погружен в чтение, а сам исподтишка наблюдаю за окружающими — как в старых криминальных романах, — мне стало стыдно, и я подошел к галантерейному киоску.
— Дайте мне, пожалуйста, пасту «Мери».
Никакого ответа.
— Пасту «Мери», пожалуйста!
— Нету! — послышался резкий женский голос.
— Тогда «Омнодент». Есть у вас?
— Нету! — еще громче ответила невидимая за кипами товара продавщица.
Я усмехнулся, поднял голову в сторону трамвайной линии — и увидел его.
Гено Томанов приехал не на трамвае, а на 65-м автобусе. Остановка находилась на другой стороне улицы, идущей в центр. Автобус пошел дальше, Гено постоял, огляделся и аккуратно пересек улицу. Он шел прямо на меня…
Гено Томанов приехал не на трамвае, а на 65-м автобусе. Остановка находилась на другой стороне улицы, идущей в центр. Автобус пошел дальше, Гено постоял, огляделся и аккуратно пересек улицу. Он шел прямо на меня…
Я быстро повернулся спиной и буквально сунулся всем корпусом в окошко киоска.
— А шнурки для ботинок у вас есть?
Передо мной появились два длинных черных шнурка.
— Мне нужны коричневые и короткие.
Черные исчезли, но коричневые не появлялись, хотя я стоял и ждал. Гено в это время прошел сзади меня и уже приближался к навесу последней остановки. Я, собственно, сразу догадался, куда он шел. Мне не составило никакого труда быстро обойти круг и стать с противоположной — северной — стороны билетных касс у телефонной будки. Отсюда мне было прекрасно видно второго кассира, который уже сидел на месте и продавал билеты. Гено подождал своей очереди, купил билет и отошел. Кассир отпустил еще одного пассажира, снова опустил стекло и вышел из комнатки. Я миновал заднюю часть постройки и примостился около павильона — закусочной. Отсюда я увидел, как кассир вышел через служебную дверь и встретился с ожидавшим его Гено. Кассир внешне был похож на своего собеседника: такого же возраста, так же плешив и смугл, но ниже ростом и бородат, к тому же во время разговора он все время щурился и будто приглядывался к собеседнику — судя по всему, кассир был близорук.
Они обменялись всего несколькими словами. В сущности, говорил один лишь Гено, а кассир согласно кивал головой. Потом он снова ушел в здание касс, а Гено подбежал к остановке и вскочил в тронувшийся уже трамвай.
В пять часов пополудни я должен был пойти к Кислому на доклад, но без четырех минут позвонила Гичка, секретарша Кислого.
— Вы свободны, товарищ Дамов.
— Как понять?
— Доклада не будет. Его спешно вызвали к генералу. Я напомнила ему, но он отмахнулся — «завтра, завтра!» — и ушел…
Я повесил трубку, погладил ладонью блестящую поверхность стола. Нет на ней никаких пылинок, ничего нет на ней — ни бумаг, ни ручек и карандашей, ни украшений. Одна лишь папка. Но и в ней всего один-единственный листок, на котором я кое-как набросал свои гипотезы. Но это были, разумеется, самые общие соображения.
Спрятал папку в ящик, закрыл его, запечатал сургучом сейф и, надев плащ, вышел. Вчера дул довольно холодный для начала мая ветер, а утром по радио предупреждали, что ночью возможны заморозки.
Нет, ничего страшного, даже наоборот — прохлада была приятна. Неприятность ждала меня дальше: переднее левое колесо моей калеки совсем спустило и стало похоже на распластанную жабу.
Пришлось лезть в трамвай, которым я, честно признаться, пользовался очень редко. К тому же я забыл, что надо заранее покупать билеты, и всю дорогу трясся, ожидая контроля и зажав в руке два лева — на случай, если придется платить штраф. Так пропутешествовал я из конца в конец города и попал наконец на улицу Васила Ихчиева, 3.
Одноэтажный дом, покрытый турецкой черепицей, был очень старый, давно изживший себя и годный лишь на снос. Печальное чувство старости будто придавило его к земле. Только густая зелень во дворе, вишневые деревья, кусты и клумбы ярких цветов хоть немного скрашивали тяжкое впечатление от наспех сколоченных досок и узких окон с прогнившими ставнями.
Посреди двора в тени большой ветвистой вишни у чешмы[7] какая-то женщина мыла посуду. Я сразу догадался, кто она — маленькая, располневшая, но очень недурна собой в свои тридцать с лишним лет. Женщина собрала чистую посуду и пошла к дому, но, видимо, заметила меня и обернулась.
— Вы кого-то ищете? — заморгала она длинными подкрашенными ресницами.
— Вы Зорка Кираджиева, не так ли?
— Да, я Зорка.
Я показал ей свое служебное удостоверение. Она заметно смутилась.
— Мне очень нужно поговорить с вами. Или здесь неудобно?
Она все поняла — мои слова означали, что я могу вызвать ее в управление, а это было бы гораздо хуже для нас обоих.
— Да нет, почему же, заходите! — напряженно улыбнулась она. — Раз нужно… почему же… я не против… Пойдемте! — и пошла вперед.
Я последовал за ней. Она вошла в дом, поставила посуду на столик в маленькой прихожей и открыла дверь в свою комнату:
— Заходите.
— Вот, приходится беспокоить вас, — сказал я, садясь на предложенный ею стул у квадратного стола, покрытого чистой узорчатой клеенкой. — У меня к вам всего несколько вопросов, надеюсь, вы поможете мне.
— Да, конечно, только я не знаю чем… Я не очень-то вмешиваюсь в их дела, они…
— Ну, что знаете, — мягко прервал я ее. — Вы давно живете здесь?
— Да уж давно, восемь лет. Этот дом был деда Якима, и никак он не хотел продавать дом, зачем, говорит, мне деньги, на похороны у меня отложено, мне и не надо больше… Ну, ладно, а этот Гено — не знаю, говорили ли вы с ним, — так вот, этот Гено как завелся… Пришел сюда, как стал умолять, упрашивать, день за днем… Я, говорит, буду смотреть за тобой, живи здесь, никто тебя не тронет. Не знаю, как он уговорил деда Якима, но тот продал дом. Сначала я все удивлялась — зачем ему, Гено то есть, этот хлам, эта развалюха с клопами да тараканами. Но Гено, он хитрый, ему пальца в рот не клади. Оказалось, что за эту кучу гнили он, как собственник, получит две квартиры в новом доме, который строится. А мне пока комнату сдал… Он, Гено, еще тогда смекнул про это дело, все предвидел. Во-он эти дома новые, понастроили их кругом, только наш квартал остался, но к весне, говорят, и нас рушить будут. А Гено этот страшный человек, я точно говорю, через трубу пролезет, но свое отхватит. И все ему надо, все ему мало — одна машина есть, мало, давай вторую, да две квартиры, да участок дачный в Симеоново… И любовница туда же…
— Если можно, пожалуйста, поконкретнее, в связи с происшествием. Хотя и то, что вы рассказываете, очень интересно… Значит, у него есть любовница?
Зорка поднялась, подошла к окну, поглядела сквозь него, будто хотела убедиться, что во дворе никого нет, потом медленно пересекла комнату, задумчиво разгладила кружевную салфетку на буфете, быстро повернулась и села рядом со мной.
— Вас как зовут? — спросила она, взмахнув длинными ресницами.
Вопрос застиг меня врасплох.
— Мм, это не имеет значения, но… Дамов моя фамилия.
— Видите как, товарищ Дамов, — Зорка пристально поглядела на меня, — тому следователю я не говорила, а вам скажу… Долго я думала и скажу: я знаю, кто это сделал!
Она, наверно, ожидала, что глаза у меня заблестят, я вскочу со стула и стану тормошить и торопить ее, но я продолжал спокойно сидеть на месте и невозмутимо глядеть на нее.
— Да, знаю! — повторила она с нажимом, наклонилась ко мне и с видом заговорщицы зашептала: — Все сделала эта старуха, мать Тони, его любовницы…
Я не переменил позы, даже глаза отвел и теперь «рассеянно» глядел в окно.
— Она была у них накануне вечером, — продолжала шептать она. — Сюда пришла искать его… к жене… Они, наверно, в разводе, но все-таки…
— Кто в разводе? — тихо и «безразлично» спросил я.
— Ну как кто? Гено и Венче, кто же еще… Он подал в суд… Они подрались возле кино, и на другой день он подал…
Наконец и я задвигался.
— Так! Ну-ка, давайте все по порядку, я хочу сказать — сначала!
Она слегка оторопела от моего внезапного натиска и задумалась.
— Ну, что было сначала? Он с этой Тони ходит уже несколько лет. Венче узнала про это не так давно, но она добрая — и молчала… Да и потом, ради ребенка — куда она денется с девочкой-то… Девочка маленькая еще… Ну, известное дело, плачет Венче, тяжело ей… Измучилась бедная, похудела как… Ну вот, в тот вечер она увидела, как они вдвоем выходят из кино, — и не выдержала: как стала колошматить Тони сумкой, и все по голове, все по голове… Ну ладно, а Гено этот прижал ее, Венче, к стене и тоже давай бить… Вытрясу из тебя всю душу, говорит… Вернулась Венче домой вся синяя. На другой день он пошел в суд и подал на развод. Но молчит, не говорит ничего. И все дома сидит — тихий, смирный, никуда не выходит… Пока однажды вечером…
Она пружинисто вскочила со стула, рванулась к буфету, вынула оттуда початую бутылку коньяка и две рюмки. Поставила на стол. При ее полноте — такая легкость и быстрота в движениях…
— Спасибо, но я не пью, особенно на работе. Лучше давайте-ка продолжим. Значит, вы говорите, в тот вечер пришла…
— А, да-да… — Она снова уселась, уютно облокотившись о стол. — Она приходила, мать… И прямо к ним в комнату… О чем они там говорили, не знаю, только слышала, как она кричала на Гено — почему не приходил к ним последние дни, какое он имел право заставлять Тони волноваться и все в таком духе… А потом Венче не выдержала и выскочила из комнаты, плачет, во двор побежала… Гено за ней, схватил ее за руки, говорит ей что-то, успокаивает. А эта, старая, сидела одна в комнате, да… Ну, Гено кое-как успокоил Венче, она ведь такая добрая. Вернулись они в дом, и он как закричит на старуху: убирайся отсюда! А она сидит, сидит и не двигается. Он опять кричит, стучит по столу, наконец та встает, что-то бормочет под нос, ну и пошла к двери, а Гено ее почти насильно вытолкал. А она ему напоследок: «Ты ничтожество, мы тебя знать не хотим!» Вот так.