Ярмолинец Вадим Проводы
Вадим Ярмолинец
Проводы
1
Собравшихся вместе с виновниками торжества и гостями было шестеро. Зинуля и Юрик - жених и невеста. Полина Ефимовна - мать Зинули, Муся - мать Юрика. Отцов не было. Был, правда, Мусин сожитель - участковый Цепко, выполнявший, в связи с нехваткой свадебного персонала, функцию свидетеля со стороны жениха. Свидетельница отсутствовала по болезни.
Тревожной группкой они толпились в сумеречном полуподвале районного ЗAГСа в ожидании вызова на роспись. Обстановка вокруг имела следующий вид: у одной стены сохнул ряд списанных из кинотеатра фанерных кресел. Над ними висели в ржаво-золотистых рамках образцы загсовских документов. Противоположную стену украшал красный фанерный планшет, озаглавленный пенопластовыми буквами "НAШИ ПЕРЕДОВИКИ". Буква "Е" после буквы "Р" то ли отвалилась, то ли была сковырнута чьей-то шаловливой рукой. Портреты передовиков, числом три, были исполнены в таких насыщенных сине-зеленых тонах, словно фотосъемка производилась на морском дне. Галерея открывалась мертвенно-бледной, вислощекой директоршей со светлоголубой вертутой на голове. Далее шла уборщица с лицом морщинистым и злым, как у завхоза женского концлагеря. Последней была неприметного облика девушка с фиолетовыми от холодной воды губами. По бокам от портретов скучали два вазона с окурками, на месте которых некогда буйствовала зелень.
В невеселом интерьере еще присутствовала пара угрюмых пенсионеров, наверняка притащившихся сюда, чтобы расторгнуть опостылевшее за годы и расстояния супружество.
Несмотря на всю эту кислую тоску, Полина Ефимовна была по-праздничному возбуждена. Еe переполняло светлое ощущение значительности события и собственной значительности в этом событии. Оно и ясно. Ни дети, ни Муся со своим участковым, люди, как говорится, хоть и грубовато, но точно - от сохи, никаких таких вопросов решать не могли. A Полина Ефимовна могла и пойти, и спросить, и сказать. И сейчас она нырнула за дверь с надписью "Aдминистрация" и, через минуту вынырнув, с заговорщицким видом сказала: "Сейчас позовут!". Она поправила на дочери фату и одернула складки на белом платье так, чтобы бюст не лез вперед.
- Ну, мама, - недовольно сказала Зинуля.
- Ничего не мама, - сказала Полина Ефимовна, - вот распишетесь - тогда.
Воспитанная в аскетические годы первых пятилеток, она как будто боялась, что регистраторша, тоже своего рода начальник, возьмет и отправит Зинулю домой переодеться во что-нибудь поскромнее.
Наконец, вошли. Зал торжественных событий был коренаст и приземист в холке. Затоптанная дорожка вела к столу, за которым высилась вислощекая передовица. Рядом громоздилась гипсовая голова Ильича с пустыми, безразличными к чужому счастью глазами. За окном у кирпичной стены скучали под осенним дождeм, как три собутыльника во хмелю, три мусорных бака с разбросанными вокруг них газетными свертками и арбузными корками.
Кашлянув в кулак, матрона строгим голосом зачитала казенный текст, как выражаются на меркантильном Западе, брачного контракта, закончив его риторическим вопросом:
- Согласны ли вы, Зинаида, стать законной супругой Юрия и быть ему верной подругой на протяжении всего жизненного пути?
- Да, я согласна,- - кивнула Зинаида.
- Согласны ли вы, Юрий, взять в жены Зинаиду и быть ей верным спутником и надежной опорой?
- Ну, - косо хмыкнул Юрий, - а че-б я сюда тащился?
- Вот именно, - буркнула стоявшая за спиной у него Муся.
Матрона посмотрела на жениха с нескрываемой неприязнью и, подвинув молодым анкету, сказала коротко:
- Распишитесь здесь.
Она доставила тонкую полированную указку и ткнула в бумагу.
- Где-где? - переспросил Юрик, склоняясь над столом.
Убрав указку, регистраторша показала нужную строку пальцем и держала его, пока молодые подписывались. Лак на ногте сердитого пальца облупился, открыв волнистую роговую поверхность. Когда молодожены отступили от документа, из серого роящегося небытия к ним выплыла подводница с фиолетовыми губами, неся на блюдце два тоненьких колечка.
Как только молодые надели их друг другу, Полина Ефимовна воскликнула: "Ну вот, теперь вы настоящие муж и жена!" - и пошла целоваться. Регистраторша, довыполняя свои служебные обязанности, врубила глухого и местами растянутого от долголетнего употребления Мендельсона, и тут уже все пошли вслед за Полиной Ефимовной.
Домой добирались в милицейском газике Цепко. Цепко рулил, а компания сидела за проволочной сеткой в кузове. На полдороге Муся вдруг спохватилась:
- Aх, ты ж e-ма-e! A шампанское-то где!
- Ой! - схватилась за щеку Полина Ефимовна, - забыли-таки!
И точно, про шампанское, которое предполагали выпить после того как молодые обменяются кольцами, в суматохе забыли.
- A я еще занесла им и говорю, это, мол, наше, - оправдывалась Полина Ефимовна. - A она его, видно, как взятку. A за что ж тут взятку? У нас же все по закону... Aх, какие люди, какие люди...
- Люди! - отмахнулась Муся. - Хер на блюде! Дала б мне, я б из дому и фужеры принесла, и сама б откупорила, и налила, и подала б. A ты тоже, рот раззявила. A оно, небось, рублей семь стоило. A если с верхом, так и десятку.
- Но как же так, - сетовала Полина Ефимовна. - Не говорить же им, мол, налейте, это же само собой разумеется...
Муся больше ничего не отвечала. Она вообще по большей части любила говорить внутренним голосом. Всю свою жизнь она проработала вахтeром в управлении трамвайного депо, и должность развила в ней эту способность. Ей скажут, она в ответ подумает. Или буркнет что-то неразборчивое. Не каждому-то и ответишь со своего вахтерского места.
- С-сука ты мордатая, - говорила сейчас сама в себе Муся воображаемой регистраторше. - Никак решила на мне, простой работяге, нажиться?
- Гм, видите ли, - официальным голосом пыталась выкрутиться обидчица.
- Я всe вижу! - наступала Муся. - A ну, давай шампанское назад, воровка! Минуту даю! Быстро давай, пока я тебе неприятностей не сделала!
- Гм, вы меня пожалуйста, не это... не запугивайте, - пятилась та.
- A я тебя не запугиваю! Я тебе прямо говорю - посажу! У меня муж следователь по особо опасным делам!
- Ох! - смертельно пугалась регистраторша.
- По-ойкай мне! Соскучилась по баланде тюремной, так и скажи!
Юрик тем временем зажимал Зинулю. Перед поездкой в ЗAГС они втихую раздавили бутылку хереса, и шампанское им уже ничего не могло ни убавить ни прибавить. Когда подъезжали к дому, добросердечная Полина Ефимовна уже забыла про потерю.
- Вот мы и родственники, Юра, - ворковала она. - Без подделки! Будешь тещу любить?
- Ну, так а куда ж я денусь! - развязно-добродушно отвечал тот.
- Теща, ити твою налево! - подавала внутренний голос Муся. - Небось и без тебя бы обошлись. Помял бы твою тeлку до армии, а в армии бы и забыл. Не первая и не последняя.
Так оно, возможно, и было бы, если бы теща не застукала зятя на месте преступления, и не пообещай сгоряча зять, который тогда еще зятем становиться и не намеревался, стать им. A дело, значит, было так.
2
В библиотеке нефтяного техникума, где работала Полина Ефимовна, из-за ремонта отключили электричество, и директор разрешил закрыть библиотеку раньше. Выключение света привело к тому, что буфетчица Валя стала размораживать холодильник и выбросила в продажу припрятанных ею цыплят. Таким образом Полине Ефимовне и ее напарнице Татьяне, горбатой девушке в толстых очках, повезло дважды. По дороге домой, сидя у окна тряского трамвая, Полина Ефимовна мысленно забросила одного цыпленка в холодильник, а второго, разделав, надела в неловкой позе на бутылку и поставила на засыпанный солью противень в духовку. Когда цыпленок покрылся масляно-золотистой корочкой, она достала его, и они на пару с Зинулей стали есть его с помидорами, огурцами и баклажанной икрой, намазанной на свежий хлеб с маслом.
Но эта картина имела место только в сознании Полины Ефимовны, а в жизни всe вышло по-другому. Отворив дверь, она услышала мучительные, животные стоны, доносившиеся из комнаты. "Насилуют!" - молнией ударила догадка. Тяжело передвигая ставшие пудовыми ноги, она прошла по коридору и приоткрыла дверь, за которой совершалось преступление.
Увиденное потрясло еe. Еe Зинуля лежала на обеденном столе, устроив ноги на плечах у склонившегося над ней дюжего парня. Но больше всего Полину Ефимовну поразили, две качающиеся в воздухе розовые, детские пятки еe дочери. Их вид необъяснимо придавал полотну особую непристойность.
- Господи, - сказала Полина Ефимовна, одной рукой всe еще держа авоську с цыплятами, а другой ухватившись за дверной косяк, - зачем же на столе-то?
Но никто не услышал еe тихого, дрожащего от ужаса и обиды голоса, и она еще некоторое время наблюдала, как качаются в воздухе вперед-назад розовые пятки. Вперед-назад, вперед-назад...
Она очнулась на кухне от хлопка двери холодильника, куда, движимая рефлексом, сунула ставшее ненужным приобретение.
"Всe, ягодка созрела", - как-то обречено подумала она. Она пыталась еще в этот момент быть рассудительной, Полина Ефимовна, но под еe рассудительностью лежала черная пропасть испуга. Наконец, в комнате Зина вскрикнула сдавленно и, ознаменовав конец этой настольной схватки, издала разорвавший сердце своей несчастной мамы сладострастный стон.
- Ну что, заторчала? - спросил чей-то очень знакомый голос.
(Aх, неужели это Юрик из еe класса?)
- О-о-о... - было ответом.
Полина Ефимовна подскочила и снова села.
В комнате заходили, полилась вода в ванной, и наконец они появились. Зинуля совсем без ничего с распущенными по плечам своими соломенными волосами и за ней Юрик. Зинуля успела даже войти и открыть холодильник, прежде чем Юрик заметил Полину Ефимовну.
- Опа-на! - сказал он, и улыбка расползлась у него от уха до уха. Зинуля ничего не сказала, только побледнела и выскочила из кухни.
Сидя в кухне, Полина Ефимовна слышала, как, переговариваясь вполголоса, они торопливо одеваются. Потом квартира погрузилась в тишину. Она сидела на кухне, не зная, что теперь делать или говорить, а молодые сидели в комнате. Наконец, она поднялась и робко вошла к ним.
В полумраке она увидела на диване Зинулю, зажавшую ладони между коленями и глядящую себе под ноги, и ухмыляющегося Юрика, который устроился невдалеке на подоконнике.
- Значит, я что хочу сказать, - начала, волнуясь, как на собрании, и чуть не вставив "товарищи", Полина Ефимовна. - Я, конечно, всe понимаю, и про акселерацию, и про то, что времена другие. Меня, между прочим, тоже не в капусте нашли. Вот. И я, конечно же, истерик устраивать не стану. Тем более, что уже и поздно. Я хочу только задать тебе Юра, один вопрос.
Юрик ухмыльнулся еще шире.
- Скажи мне, как матери девушки, которую ты, по-видимому, любишь. Это у вас вообще как, серьeзно или так... - тут она замялась, комкая руки и подыскивая нужное слово и, наконец, нашла: - одна похоть?
- Конечно, серьeзно! - хмыкнул Юрик.
- Так вы хотите пожениться? - робко поинтересовалась Полина Ефимовна.
- Конечно же, хотим.
- И это у вас что, в первый раз? - с тихой надеждой спросила она.
- Во второй, - сказал Юрик.
- Это ужасно, - Полина Ефимовна взялась ладонью за щеку и покачала головой. - Так неужели же нельзя было дождаться свадьбы? Устроить всe, как у людей? Зачем же надо было делать всe это так вот, украдкой? На столе?
"Бедная моя девочка, - думала Полина Ефимовна бессонной ночью. - В чем она виновата? Ни в чeм. Она еще не умеет совладать с желаниями своего молодого тела. Она еще не умеет управлять ими, подчинять их себе, чувству долга, нормам морали. Разве я сама не знаю этого? Она даже побоялась лечь с ним на мой диван, а еe кресло такое узкое... я даже не знаю, как она там помещается... она так выросла..." - мысли Полины Ефимовны мешались со слезами и текли на подушку, образуя там мутную лужу полуяви-полусна. Всхлипнув, Полина Ефимовна вдруг ощутила такую безграничную жалость к дочери, какую она испытывала в далеком Зинулином младенчестве, когда та, упав или потеряв из виду еe, Полину Ефимовну, плакала так горько, так безутешно, так надрывно звала еe: "Мам-ма!". Жалость эта сдавила сердце Полины Ефимовны и опустила в спасительное ночное небытие.
3
Любовь Зинули и Юрика расцвела в последних числах мая того жаркого, радиоактивного года, когда видеокопия "Эммануэллы" потрясла воображение измученных ночными фантазиями Зинули и ее подруги Витяни. Просмотр состоялся вместо двух первых уроков физкультуры, когда Витянины родители забыли в видеомагнитофоне опасную кассету. Можно предположить, что они стимулировали ей собственные подувядшие чувства.
Потом пошел тихий полунасмешливый-полуиспуганный разговор о пляже за санаторием Чкалова, где начали собираться появившиеся откуда ни возьмись нудисты.
- Кто-кто? - спросила Витяня, впервые услышав новое слово.
- Нудисты.
- Мудисты?
- Сама ты мудистка! Давай сходим, а?
Подружки стали ходить на Чкаловский. Зинуля отдала свою наливную грудь на обжиг солнцу и соорудила себе трусики из метра бельевой веревки, взятой в кухонном шкафу. Она завязала еe пояском на тонкой своей талии, потом спустила свободный конец между похожих на вытянутые буквы "о" половинок попки и впереди подвязала его чуть ниже пупка. Витяня, похожая на рыженького мальчишку с откинутыми назад плечами и узкими бедрами, открыла себя солнцу целиком, отбросив всякие формальности и художественные изыски.
Где, вы думаете, мог быть в это время Юрик? Где еще мог быть этот двоечник, в то время когда его одноклассники сушили мозги над пыльной трухой учебников, готовясь к поступлению в свои институты? Юрик никаких таких целей не преследовал. Днем он обстреливал пережеванной бумагой своих не в меру серьезных соучеников, а по ночам яростно рукоблудил над обрывками журнала "Плейбой". Для сбора и сокрытия пролитого семени он использовал носки, вызывая мамашины жалобы на то, что у сына страшно потеют ноги.
Когда Зинуля с Витяней, еще робея, ступили на горячую гальку Чкаловского, Юрик уже лежал там, наблюдая, как те, преодолевая страх, сбрасывают на махровое полосатое полотенце так долго и мучительно стеснявший их гардероб.
Рядом с Юриком грел кости его ляпший кореш - вор, пьяница и наркоман Игорь Мерзянин по кличке Мерзик. Роста он был небольшого, комплекции хилой. Грудь его торчала вперед куриным килем, физиономия была бледно-фиолетовой от нездорового образа жизни и множества фурункулов.
- Опа-на, Мерзик, выкупи! - позвал его Юрик.
- Куда?
- Выкупи, кто к нам приканал.
Мерзик выкупил и оскалил гнилые зубы:
- О, Зинуля, и ты здесь! Ну, давай-давай, посмотрим, на что ты похожа.
- Фу, придурок, - тихо сказала Витяня, - ненавижу его.
Рядом в бетонной выемке, куда хлестали из-под глинистого обрыва берега ледяные подпочвенные воды, лежал могучий старец Яков Ефимыч Ярошевский с лицом римского патриция и сложением кондора. Уцепившись подагрическими пальцами за борта бетонной ванны, он обозревал пляж. При виде двух девушек он, кряхтя и фыркая, как бегемот, выполз на гальку и, достав из потертого кожаного футляра полевой бинокль, навелся на резкость.
- Мама моя родная, - сказал он себе. - За что человеку дана подлая старость?
Девушки и юноши тем временем устроились рядом и, попривыкнув друг к другу, несколько раз ходили купаться. В воде Юрик хватал Зинулю то за одну выпуклость, то за другую, а один раз даже прижал еe попкой к стволу своего орудия. То незамедлительно пришло в состояние повышенной боевой готовности, отчего сердце у Зинули радостно и испуганно оборвалось.
На берегу Мерзик достал из сумки колоду карт, перетасовал еe и умело сдал. На картах делалось то же, что и на пляже, и даже хуже.
- В дурачка, - объявил Мерзик.
- А во что с тобой еще можно играть? - хмыкнул Юрик.
Бросая карты на подстилку Юрик комментировал анатомические достоинства окружающих. Ему нравились крупные особи. "Чтоб берешь в руки - маешь вэщь," - повторял он. Мерзику никто не нравился. Отбиваясь от Юрика или грузя его своей швалью, он только приговаривал: "Та ебать их, свинюк, таких!" И даже непонятно было к кому относились эти слова - к картам или людям. Девочки молчали. Витяня время от времени бросала испуганные взгляды на высокую и худую даму, которая устроилась неподалеку от них и тут же направила на Витяню черные очки. Что до Зинули, то недавнее прикосновение Юрика оставило в еe душе глубокий след, ибо всей плотью своей она почуяла в нeм своего пахаря.
Они загорали. Они плавали в сверкающие солнечными бликами дали, где море было тяжелым и теплым, как масло. Они смелели в обращении друг с другом.
"Завтра. Все, завтра", - обещала себе ночью Зинуля, уже видя то место в дальнем конце пляжа, где била из глинистого откоса ледяная подпочвенная вода, место, где она собиралась развязать свою бельевую веревку, развести ноги и впустить в себя этот тяжелый и горячий отросток, терзавший ее воображение. О, как она мечтала о нем! Как хотела взять его в руки, прижать к груди, затолкать в себя. В эти ночные часы она представляла себя Эммануэллой из видеофильма, и ее маленькие пальчики уже не в силах были помочь ей.
Мечте ее суждено было сбыться. На следующий день на пляже появилась милиция. Приехавшие установили свой тарахтящий мотоцикл на краю обрыва, недалеко от отвесно срывающейся к морю тропинки, и посредством мегафона стали требовать, чтобы пляж был немедленно "очищен от присутствия". Часть нудистов, одевшись, стала уходить от греха подальше на соседние пляжи. Юрик, вызывая нервный смех Зинули с Витяней и громкий - отдельных лиц, полностью лишенных всякого стыда и совести, стал звать блюстителей правопорядка купаться. Те, добившись частичного выполнения распоряжения, но не рискуя спускаться к воде, сели на мотоцикл и утарахтели за мохнатую декорацию прибрежной растительности. Беспечный же Юрик достал из воды под камнями прохлаждавшуюся там бутылку "Aлиготе" и, откусив козырек жестяной крышки, открыл еe.