Никита неумело выругался и в угрюмом раздумье присел на кольцевую трубу. Натянуть верёвку между световодами, а к ней уже крепить петлю?.. Это на какой же высоте её надо натягивать? Взобраться, как по канату? Так ведь скользкое всё, будто нарочно намылили…
«Да что я, собственно, дурака валяю! – осенило его внезапно. – Вон же «бритва»! Ромка ей трубы режет!..»
Вскочив, Никита обошёл рощицу светоносных стволов и, взявшись за тускло-серую струну у самого основания, дёрнул. Та лопнула с коротким вскриком, и с таким же вскриком что-то оборвалось внутри самого Никиты. Обмер, выждал, когда отхлынет позорная мерзкая слабость, и, судорожно сглотнув, вызвал в памяти ненавистное лицо Креста. Плохо… Отчаяние и впрямь шло на убыль.
Да и чёрт с ним, с отчаянием! Обойдёмся как-нибудь и без отчаяния. Тупенько так, обыденно… Чик – и всё…
Никита присел и провёл кончиком световода по чугунной шкуре кольцевой трубы. Оболочка расселась, как от удара бритвой.
«Ну вот, видишь, как славно…»
С жестокой усмешкой Никита Кляпов выпрямился и напоследок оглядел колышущиеся полотнища полусвета и соломенно поблёскивающие стены в серых ветвящихся жилах. Потом ему в голову пришло, что у него в любом случае останутся в запасе несколько минут, чтобы вдоволь всем этим налюбоваться…
Осмотрел запястье, несколько раз сжал кулак, но вены так и не проступили… Или, может быть, сразу по горлу? Нет… По горлу почему-то страшно…
Никита отвернул лицо – и полоснул. Боли он не почувствовал – разрез, надо полагать, был не толще микрона. Пошевелил кистью, надеясь, что боль всё-таки возникнет. Наконец решился взглянуть. Нигде ни царапины. Не веря, полоснул ещё раз… Да что же это? Неужели сломалось?.. Нагнувшись, дважды чиркнул по кольцевой трубе. Чугунного цвета шкура расселась, расползлась крестообразно…
Сомнений быть не могло: оборванный световод резал трубы – и только.
«Болтуны… – с омерзением подумал Никита Кляпов. – «Осторожно!.. Палец отхватишь!..» Болтуны…»
Никита отшвырнул «бритву» и огляделся, стиснув кулаки. В окно пятиэтажки он уже прыгал. Когда выдирался из объятий… При мысли о кукле Маше Кляпова передёрнуло.
Минутку, минутку… А если надеть на голову пластиковый пакет и обмотать шею световодом?.. Взять световод подлиннее – и мотать, мотать, пока хватит дыхания… А размотать он уже потом не успеет… Даже когда струсит – в последний момент… Решено.
***Волоча за собой пятиметровый шнур, Кляпов вышел на перекрёсток между четырёх опор. Следом катила осточертевшая надзорка.
«Хорошо, что мешок непрозрачный… – испуганно мыслил Никита. – Или плохо? Не знаю…»
Ему очень не нравилось, что он уже боится.
«Неужели не смогу?..»
Хотя бы попробовать…
Бросив ломик на покрытие, он надел на голову мешок, выдохнул и сделал первый виток по горлу. В следующий миг его подбросило, обдало жаркой болью, перед глазами закривлялись ярко-зелёные амёбы – и Никита судорожным движением сорвал с лица липкий от пота пластик. Первое, что он увидел, было глянцевое чернильное рыло надзорки.
Лишь несколько секунд спустя до Никиты Кляпова дошло, что ему просто-напросто дали щелчка.
– Ты что? – заорал он на припавшую к покрытию тварь. – Сволочь ты поганая, ты что себе позволяешь? Я кого-нибудь трогал? Я чьей-нибудь жизни угрожал?..
Тут он запнулся, сообразив, в чём дело.
– А-а… – протянул Никита и жутко при этом оскалился. – Значит, и себя тоже нельзя?..
Он медленно нагнулся и подобрал с пола ломик.
– Ах ты мразь… – выдохнул он, занося железо.
Надзорка не двинулась с места и терпеливо снесла удар, а вот Кляпов руку себе так отсушил, что чуть не выронил ломик. Секунды три стоял, уставив безумные глаза на угрюмо неподвижную тварь, потом вдруг обессилел и побрёл к стене. Присел, положив железку на колени, и вдруг истерически захихикал. Всё правильно… По-другому с ним и быть не могло…
Одному богу известно, сколько времени он просидел так под этой стеной, скорчившись и уткнув лицо в колени. Потом его вдруг оглушило пронзительное злорадное чириканье, и Никита нехотя поднял голову. Перед ним, встопорщив шёрстку, бесновался давешний лупоглазый знакомец, чуть было не похитивший утром его инструмент. А вскоре в поле зрения попал и Василий, с самым грозным видом направлявшийся прямиком к Никите.
– Ну? – спросил он, поворотясь к лупоглазому.
– От! От! – Зверёк подпрыгивал и тыкал розовым пальчиком в кончик ломика.
Василий вгляделся, и в течение нескольких секунд его широкое смуглое лицо выражало только оторопь и ничего кроме оторопи.
– Телескоп! – выговорил он наконец. – Это же не наш ломограф! Это чужой!.. Зой! Сьок?
– Зой… – растерянно чирикнул Телескоп, не сводя выпуклых глазищ с ломика. Сложное это понятие, должно быть, никак не укладывалось в его пушистой головёнке.
Глава 20
Днём гулкие светлые комнаты «конуры» теряли таинственность, и сквозное здание становилось похоже внутри на обычную городскую незавершёнку: линолеум настелен, стены и потолки побелены, осталось навесить двери, вставить стёкла – и сдавай под ключ. Сведённые гримасами предметы, разбросанные где попало, тоже, как это ни странно, не нарушали общей картины, поскольку решительно в неё не вписывались. Ночью – другое дело…
В одной из комнат второго этажа, примостясь на краешке твёрдой вечномерзлотной кровати, сидел задумчивый Ромка. Трёхспальное ложе сияло полировкой, ласкало глаз нежными тонами квадратных подушек и немилосердно леденило задницу. Ромка не раз уже спрашивал Лику, как это её угораздило сотворить декорацию-холодильник, но та вечно начинала плести в ответ что-то возвышенное и непонятное. Сама, короче, не знала…
– А вот фиг вам!.. – еле слышно выдохнул Ромка.
Закусил губу и снова сосредоточился.
Через некоторое время в том углу, куда был направлен напряжённый взгляд Ромки, прямо из воздуха отвесно полилась тоненькая серая струйка. Достигнув пола, она, однако, не растекалась лужицей, а оседала покатым холмиком.
Наконец Ромка расслабился, и струйка оборвалась. Поглядел исподлобья на окутанный белёсым облачком бугорок и досадливо дёрнул краешком рта. Чёрт его знает, что такое… То ли гипс, то ли алебастр. Когда оно вот так первый раз посыпалось из воздуха, было даже забавно… Однако Ромка-то сейчас пытался намыслить сигарету! Одну-единственную, с белым (чтобы не отвлекаться на цвета) фильтром… Начал-то он, конечно, с пачки «Мальборо», но раз за разом всё упрощал и упрощал задачу. Бесполезно. Из воздуха сыпался один только серый строительный порошок.
– Дьец… – расстроенно пробормотал Ромка.
По этажу давно уже разносились нетвёрдые и словно пьяные шаги босых ног. Потом дверной проём напротив заполнили бледные телеса куклы Маши. Раскинув объятья, безликое создание враскачку двинулось к Ромке на широко расставленных истончающихся книзу ногах. Надо думать, в понимании Лёши Баптиста идеальная женщина должна была пробуждаться от сна как можно реже. Во всяком случае, кукла Маша бОльшую часть времени лежала пластом, но если уж просыпалась… Мужчину чуяла – за семь комнат. Проверяли…
– Да ну тебя… – Ромка встал, отводя слабую четырёхпалую ручку. На голом лбу Маши чётко была оттиснута вдавлина от рукоятки пистолета. И Ромка вдруг пожалел, что не боится больше этой куклы. Испугаться бы, кинуться снова наутёк, упасть с бьющимся сердцем на покрытие… Жить было скучно.
Он подошёл к оконному проёму и угрюмо взглянул на опоры, издали напоминавшие золотистые облачные башни, громоздящиеся чуть ли не до самого зенита. Сзади снова зашлёпали босые ноги. Ромка разозлился, приготовился стряхнуть с плеч нежные пальчики, но кукла Маша у него за спиной так и не возникла. Обернувшись, он увидел, что комната пуста.
Не иначе, где-нибудь поблизости объявился более притягательный мужчина. Ромка снова взглянул в оконный проём и заметил, что возле угла «конуры» кто-то стоит. Подался чуть вперёд, чтобы разглядеть получше, и его немедленно выбросило у первого парадного – как раз за округлым плечом Лёши Баптиста.
Уловив движение, Лёша стремительно обернулся. Чудо чудное – на этот раз он был трезв как стёклышко. Естественным путём так быстро очухаться нельзя – стало быть, нарвался на надзорку… Увидев Ромку, почему-то испугался, глаза забегали.
– Куда это ты? – полюбопытствовал Ромка.
– Мимо шёл… – выдавил Лёша и в самом деле направился к ближнему углу «конуры». Скрылся.
Ромка недоумённо посмотрел ему вслед и снова повернулся лицом к пятиэтажке. Постоял, подумал… Попробовать, что ли, ещё раз? Он вошёл в подъезд, миновал первую площадку – и остановился. Навстречу ему по лестнице спускалась Лика.
– Так я и знала, что ты здесь, – сообщила она, тоже останавливаясь. Губы её сложились в насмешливую улыбку. – Цемент на втором этаже – надо полагать, твоя работа?
– Может, я бетонировать что-нибудь собираюсь! – недружелюбно отозвался он.
– Да, конечно. – Она кивнула. – Бетонировать. Можно ещё ручное рубило вытесать. Или каменный топор… Когда же ты поймёшь, Рома? «Конура» – это пройденный этап. Это просто наглядное доказательство, что человек – сам, без помощи хозяев – не может ни-че-го. Даже если ему предоставить все возможности…
Ромка бочком присел на ступеньку и снизу вверх взглянул искоса на Лику.
– Но я тебя уже довольно хорошо знаю, – продолжала она, нисходя по ступеням, – и ни в чем переубеждать не собираюсь. Такой уж ты человек, что пока сам не набьёшь себе шишек, ни во что не поверишь. Горку цемента ты уже намыслил. Действуй дальше…
Ромка подвинулся, и Лика присела на ту же ступеньку. Положила руку на его облитое змеиной кожей колено.
– Рома, что с тобой? – участливо спросила она, заглядывая ему в глаза. – Ты как-то странно себя ведёшь в последние дни… Ты чем-то недоволен?
– Да нет… – полуотвернувшись, ответил он. – Всем доволен… Скучно.
– И со мной тоже скучно?
Застигнутый врасплох Ромка издал озадаченное покряхтывание.
– Нет… С тобой – нет…
Лика язвительно улыбнулась.
– Ну и на том спасибо… А я уж чуть было не подумала, что ты мне тут с куклой Машей изменяешь.
– Знаешь, что? – обидевшись, сказал Ромка и дёрнулся встать. – Сама ты… Может, ты с Лёшей Баптистом мне это… изменяешь!..
– Ой, какая прелесть! Первая сцена ревности! – Лика забила в ладоши. – Хотя, позволь… – Она запнулась. – Почему именно с Лёшей?
– А он сейчас у подъезда кого-то ждал, – объяснил Ромка.
– Лёша? У подъезда? Странно… – Кажется, Лика и впрямь была озадачена. – Да ладно, бог с ним… Слушай, я вот зачем тебя искала, – сказала она, вновь становясь серьёзной. – Мне с Машей Однорукой расплачиваться – за сапоги и за сандалии… А кладовка почти пуста…
Ромка закряхтел.
– Н-ну… – страдальчески выговорил он. – Ближе к вечеру что-нибудь раздолбаю…
Лика, изумлённо отодвинувшись, глядела на него во все глаза.
– Что-то всё-таки с тобой происходит… – вымолвила она наконец. – Я понимаю, медовый месяц кончился, пошла притирка… Но почему я должна напоминать тебе об элементарных вещах? Ты – мужчина, добытчик…
Ромка встал.
– В чём дело? – всполошилась Лика и тоже встала.
– Ни в чём, – буркнул Ромка. – Просто мать так всегда говорила. Отцу.
***Вернувшись на второй этаж, Ромка выбрал совершенно пустую комнату и, сев в углу по-турецки, попробовал установить внутреннюю тишину. Вскоре достиг желаемого и осторожно вызвал в памяти образ сигареты «прима». Всё. Проще уже ничего не бывает…
– А вот фиг вам… – шепнул он заветное своё заклятье и уже собрался рывком напрячь воображение, когда его отвлекли какие-то посторонние звуки. Недовольно поднял голову. Нет, определённо, кто-то ещё шастал по второму этажу. Позориться при свидетелях Ромке не хотелось. Он поднялся на ноги и прислушался. Похоже, баловались с куклой Машей…
Ромкину хандру мгновенно как корова языком слизнула, и, распялив рот в восторженной улыбке, он двинулся на звук. Накрыть кого-нибудь в момент интимной близости с куклой Машей считалось верхом остроумия. Всё равно что застращать ночью в «конуре» только что прибывшего новичка.
Беззвучными перебежками Ромка миновал три комнаты и затаился.
– Дура ты, дура… – горевал тихонько за стеной голос Лёши Баптиста. – Не брыкалась бы тогда – да разве б ты такая вышла?.. Ожила вот, полезла раньше времени… Эх, дурочка…
Ромка почувствовал, что кожа на голове – шевельнулась. Будь у него волосы чуть покороче, они бы неминуемо встали дыбом. Удалялся он оттуда на цыпочках, то и дело оглядываясь и мягко налетая на косяки. Подслушивать такое было страшновато… А это подчас куда хуже, чем просто страшно.
Пронизав этаж чуть ли не до следующего лестничного колодца, он услышал знакомое чириканье и вскинул глаза. Кажется, пятиэтажка помаленьку становилась чуть ли не самым людным местом. В проёме, выводящем на площадку, уставив по-бычьи выпуклый лоб, стоял и смотрел на Ромку недовольный и чем-то, видать, озабоченный Василий. Вообще-то, с такими лицами приходят арестовывать.
Из-за косяка выглядывали клок нежной серебристой шёрстки и выпуклое испуганное око. Сойдёт за понятого…
– Чего там? – хмуро спросил Василий, заглядывая за узкое Ромкино плечо.
– Ничего… – ответил тот, облизывая губы. – Так…
– А чего глаза, как у Телескопа?
– А!.. – Ромка как можно небрежнее махнул рукой.
Докапываться до истины Василий не стал. Не до того ему было.
– Лику сейчас встретил, – хмуро объяснил он своё появление в «конуре». – Сказала: ты здесь сидишь…
После этих слов глаза у Ромки и вправду стали, как у Телескопа.
– Нажаловалась? – восторженно ахнул он. – В ментовку?
– Да иди ты на хрен! – рявкнул Василий. – Нажаловалась! Я спросил – она сказала… Ты вообще знаешь, какие у нас там дела делаются? Никита голодовку объявил!..
***Сгоряча раздолбали столько, что Василий вынужден был закинуть сильно растянувшуюся авоську, как мешок, через плечо. Это при том, что добрая треть тюбиков оказалась алого цвета, и её пришлось отдать Сократычу – обменяет потом…
Сопровождаемая взбудораженным Телескопом, троица спасателей стремительным шагом приближалась к тому месту, где вот уже третий час подряд голодал Никита Кляпов.
– А если не уговорим? – озабоченно спросил Ромка.
– Значит, сами слопаем! – отрубил Василий. – При нём! Живо аппетит проснётся!..
– Как-то неловко, знаете… – подал исполненный сомнения голос малость поотставший дедок. Ему было довольно трудно угнаться за мощным Василием и длинноногим Ромкой.
– Неловко… Неловко штаны снимать через голову!.. Ты имей в виду, Сократыч: на тебя сейчас вся надежда! Лучше мозги ему никто не запудрит… А! Вот он, страдалец хренов…
Никита Кляпов полулежал, привалясь лопатками к стене опоры и далеко выставив босые косолапые ступни. При виде спасательной команды он не двинулся – лишь слабо шевельнул глазом.
– Голодающему Поволжью!.. – буркнул Василий, скидывая с плеча сетку и присаживаясь рядом. – Располагайтесь, ребята… Ну и кому ты чего хочешь доказать?
Кляпов шевельнул глазом в сторону набитой капсулами сетки.
– Зря… – изронил он и прикрыл веки.
– Ты думаешь, это мы тебе, что ли? – сказал Василий. – Хрен там!.. Это мы сами перекусить собрались. А заодно на тебя на дурака посмотреть… Чего ты добиваешься-то?
– Умереть хочу, – проговорил Никита Кляпов, и в горле у него что-то пискнуло.
– Так а в чём проблема? Разгонись – и головой в глыбу!
Никита встрепенулся и открыл глаза. Даже слегка приподнялся на локте. Посмотрел с надеждой на Василия, на отдалённую россыпь молочно-белых глыб… Потом обессилел разом и снова прилёг.
– Не допустят… – равнодушно вымолвил он. – Я уже задушиться пробовал – щелчка дали…
– И правильно сделали! – убеждённо проговорил Василий. – Дураков учить надо. Вместо того, чтобы Креста взять и послать – он душиться вздумал!..
– Да при чём здесь Крест?.. – Кляпов поморщился – еле-еле, словно экономя силы.
– А кто же? – опешил Василий.
Кляпов закрыл глаза и долго не отвечал.
– Я не хочу ломать… – еле слышно молвил он наконец.
– Устал, что ли?
Никита презрительно скривил рот и не ответил.
– Он говорит: это произведения искусства, – пояснил Ромка.
Василий крякнул, почесал в затылке и взглянул на Сократыча. Выручай, мол…
– Никита, – с трепетом обратился к голодающему дедок Сократыч. – Вы в самом деле полагаете, что камушки – это что-то вроде скульптур?..
Ответа не последовало, но дедок в нём и не нуждался.
– Ах, какая прелесть… – выговорил он, и потёр ладошки, как перед трапезой. – Иными словами, перед нами две версии. Первая: хозяева – гуманоиды, и тогда мы, стало быть, имеем дело в лице камушков с искусством абстрактным…
– Ох, гоняли когда-то за эту самую абстракцию… – ворчливо заметил Василий. – И правильно, кстати, гоняли! Вот ещё дурь-то полосатая…
Дедок Сократыч резко выпрямился и повернулся к Василию. Голубенькие глаза его мистически вспыхнули.
– Вы хотите сказать, Василий, что хозяева таким образом тоже ведут борьбу с абстрактным искусством? – озадаченно спросил он. – Конфискуют скульптуры… и отправляют их сюда, к нам?
Недвижно лежащий Никита зажмурился и тихо застонал. Сократыч поглядел на него с интересом.
– Не спешите стонать, Никита, – утешил он. – Предположение, конечно, остроумное, но не более того. Какое-то оно, знаете, больно уж простенькое… человеческое больно…
Пристально взглянул на авоську с капсулами, поколебался, не взять ли одну, потом перевёл взгляд на голодающего – и решил воздержаться.
– Гораздо интереснее вторая версия, – бодро сообщил он. – Хозяева – негуманоиды. В этом случае перед нами опять возникают два варианта. Либо хозяева всё-таки приверженцы абстрактного искусства, либо… (и этот вариант мне как-то ближе) …либо они – реалисты! То есть камушки – это изваяния, изображающие наших с вами хозяев.