– Кого не замечает? – не поняла Рина.
– Ну всегда в глаза бросается, когда мужик сам с собой носится. Как он перед зеркалом глаза скашивает, как смеется, как на фотографии свои смотрит. А Ул, он в своем теле как в троллейбусе едет. Новый он, старый – какая разница, если все равно выходить.
Яра засмеялась и указательным пальцем ткнула Рину в нос.
– Пык! А ты в кого-нибудь влюблена? Хотя не отвечай. Знаю, что нет.
– Откуда?
– Ну ты по сторонам много головой вертишь. А когда человек влюблен, он как в танке. Видит метр поля в смотровую щель, и – все.
Рина фыркнула. Она не собиралась сидеть в танке и видеть один метр.
Яра пошла в пегасню, а Рина к Гавру. Она сама не понимала, что привлекает ее в гиеле. Порой ей казалось, что она любит ее даже больше пегов. Точнее так: пегов она любит всех, не выделяя для себя никого конкретного, Гавра же любит адресно.
Гавр бросился к ней, обнюхивая руки. Присев на корточки, Рина поцеловала зверя в морду, предварительно протерев гигиенической салфеткой участок около носа.
К поцелую Гавр отнесся спокойно, а вот салфетку, обнюхав, сожрал, долго и вымученно глотая.
Когда Рина вернулась в ШНыр, там стучали ложки. Из кухни доносились дружелюбные проклятия Суповны. Ближе к концу завтрака Даня заглянул в чашку:
– Я понимаю, господа, что у некоторых мое сообщение вызовет нездоровый смех, но я выпил чай с вермишелью! Никто не хочет раскаяться?
Раскаиваться никто не стал, включая Макара, лицо которого излучало зашкаливающее чистосердечие. Сашка в утешение рассказал, как однажды в байдарочном походе у них рис, мука, соль и сахар оказались в одном пакете, а все другое они попросту утопили.
Фреда презрительно заиграла бровями. Она считала Сашку спортсменом. Спортсмены же, в представлении Фреды, ужасные люди, которые «еще» пишут как «исчо», «ищу» и «хочу» – через «ю», а про остальное можно и не говорить.
Распахнулась дверь. Алиса подняла голову, что-то увидела и мокрым пальцем перестала рисовать на столе виселицу. В столовую ворвался Ул. Лицо у него было красное, мятое, застывшее. Страшное. Не заметив, бедром задел стол с горой пустой посуды. Полетели тарелки. Что-то крикнул выскочившей на грохот Суповне.
В следующий миг, срывая фартук, Суповна уже куда-то бежала. Рина с Сашкой кинулись следом.
Аза лежала в своем деннике в пегасне. Все тело было сведено, а ноги неестественно выпрямлены. Губы и ноздри – в розовой пене. Но Рина смотрела даже не на ноздри, а на ее прекрасные крылья. Забрызганные грязью, раскинутые, забитые соломой, они лежали теперь как нечто ненужное, не имевшее к лошади никакого отношения. Кто-то, не заметив, наступил ей на маховое перо. Аза судорожно вздохнула и все. Даже крылом не шевельнула.
По кобыле ползали мухи. Лезли в глаза, в уши, под хвост. Яра, сидя на корточках, прогоняла их, но мухи даже не пытались притвориться, что улетают.
– Налезли в денник! А ну геть отсюда! – крикнула Суповна, как котенка выбрасывая из денника Вовчика. Сила у Суповны была немереная. Говорили, что ее лев на нерпи вообще не требует перезарядки из-за близости сокола.
Суповна с Кавалерией опустились рядом с Азой на колени.
– Прихожу к ней с утра – и вот! – жалким голосом сказал Ул.
– Успокойся! Что ела вчера? Где паслась?
– Я выводил ее к речушке. Ночью. Часа на два.
– За ШНыр? – строго спросил Кавалерия.
Ул кивнул. Речушки Зарянки не значилось ни на одной серьезной карте. Узкая как ручей, она рассекала луг с западной стороны. Трава на склоне была редкостная, в человеческий рост. Выводить пегов за территорию ШНыра запрещалось, но искушение было большое. Как старшим шнырам за это ни влетало, они все равно ночью водили туда лошадей.
Кавалерия кратко выдохнула в нос, но ничего не сказала. Ул и так наказан.
– Может, съела что? На опой не похоже, – спросила она у Суповны.
Та, мотнув головой, навалилась на Азу. Ощупала грудь, живот, пах. Что-то обнаружила на задней ноге, распутала, потянула. Аза моргнула от боли, прижала уши. В руках у Суповны был короткий, сантиметров в двадцать, обрезок колючей проволоки. Ржавый, весь в земле и глине. Качнула им перед носом у Ула.
– Не видел, что ли? Она ж должна была хромать!
Ул мотнул головой. Схватил проволоку, с досады хотел вонзить колючки себе в руку. Суповна ударила его костяшкой пальца в лоб. Больно.
– Совсем одурел? Свалиться хочешь? А за Азой кто ухаживать будет? – встала и, перешагнув через лошадиные ноги, вышла из денника.
Яра догнала Суповну у дверей, что-то спросила, волнуясь. Рина услышала, как Суповна ответила:
– Столбняк у нее… А я откуда знаю? Что я, гадалка? Кобыла молодая, чухается пока… Была бы старше, так я б и возиться не стала. Только животную мучить.
А Яра все бежала за Суповной, ловя ее за рукав и надеясь на чудо.
– Откуда она все знает про лошадей? – шепнула Рина, наклоняя к себе длинную Надю. В седле она Суповну никогда не видела. Да и в пегасне редко.
– Она же цирковая… В шатре родилась… Двадцать лет с цирком ездила, – сказала кухонная девушка Надя. В ее тоскливых глазах стояли вечные кастрюли.
Потянулись часы. Ул и Яра не выходили от Азы ни на минуту. Кобыла не умирала, но и лучше ей не становилось. Только мухи ползали по запавшим влажным бокам и путалась в крыльях грязная солома.
* * *В конце обеда Кавалерия решительно вошла в столовую, но направилась не к своему столу, а к новичкам.
– Добрый вечер! – сказала она голосом, каким сотрудники милиции обычно говорят: «Пройдемте!» – Период адаптации закончился. Сегодня вам выдадут нерпи, куртки и шнепперы. Утром жду вас в 101-й аудитории. Ровно в девять нуль-ноль, как говорит Кузепыч. Предыдущих ста аудиторий искать не трудитесь. Их не существует. Сто первая – единственная большая аудитория на первом этаже!
– А кто тут преподает? – мгновенно отозвалась Фреда.
– В ШНыре каждый преподает то, что у него лучше получается, – холодно сказала Кавалерия. – Макс – стрельбу и рукопашный бой, Родион – разведку и выживание, Ул и Яра – верховую езду, пролетки, подготовку к ныркам. Кроме того, у вас будет еще один педагог… Сейчас его в ШНыре нет. Но об этом позже.
Фреда все никак не могла угомониться.
– А вы сами что преподаете?
– А я преподаю абстрактное ля-ля! – сказала Кавалерия и зорко огляделась, проверяя, не считает ли кто-то на самом деле, что все так и есть.
Рине это напомнило их учительницу по географии, которая обо всех континентах рассказывала с таким укоризненным и обиженным напором, точно сама открыла их в прошлую пятницу. «А теперь слушайте старую дуру, как она будет бредить!» – начинала географичка урок и заканчивала его со звонком одной и той же фразой: «Но вам, конечно, на все на это наплевать!»
Хотя думала Рина про себя, Кавалерия резко повернулась к ней.
– Я что, похожа на училку? Говори правду, чтобы мне не было обидно! – прищурилась она.
– А бывает необидная правда? – усомнила Рина.
– Не бывает, но ты все равно постарайся!
– Совсем чуть-чуть, – подражая Яре, Рина робко показала пальцами это самое «чуть-чуть».
Калерия Валерьевна улыбнулась, не разжимая губ. Она махнула рукой и, подняв над головой руку с очками, начала целеустремленно пробиваться сквозь толпу учеников, запрудивших столовую. Вскоре самой Кавалерии не стало видно – одна вскинутая рука с очками, похожая на перископ подводной лодки.
Неожиданно Влад Ганич сорвался с места и догнал Кавалерию. О чем они говорили, никто не слышал, но минуту спустя Ганич вернулся крайне довольный.
– Отпустила! – похвастался он.
– Куда?
– В город. Домой.
– Навсегда? – изумился Сашка.
Ганич мотнул головой.
– Не, на один вечер. Других не пустит. Предупредила.
Лена пересела на стул напротив Влада.
– Будешь в городе, накачай мне фильмов на флешку! Не могу без кино! – попросила она.
Ганич поправил галстук, разместив узел сразу под кадыком. Он вечно размышлял над всякой ерундой так долго, что хотелось выть волком.
– Хорошо, давай флешку!
– У меня в Киеве осталась. На твою.
Ганич моргнул.
– А моя не испортится?
– А как она испортится?
– Ну как-нибудь… Чего-нибудь там сносится, размагнитится? Это только кажется, что флешки бессмертны, на самом деле количество перезаписей не так уж велико…
– Не будь гадом! – взмолилась Лена.
– Я не гад, – сказал Влад Ганич. – Просто пойми и меня. Если я скажу «да» тебе, то завтра меня о том же попросит кто-нибудь другой, и через неделю мою флешку обязательно заиграют.
– Ну и сволочь же ты! Попроси у меня что-нибудь!
– Это совершенно исключено! Я у тебя никогда ничего не попрошу! – категорично заявил Влад.
В Москву он съездил очень лихо и к полуночи, успев на последнюю электричку, был в ШНыре. Сашку это удивило. Он был уверен, что Ганич в ШНыр не вернется.
– Как ты думаешь, почему Кавалерия его отпустила, а нас нет? – спросил Сашка у Дани. Его очень занимал этот вопрос.
– Не знаю. Наверное, потому, что он тогда хотел сбежать, – ответил Даня.
* * *В сто первой они собрались даже не в девять «нуль-ноль», а на пятнадцать минут раньше. Даже Фреда с Алисой, и те пришли до начала. Сто первая аудитория напоминала поточные аудитории любого института. Такие же большие окна, такие же ступеньки, два входа – один с первого этажа, другой со второго. Верхний закрыт. Макар поковырялся в замке скрепкой, но без успеха.
Где-то без пяти девять в сто первую вшагнул огромный застенчивый парень. Из всех новичков его знала одна Рина.
– Всем п-привет! Я Макс! Ваш мудрый старший п-педагог! Кавалерия срочно ушла в н-нырок. Ищет для Азы траву, которая р-растет только на двушке. Меня просили подменить.
Лара заинтересованно поправила волосы.
– Вау! А можно неприличный вопрос: у тебя плечи свои или чего подкладываешь? – проворковала она.
Макс с подозрением ткнул себя пальцем в плечо.
– Вроде с-свои, – сказал он.
Макар взревновал.
– Он что, заикается? – косясь на Лару, громким шепотом спросил он.
Прицеливания никто не заметил. Яблоко, которое грыз Макар, оказалось прибитым к столу коротким, в палец, арбалетным болтом. Макс потянулся перезаряжаться. Однозарядные арбалеты висели у него на перекрещивающихся ремнях.
– Давайте н-начинать. М-можете ничего не записывать! – позволил он, обнаружив в пальцах у Фреды нетерпеливо приплясывающую ручку.
У Дани зачесался язык, но арбалет лежал у Макса под рукой, и он оставил мудрые мысли при себе. Вместо этого нейтрально поинтересовался, когда они будут стрелять? Если он не ошибается, Макс – инструктор по стрельбе и рукопашному бою?
– Практики з-захотелось? Иди с-сюда! – Макс поманил Даню пальцем.
Даня, поколебавшись, вышел. Макс оказался ниже его примерно на полголовы. Зато в ширину они соотносились как пузырь и соломинка.
– Поговорим о нерпи и о л-льве. Новички часто не умеют ими пользоваться, хотя это п-просто. Чтобы использовать льва, нужно перед самим действием четко представить, чего т-ты хочешь… Видишь штырь?
Даня задрал голову. У потолка из стены торчал толстый кусок арматуры. До штыря было метра три с половиной.
– А т-теперь я представляю, как ты летишь и п-повисаешь. Уже в конечной ф-фазе, – продолжил Макс и, коснувшись льва, схватил Даню за пояс.
Секунду спустя Даня висел у потолка, болтал ногами и ухитрялся даже в таком нелепом положении сохранять философский вид.
– Можно полюбопытствовать, кто меня будет снимать?
Макс задумался. Заметно было, что этого он не продумал.
– Есть маленькая сложность. Ч-чтобы снять, надо снова тебя к-коснуться! – смущенно признался он.
В слепой попытке вскарабкаться на потолок Даня пачкал подошвами штукатурку.
– Но я высоко!
– Я в к-курсе, – сказал Макс и в поисках решения почесал шею. – Ну х-хорошо! Отпускай руки! Я тебя поймаю!
Даня осторожно посмотрел вниз. Зажмурился, громко заорал и разжал руки. Свалился он на что-то мягкое. Мягкое оказалось Максом.
Макс осторожно встал с пола, инспектируя свое тело на предмет переломов. Поспешно закруглив тему про льва, он стал рассказывать про степени защиты шныровской куртки. Рина вспомнила, как Ул, показывая, какая она прочная, подпрыгивал и бился грудью об землю. Макс же ограничился общими словами, которые звучали дежурно.
Фреда слушала Макса, чистя карандашом под ногтями. У нее была привычка чистить под ногтями всем, чем попало.
– Ну, короче, с к-курткой все ясно, – сказал Макс бодро. – Еще во… вопросы?
– Почему у вас в ШНыре столько больных? – спросил Кирюша.
– Ч-чего? Ты к-кому это сказал, э? – угрожающе надвинулся на него «мудрый старший педагог».
Кирюша вжался, трусливо следя глазами за отполированными множеством прикосновений ручками его арбалетов.
– Я не о том, – заторопился он. – Ну это… смотришь в столовке на человека, и он такой весь – ну точно побили его, бледный, глаза ввалились, ноги подволакивает – а на другой день уже ничего, как огурчик.
– А-а, – понимающе сказал Макс. – Ну так бы сразу и сказал. А то б-больной!!! Это, з-значит, он закладку вытащил и у н-него отходняк. Еще х-хорошо, к-когда за один день. Иногда бывает хуже – неприятности или другая какая-нибудь ф-фигня. (Слово «фигня» Макс произносил очень смешно «ффння!»)
– А когда без закладки возвращаешься?
– Ну тогда б-без отходняка, – сказал Макс. – Еще в-вопросы?
Кирюша торопливо замотал головой.
Вопрос оказался у Лары, причем, как всегда, в ее стиле.
– А неприличный можно? Вы женаты?
Макс смутился.
– Это и-имеет о…о…отношение к теме занятия?
– Ясно. А Ул?
Он мотнул головой.
– А Родион?
– А тебе к-какая разница?
– Ясно. А Афанасий?
– Н-нет. М-может, еще про Кузепыча сы-сы… спросишь?
Про Кузепыча Лара спрашивать не стала. Она уже выяснила все, что ей было интересно, и погрузилась в летаргический сон.
Сашка спросил, когда они будут нырять. Рина улыбнулась. А вот этому болтать не хочется. Этому хочется нырять. Если Даня теоретик, то Сашка – практик. Королев придумал ракету, а в космос запустил Гагарина. Гагарин знал меньше Королева, но космос увидел первым.
Макс ответил, что нырять они будут не скоро и вообще он понятия не имеет когда. А сейчас он может показать два способа быстрой зарядки арбалета и научить метанию пнуфов без участия шнеппера. Тут, главное, самому не уколоться.
Лара зашевелилась.
– А вопрос можно?
– Не… неприличный? – спросил Макс.
Лара потупилась.
– Вы хотите неприличный? Нет, приличный! Пеги слушаются только тех, у кого нерпь?
Макс мотнул головой.
– При чем тут нерпь? Пеги слушаются тех, кто их лю… лю… лю…
– Ясное дело! Я бы тоже слушалась того, кто меня лю-лю! Но меня никто не лю-лю… – томно сказала Лара.
Кирюша громко заржал. Из далекой пегасни ему откликнулся Фикус, встретивший наконец брата по разуму.
По коридору прокатился дребезжащий звук. Звонок в ШНыре был своеобразный. Не сильно автоматический и не особо электрический. Когда требовалось, назначенный дежурный бил железкой по подвешенному куску рельса.
С просветлевшим лицом Макс повернулся к двери.
– О! Вот и ккк… конец урока! Обожаю, когда они зы… заканчиваются! – честно признался он и выскользнул за дверь.
Это было самое откровенное признание, которое Рина когда-либо слышала от учителя.
Аудитория почти опустела, когда Сашка нырнул под стол и показался с взлохмаченной рыжей тетрадью.
– Макс конспект забыл. Я видел, как он с этой тетрадью входил. Вернуть?
– Дай посмотреть! – Рина сунула деятельный нос в тетрадь. Почерк у Макса был детский, как у многих культуристов. Упитанные буквы плотно лежали на строке.
– Смотри: тут история ШНыра!.. Первошныры, нырки, двушка. Погоди! После вернем! – жадно сказала она.
Что-то гулко стукнуло в стекло. Заслонило солнце. Рина увидела огромную глиняную голову. Горшеня, прильнув лицом к стеклу, внимательно разглядывал ее круглыми янтарными пуговицами. Потом повернулся и ушел.
– Он на тебя глазел! – сказал Сашка.
– Может, на тебя? – буркнула Рина, зная, что Сашка не ошибся. Горшеня смотрел именно на нее.
* * *После обеда Кузепыч отправил новичков в пегасню.
День был ветреный, влажный. Пеги дурили. Алису Икар унес в конюшню, сколько она не вопила и не колотила его пятками. Лену Бинт бросил через голову. Она слетела, но поводья не выпустила. Когда открыла глаза – Бинт навис над ней с обиженно-недоумевающим видом. Круп задран, а передние ноги подогнуты. Все железо с одной стороны рта. У Фреды, которая была на Лане, прокрутилось седло. Миних притворился, что испугался собачьего лая, и понес. Лара не придумала ничего лучше, чем, бросив повод, с визгом скатиться на траву.
Дане после третьей неудачной попытки сесть в седло вручили лопату и послали убирать навоз. Даня разглядывал лопату и страдал. Ему проще было написать десятистраничный доклад «Лопата как первый прорыв научно-технической революции», чем две минуты попыхтеть с реально существующей лопатой. Он всем мешал. Его толкали.
Из денника грузно вышел Фикус. Заржал, несколько раз с силой взмахнул крыльями так, что казалось, крышу сейчас прошибет, взлохматил всю солому и… остался на месте.
Макар неосторожно потрепал по гриве графоманского ослика Фантома и в следующий миг схватил мятый лист бумаги, огрызок карандаша и начал что-то жадно строчить. Сашка услышал, как он бормочет:
«– Ну ча, братки, я тут!
Мрачный дал длинную очередь, унесшую весь остаток магазина. Высадив прикладом стекло, ласково вкатил в окно две гранаты. Наружу выскочил только один – в зеленом мундире, сонный, мало что соображающий. Мрачный снял его ножом.
– Ча-то ты сегодня злой! Добрее надо быть! – сказал Никитос, с хрустом ломая раненому шею».