Во время его рассказа клубный ресторан потускнел, как в кино, и Джозефина перенеслась в Островную Ферму, села у окошка и стала высматривать в соснах одного молодого человека. «Я его отпугнула, — поняла она, и ее сердце застрочило пулеметной очередью. — Он подумал, что я такая же, как все остальные».
Через полчаса она оторвала мать от последних — и наиболее суматошных — приготовлений.
— Мама, я хочу вернуться в Островную Ферму и провести там остаток каникул, — на едином дыхании выпалила она.
Миссис Перри оцепенела, и Джозефине пришлось повторить.
— Помилуй, до школы остается меньше месяца.
— Не важно.
— Это уму непостижимо! Во-первых, тебя туда не приглашают, во-вторых, перед началом учебного года, с моей точки зрения, полезно слегка развеяться, а в-третьих, ты мне нужна здесь.
— Мама, — простонала Джозефина, — как ты не понимаешь? Я хочу туда! Ты меня насильно держала там все лето, но стоило мне самой туда захотеть, как ты привязываешь меня к этому скверному месту. Позволь тебе заметить, что здесь совершенно неподходящая обстановка для шестнадцатилетней девушки, ты просто многого не знаешь.
— Нечего дергать меня по таким пустякам!
Джозефина в отчаянии всплеснула руками; слезы хлынули в три ручья.
— Я здесь пропаду! — зарыдала она. — С утра до вечера у всех на уме одно: танцульки и мальчики. С утра до вечера все разъезжают с мальчиками на автомобилях и целуются.
— Но я же знаю, что у моей дочурки нет таких привычек.
От неожиданности Джозефина немного замялась.
— Нет, так будут, — заявила она. — У меня слабый характер. Ты сама говорила. Я вечно иду на поводу у других, а эти мальчишки — совершенно аморальные типы, вот и все. Ты глазом моргнуть не успеешь, как меня совратят, и тогда ты горько пожалеешь, что не отпустила свою дочь в Островную Ферму. Ты горько пожалеешь…
Она целенаправленно доводила себя до истерики. Мама в смятении обхватила ее за плечи и заставила сесть в кресло.
— В жизни не слышала такого вздора. Будь ты помоложе, я бы тебя отшлепала. Прекрати капризничать, или будешь наказана!
Вдруг слезы у Джозефины высохли, и она гордо вышла из комнаты. Наказана! Да ее все лето наказывали, а теперь не хотят — нипочем не хотят отправлять ее в ссылку. Как же она устала от этих споров! Вот если бы задумать и воплотить что-нибудь по-настоящему хитроумное, чтобы ее навечно отправили…
Через четверть часа мистер Малькольм Либби, будущий новобрачный, столкнулся с ней в глухом уголке сада. Он без устали вышагивал по дорожке, настраиваясь на репетицию, которую назначили на четыре, и на саму церемонию, что ожидала его двумя часами позже.
— А, привет! — окликнул он Джозефину. — Постой, что случилось? Никак ты плачешь?
Малькольм опустился на скамью, преисполнившись жалости к младшей сестренке своей невесты.
— Я не плачу, — всхлипнула она. — Я просто схожу с ума.
— Из-за того, что Констанс уезжает? Ты не веришь, что я буду о ней заботиться?
Он склонился вперед и погладил ее по руке. Заметь он мимолетное выражение ее лица, ему бы стало не по себе, поскольку оно любопытным образом роднило ее с одной из главных героинь «Фауста».
Когда она заговорила, голос ее звучал спокойно, почти хладнокровно и в то же время с нежной грустью:
— Нет, не из-за этого. Причина в другом.
— Поделись со мной. Возможно, я тебе помогу.
— Я плакала… — она выдержала деликатную паузу, — я плакала из-за того, что Констанс выпало такое счастье.
Через полчаса, когда начало репетиции задерживалось уже на двадцать минут, обезумевшая невеста металась по саду и неожиданно наткнулась на эту парочку: Малькольм Либби обнимал за плечи Джозефину, страдавшую, судя по всему, от безутешной печали, а на его лице застыло выражение отчаянной тревоги, какое прежде было ему несвойственно. Испустив сдавленный крик, Констанс упала без чувств на садовую дорожку.
Переполох не утихал битый час. Вызвали врача: двери заперли; мистер Малькольм Либби, в полуобморочном состоянии, весь в испарине, снова и снова повторял миссис Перри, что он все объяснит Констанс, как только ему позволят ее увидеть. Джозефина, поджав губы, сидела в какой-то комнате и выслушивала суровые упреки родни. Шумно прибывали гости; в последнюю минуту конфликт кое-как загладили, Констанс и Малькольм сомкнули объятия, а Джозефина, так и не прощенная, стала натягивать платье.
Потом в торжественной тишине, под звуки музыки главная подружка невесты, скромно потупившись, следовала за сестрой в гостиную меж двух шеренг собравшихся. Венчание получилось трогательным, с ноткой грусти; сестры — светленькая и темноволосая, одна лучше другой — составляли дивный контраст. Джозефина повзрослела и сделалась ослепительной красавицей, на радость доморощенным пророкам; она стояла — рядом с сестрой — на пороге лучезарного будущего.
Свадебный банкет был таким шумным, что Джозефины хватились не сразу. Миссис Перри почувствовала неладное часов в девять, но задолго до этого посыльный оставил в дверях записку, отправленную с вокзала:
Дорогая мамочка, Эд Бимент подвез меня на своем автомобиле; я уезжаю в Островную Ферму семичасовым поездом. Дала телеграмму экономке, чтобы меня встретили, так что не волнуйся. Я знаю, что вела себя кошмарно; мне стыдно смотреть людям в глаза, и я решила сама себя наказать, вернувшись к простой жизни. Вообще говоря, это только на пользу девушке в шестнадцать лет; по зрелом размышлении ты со мной согласишься.
С нежной любовью, Джозефина
Ну что ж, думала миссис Перри, может, оно и неплохо. Муж ее кипел от ярости, а сама она так устала, что не чувствовала в себе сил улаживать очередной скандал. В конце-то концов, тихое местечко — это лучший выход.
Женщина с прошлым
I
Когда школьный автомобиль медленно проезжал по Нью-Хейвену, две юные пассажирки встрепенулись. Джозефина и Лиллиан стали бросать откровенные томные взгляды на студентов, разгуливающих по трое-четверо, и на скопившиеся у светофоров компании побольше, которые сворачивали шею, провожая взглядами плывущие мимо девичьи головки. Посчитав знакомцем одинокого, неспешно бредущего пешехода, девушки отчаянно замахали ему руками, из-за чего у ошеломленного паренька отвисла челюсть, и лишь когда они уже заворачивали за угол, он спохватился и неопределенно махнул в ответ. Они расхохотались:
— Вот вернемся в школу, отправим ему открытку и спросим, действительно это был он или нет.
На тесном переднем сиденье Адель Кроу не переставая болтала с воспитательницей, миссис Чемберс. Покосившись на Джозефину, Лиллиан, с каменным лицом, подмигнула, но Джозефина ушла в себя.
Перед ней раскинулся Нью-Хейвен — город ее девичьих грез и сверкающих балов, где она будет порхать среди мужчин, неосязаемая, как танцевальная мелодия. Город, священный, как Мекка, блистательный, как Париж, потаенный, как Тимбукту. Два раза в год юные жизненные соки ее родного города Чикаго приливали в этот город и дважды откатывали назад, возвещая Рождество или наступление лета. Каждое словечко мое лови, помни, что это язык любви. Ага, вот этот парнишка, слева, вроде бы недурен собой. Каждое словечко мое храня, под звездами взглядом приласкай меня.
Джозефина, попавшая сюда впервые, с удивлением отметила, что не испытывает ни малейшего волнения: проплывавшие мимо юноши выглядели инфантильными, скучающими зеваками; под февральским небом Нью-Хейвена, среди голых вязов, подтаявших грязных сугробов и жмущихся друг к другу домов, местное мужское население показалось ей вялым и бездеятельным. Лучик надежды — спешащий на вокзал элегантный джентльмен в шляпе дерби, с тросточкой и портфелем, — завладел ее вниманием, но в его ответном взгляде читалось только наивное удивление. Джозефина сказала себе, что разочарована сверх всякой меры.
Ей стукнуло семнадцать; жизнь давно прискучила. Джозефина успела произвести фурор и вызвать скандал; она лишала покоя зрелых мужчин; поговаривали, что она свела в могилу своего деда, но тому было за восемьдесят, и, возможно, его время просто вышло. То тут, то там на Среднем Западе теряли вкус к жизни какие-то бедолаги, которые, как выяснялось впоследствии, некогда заглянули в зеленый омут ее томных глаз. Но амурное приключение прошлого лета разрушило ее веру в самодостаточность мужчин. Убывающие сентябрьские дни повергали ее в тоску — и, похоже, от этого никуда было не деться. Вопиюще короткое Рождество с посещением хоровых клубов не принесло новых знакомств. Ей осталась только стойкая, физически осязаемая надежда — надежда, засевшая у нее внутри, — что где-то есть человек, которого она полюбит сильнее, чем он ее.
Они остановились у спортивного магазина, и Адель Кроу, миловидная девушка с благородством в ясных глазах и с рояльными ножками, накупила всякого снаряжения, что и составляло цель их поездки, — с нынешней весны они отвечали за школьный хоккей. Помимо этого, Адель была старостой выпускного класса и образцовой ученицей. В последнее время она стала говорить, что Джозефина Перри изменилась к лучшему, — так честный обыватель порой хвалит спекулянта, когда тот отошел от дел и теперь проедает свои барыши. Адель, в свою очередь, оставалась где-то за гранью понимания Джозефины, как существо, безусловно достойное восхищения, но принадлежащее к другому виду. Однако Джозефина, со своей обворожительной податливостью, приберегаемой, как правило, для молодых людей, всеми силами старалась ее не разочаровать и даже изображала живой интерес к скучному, бескомпромиссному регламенту школьной жизни.
Спиной к ним у соседнего прилавка стояли двое юношей, которые уже повернулись, чтобы выйти из магазина, но заметили Адель и мисс Чемберс. Они поздоровались. Тот, что заговорил с мисс Чемберс, отличался худобой и застывшим выражением лица. Джозефина узнала в нем племянника мисс Брертон, студента из Нью-Хейвена, который иногда приезжал к тетушке на выходные и останавливался у них в пансионе. Его спутника Джозефина раньше не встречала. Он был высок, широкоплеч и светловолос; открытое лицо выражало целеустремленность в приятном сочетании с доброжелательностью. Такая внешность обычно не привлекала Джозефину. В его глазах не было ни тайны, ни лихого лукавства, ни того дерзкого блеска, который показывает, что у этих глаз есть собственная жизнь, кроме той, о которой рассказывают уста. Кстати, сами губы были крупными и очень мужскими; улыбка выдавала предупредительность и самообладание. Если Джозефина не отрывала от него взгляда, то лишь потому, что ей стало любопытно, какого рода мужчину может заинтересовать Адель Кроу, ведь его голос, явно неспособный ко лжи, звучал так, словно встреча с этой девушкой была самым желанным событием дня.
Очень скоро Джозефину и Лиллиан тоже познакомили с молодыми людьми.
— Это мистер Уотербери… — о племяннике мисс Брертон, — а это мистер Дадли Ноултон.
Покосившись на Адель, Джозефина увидела на ее лице спокойную гордость, даже радость обладания. Мистер Ноултон вежливо поддерживал беседу, но было очевидно, что младших девочек он попросту не замечает. Коль скоро они были подругами Адель, он произносил подобающие случаю фразы, из которых стало ясно, что через неделю молодые люди впервые собирались на танцевальный вечер в честь окончания учебного года. Кто его организует? Студенты-второкурсники; малознакомые. Джозефина узрела в этом излишнее высокомерие. Эти второкурсники — Риджвей Сондерс и Джордж Дейви — основали Ассоциацию Возлюбленных Братьев, и во время их турне по хоровым клубам те девушки, которых они в каждом городе выбирали себе в спутницы, ощущали свою исключительность; выше котировались только те, кого они приглашали в Нью-Хейвен.
— Ах да, у меня для тебя плохая новость. — Ноултон обращался к Адель. — Возможно, тебе придется стать хозяйкой бала. Джек Коу угодил в лазарет с приступом аппендицита, и я волей-неволей временно занял пост распорядителя. — С виноватым видом он продолжал: — Танцую я, как пещерный человек, дальше тустепа не продвинулся, сам не знаю, как меня угораздило войти в оргкомитет.
На обратном пути Джозефина и Лиллиан засыпали Адель вопросами.
— Он мой старинный знакомый из Цинциннати, — сдержанно пояснила Адель. — Капитан бейсбольной команды, кандидат на вступление в «Череп и кости».
— Это с ним ты пойдешь на бал?
— Да. Поймите, мы знакомы всю жизнь.
Следовало ли это понимать как легкий намек, что лишь тот может оценить Адель по достоинству, кто знаком с нею всю жизнь?
— Вы помолвлены? — допытывалась Лиллиан.
Адель засмеялась:
— Боже упаси, я не помышляю о таких вещах! Сейчас для этого совсем неподходящее время, правда? — («Самое подходящее время», — истолковала про себя Джозефина.) — Мы просто добрые друзья. Я считаю, между юношей и девушкой возможна абсолютно здоровая дружба, в которой отсутствуют всякие…
— Шуры-муры, — услужливо подсказала Лиллиан.
— Пожалуй; только меня коробит это выражение. Я собиралась сказать «романтические чувства» — они должны прийти позднее.
— Браво, Адель! — провозгласила мисс Чемберс, больше по обязанности.
Но Джозефину разбирало любопытство.
— Разве он не говорит, что влюблен в тебя и все такое?
— Боже упаси! Дад, как и я, не отвлекается на всякую чепуху. В Нью-Хейвене он не сидит без дела, у него масса обязанностей и в комитетах, и в бейсбольной команде.
— Надо же! — сказала Джозефина.
Как ни странно, Джозефина была заинтригована. Она еще не сталкивалась с убеждением, что два человека, которых тянет друг к другу, должны об этом помалкивать и «не отвлекаться на всякую чепуху». Да, она знала девочек, у которых не было поклонников; знала других, от природы бесчувственных; знала и таких, которые выдумывали себе мысли и поступки; но сейчас перед ней сидела школьница, говорившая о знаках внимания со стороны кандидата на вступление в самое престижное братство с таким видом, словно оба они были каменными горгульями на фасаде нового здания Харкнесс-Холла, указанного им мисс Чемберс. И при этом Адель была всем довольна, не то что Джозефина, считавшая, что мальчики и девочки созданы друг для друга и должны поторапливаться.
В свете своей популярности и различных достижений Ноултон уже стал казаться более привлекательным. Джозефина размышляла, вспомнит ли он ее, потанцует ли с ней на балу и не остановит ли его то, что кавалером ее будет не кто иной, как Риджвей Сондерс. Она попыталась припомнить, одарила ли Ноултона улыбкой, поймав на себе его взгляд. Если да, он ее непременно вспомнит и пригласит на танец. Однако сомнения не оставляли ее даже вечером, пока она пыталась вызубрить два неправильных глагола из французской грамматики и десяток строф из «Сказания о Старом Мореходе»[61] Кольриджа; но и когда она уже засыпала, уверенности не прибавилось.
II
Трое блестящих второкурсников, основателей Ассоциации Возлюбленных Братьев, в складчину сняли дом для Джозефины, Лиллиан, еще одной девочки из Фармингтона и их матерей. Для девочек это был первый бал, и, приехав в Нью-Хейвен, они, словно приговоренные к смертной казни, не находили себе места; но за вечерним чаем в студенческом обществе Шеффилдовского колледжа оказалось такое изобилие знакомых мальчиков из их города, а также гостей и друзей этих гостей и еще новеньких мальчиков с непроверенными возможностями, но с таким явным желанием понравиться, что девочки преисполнились уверенности в себе и смело влились в нарядную толпу, заполонившую здание арсенала в десять вечера.
Это зрелище впечатляло; Джозефина впервые приобщилась к действу, которое организовали мужчины по своим правилам, явив собравшимся мир Нью-Хейвена, скрытый завесой тайны от посторонних глаз и недоступный для женщин. Она поняла, что их с девочками кавалеры, все трое, ранее казавшиеся воплощением успеха, были мелкой сошкой в этом безжалостном микрокосме достижений и отличий. Мужской мир! Осматриваясь во время выступления хора, Джозефина не без зависти восхищалась атмосферой товарищества и добросердечия. Она позавидовала мимолетно встреченной в туалетной комнате Адель Кроу, на которую свалилась такая честь — и только потому, что та сегодня оказалась девушкой Дадли Ноултона. А уж когда скромница Адель, даже ненапу-дренная, в обыкновенном белом платье, прошествовала в первой паре вдоль элегантно ниспадающих флагов, под аркой, увитой гортензиями, Джозефина и вовсе задохнулась. К Адель было приковано всеобщее внимание, и от этого в Джозефине проснулось нечто такое, что до поры до времени дремало внутри: ощущение цели, едва намеченной возможности.
— Джозефина, — начал Риджвей Сондерс, — ты не представляешь, как я счастлив, что мы здесь. Я так долго ждал, так мечтал…
Она машинально улыбнулась, но мыслями уже была далеко, и, пока в танцевальном зале разгоралось веселье, у нее в голове вертелась все та же навязчивая идея. С самого начала вечера она была нарасхват; после чаепития круг ее кавалеров пополнился доброй дюжиной новых лиц, как уверенных, так и робких; у нее, как у всех эффектных девушек, в конце концов появилась целая свита, следовавшая за ней по пятам. Но такое случалось в ее жизни и прежде, а на этот раз чего-то не хватало. Пусть у нее будет десяток кавалеров, а у Адель только два, Джозефина теперь поняла, что успех девушки определяется статусом мужчины, с которым она пришла.