— Какую? — презрительно бросила Джозефина. — Шекспира или еще того хлестче! Известно ли вам, что в Чикаго сейчас есть по крайней мере с десяток поэтов, которые превзошли Шекспира?
Джон Бейли скромно усмехнулся:
— Ну нет. В лучшем случае один.
— А я считаю, с десяток, — не унималась новообращенная.
— В Йельском университете преподает Билли Фелпс…[66] — начал Говард Пейдж, но Джозефина азартно перебила:
— Как бы то ни было, вовсе не обязательно ждать, пока человек умрет, чтобы его оценить. Но мама обычно так и поступает.
— Ничего подобного, — возразила миссис Перри. — Говард, разве я такое говорила?
— В Йельском университете преподает Билли Фелпс… — сделал вторую попытку Говард, но на этот раз его перебил мистер Перри:
— Мы уклоняемся от темы. Этот молодой человек хочет, чтобы моя дочь сыграла в его пьесе. Если в пьесе нет ничего постыдного, я не против.
— В Йельском…
— Но я не допущу, чтобы Джозефина выходила на сцену в составе смешанной черно-белой труппы. Какая мерзость!
— Мерзость! — Джозефина испепелила его взглядом. — По-твоему, здесь, в Лейк-Форесте, мало мерзостей?
— Но они тебя не касаются, — сказал ее отец.
— Неужели?
— Да, — отрезал он. — Никакие мерзости тебя не касаются. Разве что по твоей вине. — Он повернулся к Джону Бейли. — Как я понимаю, вам нужны деньги.
Джон вспыхнул:
— Нужны. Только не подумайте…
— Ладно, ладно. Мы все здесь много лет поддерживаем оперную труппу; новшества меня не пугают. У нас есть знакомые дамы, которые входят в ваш комитет, и я считаю, они не допустят никаких глупостей. Какая сумма вам потребуется?
— Тысячи две.
— Хорошо, соберите половину, а остальное я добавлю, но у меня три условия. Первое — никаких черных; второе — мое имя нигде не должно фигурировать, равно как и имя моей дочери; и третье — вы сейчас дадите мне слово, что она не будет играть сомнительные роли или выступать с заявлениями, которые могут огорчить ее мать.
Джон Бейли задумался.
— Последнее условие принять трудновато, — выговорил он. — Откуда я знаю, что может огорчить ее мать? Бранных слов, естественно, не будет. Да у меня во всей пьесе ни одного скабрезного выражения.
Глядя на их дочь, он медленно заливался краской.
— К Джозефине никакие мерзости не пристают, если она сама этого не хочет, — повторил мистер Перри.
— Я вас понял, — сказал Джон Перри.
Обед закончился. Миссис Перри поглядывала в сторону прихожей, где разгорелся какой-то спор.
— Может быть, нам…
Не успели они выйти из гостиной, как перед ними возникла горничная, за которой следовал местный блюститель порядка в невразумительной форме начальственного синего цвета.
— Приветствую, мистер Келли. Пришли взять нас под стражу?
Келли неловко замялся:
— Есть здесь мистер Бейли?
Джон, который успел отойти в сторону, резко повернулся:
— А в чем дело?
— Для вас поступило срочное сообщение. Отправитель пытался найти вас здесь, но безуспешно: тогда он позвонил констеблю, то есть мне.
Жестом подозвав к себе Джона Бейли, он стал что-то ему говорить и в то же время кивками побуждал его выйти на крыльцо для приватной беседы; слова его, даже приглушенные, разносились по всей комнате.
— …в больнице Святого Антония… ваша жена перерезала себе вены и открыла газ… вам нужно торопиться.
Когда они вышли за дверь, констебль заговорил в полный голос:
— Пока неизвестно… Если не на поезде, то на такси…
Они быстро удалялись по аллее. Джозефина видела, как Джон, споткнувшись у ворот, неловко ухватился за живую изгородь, а потом гигантскими шагами бросился к небольшому полицейскому «форду». Констебль еле поспевал следом.
IV
Несколько минут спустя, когда Джон Бейли со своими неприятностями скрылся из виду, они вышли из ступора. Мистер и миссис Перри в ужасе пытались сообразить, насколько глубоко увязла в этом деле Джозефина; потом их разобрала злость оттого, что Джон Бейли явился к ним в дом, хотя не мог не чувствовать беду.
— Ты знала, что он женат? — допытывался мистер Перри.
Джозефина плакала, стиснув зубы; он отвернулся.
— Они жили раздельно, — прошептала она.
— Похоже, она знала, где его искать.
— Он ведь газетчик, — сказала ее мать. — Пускай позаботится, чтобы эта история не попала в газеты. Или, может быть, тебе следует вмешаться, Герберт?
— Я о том же подумал.
Говард Пейдж смущенно поднялся со своего места, не зная, как сказать, что ему хочется успеть на финал теннисного турнира. Мистер Перри проводил его до дверей, и после краткой, но серьезной беседы Говард кивнул.
Прошло полчаса. К входу подъезжали на автомобилях какие-то посетители, но им говорили, что хозяев нет дома. В послеполуденной летней жаре Джозефина ощутила пульсацию; вначале ей подумалось, что это жалость, потом — раскаяние, но в конце концов она поняла. «Надо от этого отгородиться, — говорила она в такт биению воздуха. — Какое мне дело? С его женой я, можно считать, незнакома. Он сам говорил, что…»
Мало-помалу Джон Бейли начал расплываться в тумане. Да кто он такой, в конце-то концов, — просто случайный знакомый, который на прошлой неделе заговорил с ней для того, чтобы похвалиться написанной пьесой. Их ничто не связывало.
В четыре часа пополудни мистер Перри позвонил в больницу Святого Антония, но смог добиться нужных сведений только от знакомого начальника медицинской части. Когда миссис Бейли сообразила, что дела ее совсем плохи, она позвонила в полицию, и копы, очевидно, подоспели вовремя. Она потеряла много крови, но при отсутствии осложнений…
Немного успокоившись, родители обратили свой гнев на Джозефину, которая вечно лезла в пекло.
— Одного не могу понять: зачем тебе знаться с людьми такого сорта? Разве обязательно гулять по задворкам Чикаго?
— Этот молодой человек не имел права сюда приходить, — бушевал ее отец, — и прекрасно это понимал.
— Да кто он вообще такой? — стонала миссис Перри.
— Он сказал, что ведет свой род от Карла Великого, — ответила Джозефина.
Мистер Перри хмыкнул:
— Мы как-нибудь обойдемся без потомков Карла Великого. В молодые годы следует общаться с людьми своего круга, пока не разберешься, кто есть кто. А с женатыми вообще нельзя связываться.
Но Джозефина уже пришла в себя. Она выпрямилась, и в глазах у нее появился колючий блеск.
— Ох, не смеши меня! — выкрикнула она. — С женатыми нельзя связываться! А женатым можно встречаться с посторонними женщинами?
Не в силах вынести очередную сцену, миссис Перри удалилась. Дождавшись, когда мать окажется за пределами слышимости, Джозефина пошла ва-банк:
— Не тебе меня поучать!
— Стоп! Я уже слышал от тебя нечто подобное и был неприятно поражен. К чему ты клонишь?
— Можно подумать, ты никогда и никого не приглашал на обед в отель «Ла-Гранж».
— «Ла-Гранж»… — Истина дошла до него не сразу. — Как же, как же! — Его разобрал смех. Потом он чертыхнулся, поспешил на лестничную площадку и позвал жену.
— Ну-ка сядь, — приказал он Джозефине. — Расскажу тебе одну историю.
Через полчаса мисс Джозефина Перри вышла из дому и отправилась на финал первенства западных штатов по теннису. На ней было одно из новых осенних платьев прямого покроя, с расклешенной по бокам юбкой и пышными белыми манжетами. У стадиона кто-то из знакомых сообщил, что племянник миссис Макрэй пока не может переиграть ветерана; тогда она вернулась мыслями к водевилю и немного пожалела о своем решении. Не увидев ее на сцене, люди могут заподозрить неладное.
Ее появление на трибуне было встречено громом неистовых оваций — на самом деле это завершился финал. Зрители устремились к центральному корту, чтобы поздравить чемпиона; подхваченная толпой, Джозефина оказалась как раз перед входом и столкнулась лицом к лицу с племянником миссис Макрэй. И не ударила в грязь лицом. С печально-трогательной улыбкой, как будто истосковавшись, Джозефина протянула ему руку и заговорила чистым, звонким голоском:
— Мы все ужасно переживаем.
На миг возбужденная толпа умолкла. Скромно потупившись и не выходя из образа, Джозефина попятилась; ее собеседник вытаращил глаза и глупо раскрыл рот; вокруг засмеялись. Рядом с ней возник Тревис де Коппет.
— Ну, отмочила! — воскликнул он.
— А в чем дело? Что…
— «Переживаем»! Он же выиграл! Впервые вижу, чтобы человек смог так собраться.
На премьере водевиля Джозефина все же сидела рядом с родителями. Повернув голову, она заметила Джона Бейли, стоявшего сзади. Вид у него был тоскливый, и она его пожалела, зная, что пришел он в надежде хоть одним глазком увидеть ее. Что ж, он, по крайней мере, увидел, что она не унизилась до подобной чуши.
На премьере водевиля Джозефина все же сидела рядом с родителями. Повернув голову, она заметила Джона Бейли, стоявшего сзади. Вид у него был тоскливый, и она его пожалела, зная, что пришел он в надежде хоть одним глазком увидеть ее. Что ж, он, по крайней мере, увидел, что она не унизилась до подобной чуши.
Когда огни рампы изменили цвет, она затаила дыхание: оркестр заиграл быстрее, и по лестнице взбежал Тревис де Коппет, в белой атласной футбольной форме, а с ним — ослепительная блондинка в платье из осенних листьев. Это была Мадлен Дэнби — ей отдали роль, которая предназначалась Джозефине. Под теплые, любовные аплодисменты Джозефина про себя решила: если она и представляет собой какую-то ценность, то лишь в ослепительном настоящем; а придя к такому выводу, связала свою судьбу с богатыми и влиятельными — навек.
Крушение чувств
I
— Опять этот ненормальный со своим окуляром, — заметила Джозефина.
Лиллиан Хаммель отцепила от талии кружевную диванную подушечку и бросилась к окну:
— Стоит поодаль, чтобы мы его не разглядели. Изучает комнату выше этажом.
Наблюдатель, занявший позицию в доме на противоположной стороне узкой Шестьдесят восьмой улицы, не подозревал, что его действия известны, а в последнее время уже безразличны воспитанницам женского пансиона мисс Труби. Они узнали в нем незаметного, но приличного на вид человека, который ежедневно в восемь утра выходил из подъезда с портфелем и притворялся, будто ни сном ни духом не ведает о существовании учебного заведения в доме напротив.
— Жуткий тип, — изрекла Лиллиан.
— Все они одинаковы, — сказала Джозефина. — Могу поспорить: на его месте мог бы оказаться едва ли не каждый из наших знакомых, будь у него подзорная труба и свободный вечер. Уж Луи Рэндалл — на сто процентов, могу поспорить.
— Джозефина, это правда, что он хочет увязаться за тобой в Принстон? — спросила Лиллиан.
— Правда, дорогуша.
— Неужели он не понимает, что это неприлично?
— С него как с гуся вода, — сказала Джозефина.
— А Пол не разозлится?
— Меня это не волнует. Знакомых в Принстоне у меня почти нет, а Луи, по крайней мере, отличный танцор и вообще надежный спутник. А Пол ростом не вышел, да и танцует из рук вон плохо.
Джозефина и сама не отличалась высоким ростом; для своих семнадцати она была прелестно сложена, да к тому же наделена красотой, что чудесным образом расцветала день ото дня, становясь ярче и теплее. Прохожие разевали рот, хотя год назад только провожали ее взглядами, а еще годом раньше и вовсе почти не смотрели в ее сторону. На будущий год у нее, судя по всему, была перспектива стать наиболее заметной дебютанткой в Чикаго, притом что она, оставаясь эгоисткой, делала ставку не столько на широкую популярность, сколько на отдельных молодых людей. Если сама Джозефина после каждой интрижки быстро приходила в чувство, то молодые люди — отнюдь не всегда: ей доставляли по дюжине писем в день — из Чикаго, из Нью-Хейвена, из Йельской батареи, стоявшей на границе с Мексикой[67].
Дело было осенью тысяча девятьсот шестнадцатого, когда в воздухе уже нарастал гром далеких орудий. Когда две девушки через пару дней собрались на принстонский выпускной бал, они взяли с собой «Стихотворения» Алана Сигера[68], а в придачу журналы «Люди искусства» и «Рискованные рассказы», втихаря купленные на вокзале. По сравнению с сегодняшними семнадцатилетними девушками Лиллиан Хаммель была сама невинность, тогда как Джозефина Перри уже прошла огонь, воду и медные трубы.
В дороге они ничего не читали, за исключением подборки любовных афоризмов, начинающихся словами «Женщина в тридцать…». Битком набитый поезд тащился еле-еле; по проходам плыли возбужденные голоса. В вагонах сидели девушки: и совсем юные, храбро скрывавшие ужас; и втайне отчаявшиеся, далеко за двадцать пять; и некрасивые, ради собственного спокойствия не размышлявшие о том, что их ожидало; попадались и небольшие, уверенные компании, которые ехали как к себе домой.
— Говорят, там ничто не напоминает Йель, — сказала Джозефина. — У них все проще. Никто тебя не дергает с места на место, от одного чайного стола к другому, как в Нью-Хейвене.
— Мыслимо ли забыть, как божественно мы провели время прошлой весной? — восторгалась Лиллиан.
Обе вздохнули.
— По крайней мере, здесь обещал быть Луи Рэндалл, — отвечала Джозефина.
Действительно, там обещал быть Луи Рэндалл, которого Джозефина позвала по собственной инициативе, не известив своего принстонского кавалера. Тот вместе с другими молодыми людьми сейчас мерил шагами перрон и, видимо, полагал, что это его праздник. Но он заблуждался: это был праздник Джозефины; даже Лиллиан собиралась идти на бал не одна, а с неким студентом Принстона по имени Мартин Мунн, которого с дальним прицелом выбрала для нее Джозефина. «Умоляю, пригласи ее, — написала она ему. — Если ты это сделаешь, мы с тобой постоянно будем рядом, потому что человек, с которым я приеду, ко мне весьма равнодушен и возражать не будет».
Зато Пол Демпстер был далеко не равнодушен; настолько неравнодушен, что при виде пыхтящего паровоза, миновавшего Принстонский железнодорожный узел, заглотил добрую пинту воздуха, что выдавало легкую форму экстаза. Весь год он хранил верность Джозефине (при том что ее интерес к нему давно угас) и уже видел ее как во сне: она стала продолжением его мечты, лучистой, призрачной копной света.
Зато Жозефина, сойдя с поезда, увидела Пола вполне отчетливо. Она сразу бросилась к нему, словно торопилась завершить эту стадию, расчистить простор для более насущной деятельности.
— Я так волнуюсь… так волнуюсь! Как чудесно, что ты меня пригласил! — Эти старые как мир слова верой и правдой служили ей уже пятнадцать лет.
Крепко взяв его под руку, она в несколько приемов откорректировала положение своего локотка, словно выбирала для него надежную позицию на всю оставшуюся жизнь.
— Могу поспорить, ты мне совсем не рад, — прошептала она. — Могу поспорить, ты меня забыл. Я тебя знаю.
Элементарная уловка, но ее хватило, чтобы повергнуть Пола Демпстера в смятенный и счастливый транс. Внешне он выглядел на свои девятнадцать, но за этим фасадом все еще бурлило отрочество. Он сумел выдавить:
— Не надейся.
А потом:
— У Мартина лабораторная по химии. Встретимся с ним в клубе.
Молодые люди неспешными толпами текли вверх по ступеням, под аркой Блэра[69], сквозь осенний сон, разбрасывая вороха желтых листьев. Они неспешно двигались среди лужаек, под вязами и сводами; дыхание их клубилось на вечернем холодке, а впереди, совсем недалеко, надеждой брезжила конечная цель — почти полное счастье.
В клубе «Уизерспун», самом большом из всех студенческих комплексов, какими славится Принстон, они расположились у огромного камина. Мартин Мунн, кавалер Лиллиан, оказался спокойным, приятным юношей, с которым Джозефина несколько раз встречалась, не исследовав при этом область его чувств. Но сейчас, когда патефон играл «В тени раскидистых пальм»[70], а мягкий апельсиновый свет необъятного зала освещал разрозненные компании, которые, казалось, принесли с собой атмосферу самых смелых ожиданий, Джозефина бросила на него оценивающий взгляд. По ее жилам пробежал знакомый ток любопытства; а ответы Полу с самого начала были рассеянными. Но по дороге с вокзала, согретый и очарованный пешей прогулкой, тот ничего не заметил. Ему и в голову не могло прийти, что свою порцию особого расположения он уже получил, а добавки не будет. Нынче ему отводилась другая роль.
Как раз в тот момент, когда было решено идти переодеваться к ужину, их компания заметила присутствие некоего субъекта, который только-только вошел в клуб и, удивленно глазея по сторонам, но нимало не смущаясь, остановился у порога. Рослый, длинноногий, самой природой скроенный для танцев, он смахивал на тертого, бывалого хорька, знающего лаз в любой курятник.
— Кого я вижу: Луи Рэндалл! — изумленным тоном воскликнула Джозефина.
Немного поболтав с ним без видимого желания, она представила его остальным и при этом успела шепнуть Полу:
— Это парень из Нью-Хейвена. Кто бы мог подумать, что он потащится за мной.
Через пару минут Рэндалл вполне освоился в их компании. Держался он непринужденно, к месту шутил, у Попа не возникло никаких мрачных предчувствий.
— Да, кстати, — сказал Луи Рэндалл, — где здесь можно переодеться? Я чемодан за дверью оставил.
Возникла пауза. Джозефина не проявила ни малейшего участия. Молчание стало неловким, и Пол неожиданно услышал свой голос: