Я не желал ничего лучше, как, сбросив с себя одежды, кинуться в эту белоснежную постель, но любопытство все же превозмогло усталость.
— Я очень благодарен вам, но, думаю, вы не откажете мне в любезности сообщить, где я?
— Вы в моем доме, и это все, что вам следует сейчас знать. Утром потолкуем.
Он позвонил; вбежал долговязый перепуганный слуга.
— Барышня уже отдыхает? — спросил Шарль.
— Да, сударь, она уже часа два как легла.
— Очень хорошо. Я сам зайду к вам утром, — с этими словами он закрыл дверь в спальню.
Его шаги еще не успели замереть в глубине коридора, а я уже спал крепким сном усталого, измученного человека.
Глава седьмая Владелец замка Гробуа
Слова моего хозяина не оказались пустой формальностью: утром, как и обещал, он стоял подле моей кровати и ждал, когда я проснусь. Серьезное, спокойное лицо и темная скромная одежда не вязались с его ночной бессердечностью и отталкивающим родом деятельности. При ярком дневном свете Шарль выглядел типичным школьным учителем; это впечатление усиливалось повелительной, но благосклонной улыбкой, с которой он на меня посматривал. Его улыбка выводила меня из себя; я окончательно убедился, что этот человек мне отвратителен и что я не успокоюсь, пока не порву наше вынужденное знакомство. Он принес целый ворох всевозможных нарядов и положил их на кресло рядом с кроватью.
— Я понял, что ваше платье не в особенно блестящем состоянии. Правда, вы крупнее всех в моем доме, но на всякий случай я принес кое-что, чтобы пополнить ваш гардероб. Здесь вы найдете также бритву, мыло и зубной порошок. Я вернусь через полчаса, надеюсь, ваш туалет будет завершен!
Тщательно осмотрев свою собственную одежду, я решил, что после основательной чистки она будет выглядеть вполне прилично, поэтому из принесенных Шарлем вещей я воспользовался лишь нижней рубашкой и черным сатиновым галстуком.
Окончив свой туалет, я подошел к окну: напротив находилась белая стена. Вошел мой хозяин, окинул меня острым, испытующим взором и, казалось, вполне удовлетворился результатом своего осмотра.
— Прекрасно, прекрасно, этот костюм вам очень к лицу, — сказал он, по обыкновению покачивая головой, — сейчас легкая небрежность в одежде, следы путешествия или трудной работы гораздо моднее, чем фатовство. Я слышал, что многие дамы считают это признаком хорошего вкуса. А теперь прошу следовать за мной!
Его забота о моем наряде изрядно меня удивила, но я скоро забыл об этом — настолько поразили меня последующие события. Когда мы вошли в просторную залу, мне показалось, что я видел ее прежде. Затем новая неожиданность: на стене висел парадный портрет моего отца в полный рост! В безмолвном изумлении я остановился перед портретом моего дорогого родителя, а потом повернулся к Шарлю и посмотрел прямо в его серые холодные глаза. Он пристально наблюдал за мною.
— Вы удивлены, де Лаваль? — с оттенком удовольствия спросил он.
— Ради Бога, не шутите так жестоко со мною! Кто вы, и куда меня привели?
Он усмехнулся и, положив морщинистую смуглую руку на мое плечо, пригласил в другую большую комнату. Посередине стоял великолепно сервированный стол; около него в низком кресле с книгой в руках сидела девушка. При нашем появлении она встала: высокая и стройная, смуглая, с правильными чертами лица; огненный блеск в черных глазах. Во взгляде, обращенном ко мне, читалась откровенная неприязнь.
— Сибилла, — сказал Шарль, — это твой кузен из Англии, Луи де Лаваль. А это, дорогой мой племянник, моя единственная дочь — Сибилла Бернак.
Я обомлел.
— Так, значит, вы…
— Брат вашей матери, Шарль Бернак!
— Вы — дядюшка Бернак?!
Я глупо уставился на него.
— Но почему же вы раньше-то не сказали? — воскликнул я.
— Незачем было спешить. К тому же это дало возможность посмотреть, что сделало с моим племянником английское воспитание. Разумеется, тот прием, который вы встретили при вашем вступлении на берег Франции, дружественным никак не назовешь. Но Сибилла, надеюсь, поможет мне сгладить это неблагоприятное впечатление.
При этих словах он как-то неискренно улыбнулся своей дочери, продолжавшей смотреть на меня с тем же холодным, неприязненным выражением на лице.
Я еще раз огляделся и внезапно вспомнил эту залу, стены которой были увешаны оружием и головами оленей. И пейзаж за окном мне также был знаком: спускающийся к морю парк, старые дубы, — да, я, конечно же, видел их раньше! Раньше, когда наша семья жила в замке Гробуа. И именно этого ужасного человека, шпиона с бесстрастным лицом так часто проклинал мой бедный отец! Ведь именно он выгнал нас из родного гнезда и сам поселился на нашем месте! Но при всей своей ненависти я не мог забыть, что прошлой ночью он, рискуя жизнью, спас меня от верной гибели. Признательность за спасение жизни и ненависть за пережитое горе боролись во мне. Мы сели за стол, и, пока я утолял голод, мой новообретенный дядя объяснял мне то, чего я не понял вчера.
— Я узнал вас с первого взгляда, — сказал он, — ведь я отлично помню вашего отца, в молодости он был очень привлекателен! Вы его точная копия, хотя — и я не льщу — вы красивее его. Ваш отец считался самым красивым мужчиной в землях от Руана до моря. Не забывайте также, что я ждал вас и что не так уж часто встретишь молодого аристократа, блуждающего по прибрежным болотам. Я только удивился, как вы сразу не узнали местности вчера ночью. Разве вы никогда не слыхали о тайном ходе в Гробуа?
Я смутно помнил, что еще ребенком слышал рассказ о подземном туннеле, у которого обвалился потолок, — почему им и перестали пользоваться.
— Совершенно верно, — сказал дядя, — но когда замок перешел ко мне, первой моей заботой было вырыть новый туннель: я наперед знал, что в нынешнее смутное время он весьма пригодится. Если б его починили раньше, ваша семья могла бы воспользоваться им, чтобы бежать отсюда без лишних хлопот.
Я вспомнил все, что сохранилось в моей памяти о тех ужасных днях, когда мы, владельцы окрестных земель, уходили в неведомое, погоняемые толпами черни, которая не переставала извергать на нас потоки брани, грозить кулаками и даже бросаться камнями! Вспомнил я также и то, что передо мной стоит виновник всех этих бедствий — человек, который исподволь подготовил тогдашнюю катастрофу нашей семьи и ловко воспользовался обстоятельствами, дабы упрочить собственное благосостояние на руинах нашего.
По его глазам я догадался, что он прочел мои мысли.
— Забудем прошлое, — сказал он, — то были ссоры старого поколения, а вы и Сибилла — представители нового!
Кузина опять не проронила ни слова; казалось, она не желала замечать моего присутствия.
— Ну, Сибилла, скажи же, что все семейные неурядицы теперь позади!
— Хорошо вам говорить, отец. Однако там, в зале, не ваш портрет висит, и оружие это тоже не ваше. Мы владеем землей и замком, но теперь явился наследник де Лавалей и имеет право заявить, что не особенно доволен своим положением!
Ее темные, полные презрения глаза вызывающе смотрели на меня, ожидая ответа, но я не успел открыть рта, как ее отец поторопился вмешаться.
— Нельзя сказать, что ты приветлива и гостеприимна со своим кузеном, — резко сказал он. — Судьба дала нам в руки его имение, и не нам напоминать ему об этом.
— Он не нуждается в напоминаниях, — возразила она.
— Вы несправедливы ко мне! — воскликнул я, потому что нескрываемое презрение этой девчонки выводило меня из себя. — Я, разумеется, не могу забыть, что этот замок и земля — наследие моих предков, иначе я был бы бесчувственным человеком, но вы ошибаетесь, думая, что в душе моей горечь. Я мечтаю сам устроить свою судьбу и сделать карьеру!
— И нельзя было выбрать более благоприятного момента для этого, чем сейчас, — радостно подхватил дядя. — В стране назревают важные перемены, и если теперь вы будете при дворе императора, ручаюсь, вы окажетесь в самом центре событий. Ведь вы, как я понял, намерены служить ему?
— Я стремлюсь служить своей родине!
— Это означает служить императору, потому что без него в стране снова наступит чудовищная анархия!
— Надеюсь, вы поняли, что служба эта нелегка, — сказала моя кузина. — Думаю, вам было бы гораздо спокойнее и безопаснее оставаться в Англии, чем находиться здесь.
Каждое слово ее, казалось, стремилось оскорбить меня, хотя я решительно не мог взять в толк, чем заслужил ее немилость. Никогда еще я не встречал женщины, в которой возбуждал бы такую ненависть и презрение к себе. Но ее поведение, как я заметил, задевало и моего дядю: глаза его в продолжение всего разговора гневно сверкали.
— Ваш кузен храбрый человек — вот что я могу о нем сказать! — воскликнул он.
— На какие дела? — колко спросила она.
— На какие дела? — колко спросила она.
— Не все ли равно! — злобно оборвал дядя, и, явно боясь, что не совладает со своим гневом и скажет лишнее, он резко поднялся и вышел из комнаты.
Она словно встревожилась и тоже встала, намереваясь последовать за ним.
— Полагаю, вы раньше не встречались со своим дядей, — сказала она после неловкого молчания.
— Не доводилось! — ответил я.
— И что же вы подумали, встретив моего отца?
Подобный вопрос дочери об отце поставил меня в тупик. Я понял, что этот человек куда хуже, чем я предполагал, коль скоро он стоит так низко в глазах собственной дочери.
— Что ж, ваше молчание — вполне определенный ответ, — сказала она, пока я колебался, не зная, что ей сказать. — Мне неизвестно, при каких обстоятельствах вы встретились прошлой ночью и что между вами произошло, потому как у нас не принято делиться секретами. Но думаю, что вы раскусили его! А теперь позвольте задать вам несколько вопросов. Получили вы письмо-приглашение?
— Да, получил!
— А обратили вы внимание на обратную его сторону?
Я вспомнил зловещие слова на печати, так меня взволновавшие.
— Так это вы предостерегали меня?
— Да! Я не могла сделать этого по-другому.
— Но почему вы хотели помешать моему приезду?
— Я не хотела, чтоб вы ехали сюда.
— Разве я могу повредить вам?
Она помолчала, словно раздумывая, не сказала ли лишнего.
— Я боялась за вас!
— Вы полагаете, что мне грозит опасность?
— Я уверена в этом.
— Но кто желает мне зла?
Она долго колебалась и потом с жестом отчаяния, словно забыв всякую осторожность, снова обратилась ко мне:
— Берегитесь, берегитесь моего отца!
— Но какой ему смысл вредить мне?
— Обратитесь к своей проницательности!
— Но уверяю вас, мадемуазель, вы ошибаетесь, — сказал я, — этой ночью он спас мне жизнь.
— Спас вашу жизнь! От кого?
— От двух заговорщиков. Я случайно узнал их тайну.
— Заговорщиков?!
Она удивленно посмотрела на меня.
— Если бы не он, меня бы убили.
— Просто не в его интересах вредить вам сейчас. У него свои причины желать вашего приезда в замок. Но откровенность за откровенность. Случалось ли вам… случалось ли вам в Англии… любить кого-либо?
Все, что говорила кузина, было в высшей степени странно, но такое заключение серьезного разговора превосходило все мои ожидания.
— Я оставил в Англии самое дорогое для меня на свете существо! Ее зовут Эжени… Эжени де Шуазель, она дочь старого герцога.
Мой ответ кузине понравился, в ее черных глазах отразилась радость.
— И вы к ней очень привязаны? — спросила она.
— Я живу только ею и для нее!
— И вы ни на кого и ни на что ее не променяете?
— Господи! Да могу ли я даже помыслить такое?!
— Даже на замок Гробуа?
— Даже на него!
Кузина в искреннем порыве протянула мне руку.
— Забудьте мою холодность, — сказала она, — я вижу, мы будем союзниками, а не врагами.
И мы крепко пожали друг другу руки, как бы заключив союз. Как раз в эту минуту в комнату и вернулся ее отец.
Глава восьмая Кузина Сибилла
При виде нашего внезапного примирения дядюшка обрадовался. Прежний гнев его улегся, но, хотя говорил он ласково, кузина смотрела на него с недоверием и вызовом.
— Мне необходимо заняться важными бумагами, — сказал он, — на это уйдет часа полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми для него связано так много воспоминаний. Сибилла, лучше тебя никто не покажет ему поместье, если, конечно, тебя это не затруднит.
Она не стала возражать, а я был очень рад предложению дяди, тем более что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей удивительной кузиной, которая успела так много сказать и, несомненно, еще больше утаить. Но что означало ее туманное предостережение против родного отца и почему ее интересовали мои сердечные дела?
Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом замка, осматривая серые башенки и старинные окна в дубовых рамах, старый выступ зубчатой стены с бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой цветущая жимолость образовала купол. И когда Сибилла показывала мне свои владения, я понял, как дороги они ей. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдываясь, что хозяйкой здесь оказалась она, а не я.
— Здесь хорошо, но на душе у меня неспокойно. Мы с отцом, как кукушки, которые устроились в чужом гнезде, выгнав оттуда его обитателей. Как мог отец пригласить вас в ваш собственный дом!
— Да, мы долго жили здесь, — задумчиво ответил я. — Как знать, может быть, все и к лучшему? Отныне де Лавали должны сами пробивать себе дорогу!
— Вы говорили, что желаете поступить на службу к императору?
— Да.
— Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку?
— Да, я слышал об этом.
— Но ведь ваша фамилия значится в списках изгнанников?
— Я никогда не боролся против императора, а теперь я хочу просить его принять меня к себе на службу.
— Многие зовут его узурпатором и желают ему всяческого зла; но уверяю вас, что все сказанное или сделанное им полно величия и благородства! Вы, Луи, наверное, совсем заделались англичанином! Сюда вы явились с карманами, полными английских денег, и мечтая о мести. Я права?
— В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда оставался французом.
— Но ваш отец сражался против нас при Киброне!
— Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; в этом вопросе я разделяю точку зрения вашего отца.
— Судите об отце не по его словам, а по его делам, — резко сказала она, подымая в знак предостережения палец, — и, кроме того, если не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не рассказывайте ему, что я просила вас не приезжать!
— Иметь на совести вашу гибель?! — воскликнул я.
— Да! Он не остановится и перед этим, ведь убил же он мою мать. То есть я не хочу сказать, что он буквально пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ей сердце. Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я так говорю о нем.
Я почувствовал, что она рассказала о сокровенном. Горькая, затаенная ненависть вырвалась наружу. Глаза Сибиллы сверкали гневом, яркая краска румян-да заливала смуглые щеки. Эта изящная девушка обладала неукротимым духом.
— Я говорю с вами, Луи, откровенно, хотя знаю вас лишь несколько часов, — сказала она.
— С кем же и быть искренней, как не с близким родственником?
— Все это верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. С тоской ожидала я вашего приезда. И сердце мое чуть не разорвалось, когда отец привел вас.
— Да, это не укрылось от меня, я понял, что мой приезд был вам в тягость, и, сознаюсь, я испугался.
— Судите сами, ваш приезд не сулил ничего хорошего не только мне, но и вам или, вернее, нам обоим, — ответила она. — Вам, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны. А мне…
— А вам почему? — в изумлении спросил я, когда она запнулась, не решаясь продолжать.
— Вы сказали, что у вас есть любимая; я тоже уже отдала руку и сердце любимому человеку.
— Искренне рад! Но как мой приезд затрагивает ваше личное счастье?
— Ну, знаете, кузен, туманный воздух Англии повлиял на ясность вашего мышления, — усмехнулась она. — Мой отец рассчитывает поженить нас, укрепив таким образом свои права на землю за наследниками Гробуа. И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не смогут поколебать его положение.
Я вспомнил его заботу о моем утреннем туалете, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилла холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, когда мы пожали друг другу руки.
— Вы правы! — воскликнул я.
— Права? Конечно, права! Но будем осторожны: вон он следит за нами.
Взглянув в указанном направлении, я увидал в одном из окон его худое желтое лицо, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.
— Теперь вы знаете, что руководило им, когда он, как вы говорите, спас вам жизнь, — сказала она. — В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но если он поймет, что это невозможно, о, тогда, мой бедный Луи, берегитесь! Он страшно боится возвращения де Лавалей и, конечно же, не остановится перед тем, чтобы уничтожить последнего их представителя!
Ее слова и следившее за нами из окошка желтое лицо не оставляли сомнений в том, что мне грозит опасность. Во Франции некому было заступиться за меня. И, исчезни я с лица земли, никто даже и не осведомится обо мне; да, я оказался всецело в его власти. Нынешней ночью мне довелось воочию убедиться в его беспощадной жестокости. И с этим-то чудовищем мне предстояло бороться!