– Возможно, они просто не знают, как тебя найти, чтобы сообщить приятные новости, и объявятся несколько позже? – прошептала Пташка уже ночью, когда свеча была погашена и в спальне наступила темнота. Она была уверена, что Элис не спит.
– Никто не пытается меня найти, Пташка, – ответила Элис, и Пташка не стала спорить, подумав, что та, пожалуй, права.
– Зато мы сестры больше, чем когда-либо, Элис, потому что у нас обеих потеряна связь с теми, кто нас родил, и наше прошлое представляет собой тайну, которую нам не суждено узнать. Но ведь мы же сами друг другу семья, правда?
– Да, мы сами друг другу семья, – согласилась Элис, но таким странным голосом, что понять, какие чувства она при этом испытывала, Пташка не смогла.
В один из солнечных июльских дней, примерно спустя год после того, как Бриджит отогнала Пташку от Пипа Блэйтона в лавке у мясника, она и экономка шли мимо трактира «Георг» по дороге, которая пересекала реку и тянулась дальше, на Батистон.
– Нам надо заплатить мельнику за муку, которую он привез нам в понедельник, – сказала Бриджит, когда Пташка спросила, куда они направляются. – Он нагрянул неожиданно, и у меня тогда не оказалось при себе денег.
– Если хочешь, я могу отправиться к нему одна. Тебе незачем тащиться в такую даль, – предложила не упускавшая случая побездельничать Пташка раскрасневшейся от ходьбы и тяжело вздыхающей Бриджит.
Та остановилась и пристально посмотрела на девочку прищуренными глазами.
– Ты передашь деньги в руки мельнику Харрису, и больше никому? И на обратном пути не станешь строить глазки Пипу Блэйтону, так?
– Разумеется! – пообещала Пташка, широко распахнув глаза.
Бриджит вздохнула, повесила корзинку себе на руку, порылась в кармане, выудила из него несколько монет и вручила их Пташке.
– Вот, отнеси мельнику. Да потом смотри, сразу назад. Будь хорошей девочкой.
Поджав губы, что частенько заменяло улыбку, Бриджит кивнула Пташке, и та вприпрыжку устремилась вперед.
Мост через реку Эйвон[64] покоился на массивных каменных арках. Вода была глубокой, но прозрачной, и было видно, что дно заросло гибкими, шевелящимися под напором водных струй зелеными водорослями, среди которых скрывались форели, окуни и другие рыбы. На другой стороне, ближе к Батистону, стояла сторожка, где служитель с лицом, свидетельствующим о неумеренном употреблении грога, весь день потягивал этот напиток, не забывая взимать плату за проезд по мосту. Пташка перегнулась через парапет и принялась смотреть, как вращается огромное мельничное колесо, подбрасывая в воздух светящиеся на солнце и похожие на драгоценные камни капли воды. От колеса исходили запахи дерева, взбаламученного ила и тины. Его мерный плеск оказывал гипнотическое воздействие. Пташка смотрела, как оно вертится, не обращая внимания на то, что горячее солнце напекло ей затылок, и очнулась, только когда мельник Харрис приоткрыл дверь, просунул в щель свою голову и окликнул ее. Она вручила ему деньги, которые дала Бриджит, неспешным шагом прошла обратно и на другом конце моста остановилась, чтобы посмотреть на снующих в воде рыб и побросать камешки, подобранные на пыльной дороге. Сияние бликов, пляшущих на освещенной солнцем воде, слепило глаза, так что она с трудом могла разглядеть фигуру спешащей куда-то девушки, которая показалась ей знакомой. Пташка приложила козырьком руку к глазам и посмотрела внимательнее.
Та шла по траве футах, наверное, в трехстах от моста, у самой воды, где луг заканчивался и берег круто обрывался к реке. Там росли деревья, и в их пестрой тени рассмотреть кого-либо было непросто, но Пташка не сомневалась, что это Элис. Никакая другая девушка не могла быть такой стройной, иметь такие поразительно светлые волосы и носить такое же платье цвета лаванды. Потом Элис стала осторожно пробираться по самому краю воды, используя корявые корни деревьев как ступеньки и их нижние ветки как поручни. Она остановилась, когда дошла до плакучей ивы, серебристые ветви которой полоскались в сверкающей реке. Девушка раздвинула их и исчезла в зеленом шатре. Пташка прошла дальше, но так и не смогла найти точку, с которой ей было бы видно, что происходит за сплошной завесой листвы. Несколько мгновений спустя Элис вынырнула из-под нее и пошла обратно вдоль берега к тому месту, где можно было подняться по обрыву и выйти обратно на луг. Оказавшись на открытой местности, Элис оглянулась по сторонам, словно проверяя, не видит ли ее кто-нибудь. Пташка подумала о том, чтобы помахать ей рукой, но что-то ее удержало, и вместо этого она поспешила спрятаться за каменным парапетом моста.
Пташка понимала, что ей следует поспешить домой. Бриджит сразу догадается, что она околачивалась где-то без дела вместо того, чтобы помогать готовить обед и убираться в доме. Элис шла в том же направлении; и Пташка могла бы спросить у нее, что она делала на речном берегу. В этот момент на узкий мост въехал фургон, запряженный крепконогими лошадьми, и с грохотом покатился по нему, так что Пташке поневоле пришлось сойти с прежнего места, чтобы уступить ему дорогу. Но на ферму она сразу не отправилась. Она перелезла через изгородь и пошла вдоль растущих у воды деревьев, направляясь к тому месту луга, где тот обрывался к реке и где стояла плакучая ива. Высота берега составляла фута четыре, но Пташка была смелее и ловчее Элис, так что ей не составляло труда спускаться вниз по корням дерева, ухватившись за его гибкие, как хлысты, ветви, пока ее ноги не коснулись топкой почвы у самого края воды.
Это дерево еще совсем молодым разделилось надвое, и развилка находилась на высоте не более фута от земли. Оба ствола обхватили друг друга своими ветвями. Кора была шероховатой, но выглядела упругой, как кожа, и сами они, казалось, слились в бесконечном могучем объятии. Свисающие ветви укрыли Пташку, точно шатром, сквозь который едва проникали слабые зеленоватые лучи цвета свежей листвы. Все это рождало таинственное, волшебное ощущение. Казалось, где-то поблизости обитает лесная фея. Прямо над головой Пташка увидела темную расщелину между двумя стволами. Какие-то особенности их роста привели к тому, что в том месте, где их объятие оказалось менее тесным, образовалось небольшое углубление. Прямо под ним Пташка разглядела вырезанные буквы. Было видно, что они появились давно, потому что вокруг них кора успела затянуться и набухнуть. Прошло уже лет шесть или семь, прикинула Пташка. «Тогда меня здесь еще не было. Тогда я еще находилась там… где была раньше». Всего три буквы, «Д и Э». Крайние были вырезаны просто, а средняя с завитками, которые как бы сплетали вместе две другие. Странные чувства переполнили ее грудь, и сердце забилось чаще. Пташка подняла руку и засунула ее в дупло.
Она пошарила внутри, вздрогнула, когда какое-то насекомое поспешило увернуться от ее пальцев, вторгшихся в его владения, нащупала сложенный листок бумаги, вытащила и развернула. Сердце заколотилось еще быстрее, когда она прочла написанные изящным почерком Элис слова: «Воскресенье, после церкви, в полдень. Люблю». У Пташки в груди что-то сжалось, и мир на какой-то короткий миг пришел в движение. Она попыталась сглотнуть, но в горле пересохло, и у нее это не получилось. Дрожащими пальцами Пташка снова сложила записку и замешкалась, уже готовая положить ее обратно, однако то же незнакомое чувство, которое помешало ей помахать Элис рукой, снова ее остановило. Иногда, впрочем нечасто, Джонатан приезжал их навестить вместе со своим дедом. В других случаях он приезжал, чтобы повидаться с Элис и Пташкой вне дома, и Пташка знала, что эти встречи нужно держать в секрете от Бриджит и лорда Фокса. А теперь выяснилось, что были и другие встречи, еще более тайные. О них не полагалось знать даже Пташке. Она присела на большой корень, выступающий из обрыва, и обратила внимание, что тот отполирован так гладко, словно на нем и прежде сидели множество раз. Пташка гневно прикусила губу и заплакала от злости.
Она терпеть не могла плакать, и почти никогда с ней этого не случалось. По-видимому, где-то в глубинах ее сознания крылась смутная память о такой боли и о таком страхе, пережитых в раннем детстве, что с тех пор ничто в мире не способно было выжать из нее слезы. Но предательство Элис полоснуло ее, словно ножом по сердцу. Пташка вытирала кулаками лицо, давилась рыданиями и все-таки не могла заставить себя остановиться. Она давно считала себя неотъемлемой частью жизни Элис и Джонатана, их дружбы, она присутствовала даже в их письмах, хотя Элис сама не отдавала себе в этом отчета. Обнаружить, что они вполне могут обходиться без нее, Пташке было невыносимо. Основание ее мира пошло маленькими трещинами. Внезапно ей стало страшно, очень страшно. Казалось, эти трещины могут расшириться, превратиться в зияющие пропасти, поглотить ее и отбросить назад, в те времена, когда еще не было ни фермерского дома, ни Элис. Страх, гнев, обида вдруг выросли до исполинских размеров за те несколько коротких минут, которые Пташка просидела на корне под ивой. Когда же они отступили, она немного успокоилась, и ей вдруг показалось, что сердце у нее превратилось в камень. Она встала и бросила записку в реку. Быстрое течение подхватило ее и, покружив, унесло прочь. Пташка не сводила взгляда с белесого пятнышка, пока листок бумаги не скрылся из виду. Затем она полезла вверх по обрыву и, выйдя на солнечный свет, зашагала к дому. В голове кружились обрывки мыслей, и среди них не было ни одной определенной.
Она терпеть не могла плакать, и почти никогда с ней этого не случалось. По-видимому, где-то в глубинах ее сознания крылась смутная память о такой боли и о таком страхе, пережитых в раннем детстве, что с тех пор ничто в мире не способно было выжать из нее слезы. Но предательство Элис полоснуло ее, словно ножом по сердцу. Пташка вытирала кулаками лицо, давилась рыданиями и все-таки не могла заставить себя остановиться. Она давно считала себя неотъемлемой частью жизни Элис и Джонатана, их дружбы, она присутствовала даже в их письмах, хотя Элис сама не отдавала себе в этом отчета. Обнаружить, что они вполне могут обходиться без нее, Пташке было невыносимо. Основание ее мира пошло маленькими трещинами. Внезапно ей стало страшно, очень страшно. Казалось, эти трещины могут расшириться, превратиться в зияющие пропасти, поглотить ее и отбросить назад, в те времена, когда еще не было ни фермерского дома, ни Элис. Страх, гнев, обида вдруг выросли до исполинских размеров за те несколько коротких минут, которые Пташка просидела на корне под ивой. Когда же они отступили, она немного успокоилась, и ей вдруг показалось, что сердце у нее превратилось в камень. Она встала и бросила записку в реку. Быстрое течение подхватило ее и, покружив, унесло прочь. Пташка не сводила взгляда с белесого пятнышка, пока листок бумаги не скрылся из виду. Затем она полезла вверх по обрыву и, выйдя на солнечный свет, зашагала к дому. В голове кружились обрывки мыслей, и среди них не было ни одной определенной.
Давно вернувшаяся домой Бриджит была занята тем, что ставила в духовку яблоки, которые собиралась испечь. Она даже не стала ругать Пташку за слишком долгое отсутствие, а лишь бросила в ее сторону усталый укоризненный взгляд.
– Пойду принесу немного ангелики для заварного крема, – сказала Пташка.
Элис была в огороде. Она сидела, поджав под себя ноги, на железной скамье, окруженная кустами розмарина и лаванды, тимьяна и мяты, и держала в руке томик стихов. Когда Пташка подошла и села рядом, Элис оторвала взгляд от книжки.
– Ну, как у тебя дела, моя маленькая сестричка? Все в порядке? – спросила она и улыбнулась.
На свету ее глаза искрились, как солнечные зайчики на глади реки. Пташка кивнула и ничего не ответила. Подходящих слов подобрать не удавалось. Ухватившись за край скамейки и не глядя на Элис, она принялась болтать в воздухе ногами.
– Пташка, в чем дело? Что случилось? – Элис оторвала взгляд от книги и, протянув руку, дотронулась до локтя своей названой сестры.
Около секунды Пташка колебалась, чувствуя, как предательские слезы вновь наворачиваются на глаза. Ей хотелось призвать Элис к ответу, спросить, почему ее обходят дружбой, почему не доверяют и лгут. Но затем камень, который она теперь носила в груди, подступил к самому горлу, закупорив его, точно пробкой, и не дал вырваться ни словам, ни рыданиям. Она посмотрела через плечо и увидела, как Элис заложила пальцем страницу, на которой оборвала чтение, чтобы иметь возможность снова раскрыть книгу на том же месте, как только Пташка перестанет ей докучать.
– Так, ничего, – огрызнулась Пташка и поднялась со скамейки. Потом наклонилась, собрала пригоршню цветов ангелики и повернулась к кухонной двери. – Меня ждет Бриджит.
В воскресенье погода испортилась, сгустился туман, заморосил теплый серый дождик, тучи заволокли небо до самого горизонта, и могло показаться, что они опустились до самой земли. Все три обитательницы фермерского дома отправились на воскресную службу в приходскую церковь Святого Николая, где присоединились к остальным жителям Батгемптона. После службы, когда они возвращались домой вдоль канала, Пташка пристально наблюдала за Элис. На щеках у той проступили розовые пятна, взгляд был беспокойным, и она выглядела слишком оживленной для девушки, которая провела полтора часа в церкви, но ничто, кроме этого, ее не выдавало. Если бы Пташка не знала о тайне, ей бы и в голову не пришло, что Элис что-то скрывает, и это явилось еще одним предательством. Нынешняя Элис казалась такой непохожей на ту, другую, секреты которой скорее напоминали пузырьки от шампанского, которые безудержно рвутся наружу.
– Ты слышала, как миссис Литтлвуд назвала нас тремя курицами, живущими в курятнике? – спросила она.
– Не обращай на нее внимания, Пташка. Она просто сварливая баба, – ответила Бриджит.
– А все-таки что она имела в виду? – не отставала Пташка.
– Она хотела сказать, что у нас в доме нет мужчины. А на самом деле она нам завидует, потому что ей самой приходится иметь дело с мистером Литтлвудом, а мы-то знаем, что он за человек, – проворчала Бриджит.
Элис промолчала. Дождик продолжал накрапывать, и их волосы и одежда стали влажными. Элис выбрала время для свидания, когда Пташка и Бриджит займутся воскресным обедом и им станет не до нее. В такое время она частенько выходила из дома, чтобы прогуляться или почитать. Интересно, сколько раз вместо этого Элис встречалась с Джонатаном?
Когда они вернулись домой, Элис не стала снимать плащ и развязывать ленты на шляпке, как это сделали Бриджит и Пташка.
– Пожалуй, я лучше еще погуляю, – сказала она небрежно.
– А можно с тобой? Мне тоже нужно размять ноги после того, как я просидела всю эту нудную церковную службу, – отозвалась Пташка.
– Стыдись, церковь заслуживает большего уважения, – укорила ее Бриджит. – Священник произнес сегодня замечательную проповедь. Думай как следует, когда говоришь о вещах, связанных с Богом.
– Прости, Бриджит. Так ты возьмешь меня с собой, Элис? Ну пожалуйста!
Пташка смотрела в глаза Элис, пока та не отвела взгляда.
– Но ты же не любишь дождь, дорогая, – ответила девушка рассеянно. – Да и Бриджит не следует оставлять одну. У нее так много работы, ей надо помочь.
– Дождь уже почти закончился… и ты ведь, кажется, уходишь совсем ненадолго.
– Я думаю… – Элис замолчала, играя застежкой плаща. – Я думаю, тебе следует все-таки пожалеть Бриджит и помочь ей. Я скоро вернусь. – Она ласково улыбнулась, а затем повернулась и, не говоря больше ни слова, вышла из дома, остановившись только для того, чтобы помахать им от калитки.
– Смотри не промокни насквозь, если дождь усилится, – крикнула ей вслед Бриджит.
– А если это случится, то спрячься под каким-нибудь деревом! – добавила Пташка и с горьким удовлетворением отметила, как улыбка Элис померкла.
Элис вернулась через час – промокшая, грустная и потерянная. Подол ее платья был испачкан грязью, на лице было написано разочарование, и Пташка сразу почувствовала вину за то, что ее огорчила. У нее перед глазами стояла маленькая записка, беззаботно плывущая по течению.
– Ну что? Ты довольна прогулкой? – спросила Пташка, стараясь, чтобы ее голос прозвучал беззаботно, но он все равно был напряженным и немного дрожал.
Элис посмотрела на нее странным взглядом.
– Да, конечно. Только вот погода… пожалуй, не самая лучшая, – ответила Элис.
Бриджит вздохнула.
– Вообще-то, она была такой же, когда ты уходила, так что это не стало для тебя большой новостью, – проворчала экономка.
– Да уж, – согласилась Элис и натянуто улыбнулась.
– Ты пряталась под деревом? – спросила Пташка, и в ее голосе снова прозвучала напряженность.
Элис прошла в дальний угол комнаты и поманила Пташку, пока глаза Бриджит были прикованы к плите.
– На мокрой земле остались твои следы, дорогая, – прошептала Элис, и от осознания вины сердце Пташки бешено забилось.
– Что ты хочешь сказать? На какой земле? Я никогда… – Она замолчала под пристальным и грустным взглядом Элис.
– Джонатан не пришел. И я не увижу его много недель. Скоро он уезжает на войну и должен проводить много времени со своей ротой, – сказала она. Пташка смущенно отвела взгляд, чтобы не видеть ее голубых глаз и раненого взгляда. – Пташка, это ты взяла мою записку? – прошептала Элис. Пташка ничего не ответила, а только с виноватым видом помотала головой. Элис сделала глубокий прерывистый вдох. – Я понимаю… понимаю, отчего ты можешь на меня злиться, – продолжила она. – Я могу тебе объяснить, почему нам пришлось держать все в секрете, но только не здесь и не сейчас…
– Я… ничего не знаю о записке.
– Пташка, прошу, не нужно лгать.
Элис говорила так тихо, так задушевно, что Пташка не могла этого вынести. Ей пришло на ум, что Элис сама лгала ей множество раз – лгала умолчанием, тем, что не говорила правду. Потом вспомнились долгие годы, прошедшие с тех пор, как Джонатан вырезал инициалы на дереве. Ах, сколько свиданий они скрыли за это время! Они прятались, таили свою любовь, особенную и возвышенную, оставляя ее лишь друг для друга. Пташку терзали стыд и злость. Казалось, чувства, которые ее переполняют, вот-вот выплеснутся наружу, потому что пробка, сидящая внутри ее, перестанет их сдерживать.
– Это не я лгунья! – воскликнула она, и Элис в смятении моргнула.