Елизавета считала Роберта непричастным к пасквилю Спенсера, но ей нравилось наблюдать, как тайный визит герцога держит его в состоянии угрюмого напряжения. Находились и другие противники ее брака с герцогом, но королева не обращала на них внимания. Ей были слишком дороги тайные свидания с ее Лягушонком, чтобы задумываться о каких-то недоброжелателях. Елизавета решила устроить придворный бал. Пусть «мсье Анжу» посмотрит, как хорошо она танцует.
– Моему бедному Лягушоночку придется стоять за шпалерами, – предупредила она. – Но там есть щели, и вы все увидите.
Герцога заблаговременно спрятали за шпалерами. Елизавета, отбросив всякую скромность, старалась показать себя резвушкой, ни в чем не уступающей сверстницам ее жениха. Она танцевала больше обычного. Кружилась, подпрыгивала, улыбаясь и делая многозначительные жесты в направлении стены, где прятался герцог. Двор молча потешался новым зрелищем.
Через пару дней Роберт попросил аудиенции. Елизавета встретила его с необычайной холодностью, однако тот все же решил довести свою миссию до конца.
– Я скорблю при одной мысли об этом браке, – без обиняков заявил он.
– Не пытайся меня отговаривать. Я наслушалась достаточно критики из твоего стана.
– Прошу меня простить за этого дурня Спенсера. Он все сделал без моего ведома.
– Знаю. Но ты разделяешь его чувства.
– Не я один.
– Я не желаю об этом слышать! – не выдержала наконец Елизавета. – Тебе бы стоило задуматься о благополучии Англии и о счастье твоей королевы!
– Я только об этом и думаю!
Роберт чувствовал, как начинает бурлить кровь в его жилах.
– В таком случае ты ничего не понимаешь.
– Если бы не понимал, то просто злорадствовал бы за твоей спиной, как другие придворные. Для меня твое счастье не пустой звук! – сердито возразил Роберт.
– И ради моего счастья ты женился на той женщине? – парировала Елизавета. – Довольно, Роберт. Я больше не желаю слышать о твоих тревогах по поводу моей жизни.
– Я покину двор, – задетый за живое, пригрозил Роберт.
– Это что, обещание? Покидай, я тебя не держу!
Он ушел глубоко опечаленный и отправился собирать вещи и седлать лошадей. Оставалось лишь надеяться, что парламент проголосует против этого брака.
В один из дней конца августа герцог Анжуйский вдруг объявил Елизавете, что завтра уезжает. Он узнал о гибели близкого друга, убитого на дуэли, а потому должен срочно вернуться на родину. Входя в его положение, Елизавета распорядилась дать герцогу один из лучших кораблей. Она упорно гнала от себя мысль, что гибель друга герцог использовал в качестве предлога, чтобы расстаться с ней.
Последнюю ночь пребывания герцога на английской земле Елизавета провела без сна. Она ворочалась с боку на бок, вздыхала и плакала. Когда утром Симье явился на свою обычную аудиенцию, он сообщил, что герцогу было столь же тяжко.
– Мой господин вздыхал и всхлипывал. Потом затих. Я уже начал засыпать, когда герцог вдруг растолкал меня и стал рассказывать о божественной красоте вашего величества. Я чуть ли не тысячу раз слышал от него, что без надежды увидеть вас снова он бы не прожил и четверти часа!
Из глаз Елизаветы хлынули слезы. Значит, герцог действительно ее любит? И как она могла усомниться?
Загримировавшись, королева отправилась к пристани, чтобы тайком проводить герцога. У причала стояла лодка, на которой он поплывет в Дувр, где его ждет корабль. Елизавета знала, как тяжело им обоим достанется это прощание, но не могла отказать себе в наслаждении увидеть своего Лягушонка еще раз.
– Вы тюремщица моего сердца и хозяйка моей свободы.
Герцог ее крепко обнял, заставляя почувствовать страсть, которую отравляла горечь расставания. Они нежно поцеловались… Елизавета стояла, пока удалявшаяся лодка не превратилась в крошечную точку.
Из Дувра он написал ей три душераздирающих письма, а вскоре из Булони пришли еще три. «Без вас я чувствую себя бесконечно одиноким. Я не в силах что-либо делать – лишь утираю слезы. С берега равнодушного моря, где нет мне утешения, я целую ваши стопы». Подписываясь, герцог называл себя «самым верным и страстным рабом, каких не видел мир». Вместе с письмом он отправил подарок: медальон в виде цветка с сидящей на нем лягушкой. Внутри был его миниатюрный портрет.
Елизавета рыдала над письмами. Ее чувства требовали выхода. Единственным, с кем она могла говорить об этом, хотя бы немного облегчая душу, был барон Симье. Перед остальными она должна была улыбаться – ведь герцог приезжал инкогнито. В иное время она бы выплакалась на плече у Роберта, но тот сейчас отсиживался в Уонстеде. Да и вряд ли она могла рассчитывать на его сострадание. Роберт открыто ненавидел «мсье Анжу». И тогда Елизавета попыталась найти утешение в стихах. Она написала стихотворение, названное ею «На отъезд моего любимого», и, перечитав, даже удивилась, до чего точно сумела передать свои чувства.
Герцог Анжуйский требовал от Симье скорейшего и благополучного завершения переговоров. Но Англия не желала видеть супругом королевы иноземца. Протесты, начавшиеся в Лондоне, перекинулись на другие графства. Испанский посол опасался, что из-за этого брака в стране может начаться революция. Сэр Филипп Сидни – племянник Лестера – даже имел дерзость обратиться к Елизавете с письмом, в котором напоминал ей о кровавых ужасах Варфоломеевской ночи и вероломстве французов. Он умолял королеву не забывать, что мать герцога называли Иезавелью нашего времени. Подданные Елизаветы, придерживающиеся строгих протестантских нравов, никогда не примут «мсье Анжу».
Читая это письмо, Елизавета плакала от злости. Она не сомневалась, что Филипп Сидни никогда бы сам не написал такого, что он находится под влиянием своего дядюшки! Поскольку Роберта рядом не было, весь поток своего гнева королева излила на племянника, запретив тому появляться при дворе.
Однако в Лондон Елизавета возвращалась спокойной и уверенной в себе. Она намеренно проехала через Сити, чтобы вновь завоевать любовь своих протестующих подданных. Верхом на красивой испанской лошади, ослепительно улыбаясь и приветственно махая рукой, Елизавета добивалась желаемого. Люди падали на колени перед своей королевой-богиней и благословляли ее. Пусть статуи Девы Марии исчезли из английских церквей. Их место заняла королева-девственница, но не в виде новых статуй. Ее образ запечатлелся в душах и сердцах добропорядочных англичан.
От триумфального настроения не осталось и следа, когда на лондонских улицах появился оскорбительный памфлет, написанный Джоном Стаббсом – одним из самых непримиримых пуритан. Его возмутительное сочинение угрожало лишить Елизавету столь драгоценной и необходимой ей любви подданных.
– Это нужно подавить! – потребовала она, хлопая кулаком по столу, за которым заседал Тайный совет.
– Обязательно, – согласился Бёрли. – Мы не можем позволить столь оскорбительные высказывания против герцога Анжуйского.
– Или против дома Валуа, – добавил Уолсингем. – «Обезображенный болезнью, он несет на себе знак Божьей кары за содеянное», – прочитал он вслух. – Что же касается утверждений о склонности герцога к скандалам и потасовкам, то это злостная клевета.
– Я намерена сурово наказать этого возмутителя спокойствия, – объявила Елизавета. – Пусть наши французские союзники видят, как мы поступаем с теми, кто позволяет оскорбления в их адрес. Опубликуйте прокламацию, клеймящую памфлет непристойным и подстрекательским. Все экземпляры изъять и сжечь. Затем пусть кто-то из достойных проповедников отправится к Кресту Павла и объявит моим подданным, что после замужества я не намерена менять свою веру. Пусть скажет, что я была воспитана протестанткой и таковой умру.
Заявление королевы о ее приверженности протестантизму было встречено одобрительными криками собравшихся послушать проповедь под открытым небом. Но считать Стаббса клеветником они не торопились. Слова памфлета пробудили в людях укоренившееся недоверие к французам. Эти настроения встревожили Елизавету. Посовещавшись с судейскими, она приказала арестовать Стаббса и повесить за подстрекательства к мятежу. Издателя и печатника также ожидала казнь.
– Но, ваше величество, подстрекательства к мятежу – это не устройство мятежа, – возражал Бёрли. – Это преступление не подпадает под смертную казнь.
– Тогда пусть всем троим отсекут правую руку, а потом отправят в тюрьму, – изменила свое решение Елизавета.
Она усмотрела в случившемся возможность напомнить о том, насколько она милосердна. Старику-печатнику она даровала прощение, но тут же добавила, что прощать Стаббса и издателя не собирается. Скорее она сама лишится правой руки, чем проявит милосердие к возмутителям спокойствия.
Эшафот соорудили напротив Уайтхолла. Елизавета стояла возле окна, ожидая, когда свершится правосудие. Оно не заняло много времени. Палач взмахнул топором, отрубив Стаббсу руку, что написала злосчастный памфлет. Тогда сочинитель левой рукой снял шляпу и выкрикнул: «Боже, спаси королеву Елизавету!», после чего потерял сознание. Королеву злили хмурые лица собравшихся. Люди явно были на стороне Стаббса. Неужели она злоупотребила доверием и терпением своих подданных? Елизавета спешно прогнала тревожную мысль.
И все же, памятуя об этом, она объявила перерыв в работе парламента, который должен был вынести постановление о ее браке, и обратилась к советникам, спрашивая, как ей действовать в сложившейся обстановке. Те, естественно, затеяли жаркие дебаты. Роберту и Хаттону удалось перетянуть на свою сторону еще пятерых, а Бёрли, поддерживавшему брак, – четырех. Под конец заседания собравшиеся предложили ей выслушать все мнения и отнестись к ним как к собственным мыслям.
– Ваше величество, мы понимаем, что вам будут неприятны слова каждого, кто возражает против вашего брака, – пояснил Бёрли. – Поэтому пусть вашими лучшими советниками будут ваши разум и сердце.
Елизавета и сама понимала: было бы глупо заключать брак с герцогом сейчас, когда этому противятся советники, парламент и народ. Но если она вновь станет тянуть время и выжидать, то упустит свой последний шанс стать женой и матерью. Советники ждали от нее новых вспышек гнева, новых язвительных слов, но она вдруг повела себя чисто по-женски: разрыдалась. Всхлипывая, Елизавета обвиняла всех подряд, что они лишают ее права на счастье, не говоря уже о благополучии страны.
– Я удивляюсь на вас, мои советники. Вы столько лет призывали меня выйти замуж, объясняя это заботой о моем будущем и будущем Англии. А теперь вдруг начинаете сомневаться, так ли это. Теперь вам вроде и не так важно, чтобы у меня появился наследник и продолжил линию Генриха Восьмого. – Здесь она с нескрываемой злостью посмотрела на Роберта. – Я по глупости обратилась к вам за советом. Я надеялась, что вы преодолеете свои личные антипатии и единогласно посоветуете мне завершить переговоры подготовкой к свадьбе. Но вместо этого вы отравляли мне сердце вашими сомнениями. Довольно! Не желаю вас больше слышать!
Голос королевы дрогнул. Воспаленное воображение подбрасывало унылые картины будущего. Одинокие годы, неумолимо надвигающаяся старость. Неужели она так и умрет, не испытав радостей брака и материнства? На этот раз Елизавета действительно хотела выйти замуж. Она делала все, чтобы победить свои страхи перед брачным ложем и деторождением. Хотя по временам они все же накатывали. И теперь получается, что все впустую?
Почему Роберт так жестоко обошелся с ней? Сам-то он сделал выбор и женился, сочтя свои доводы в пользу брака с… вполне убедительными. Тогда кто дал ему право отговаривать ее от брака с герцогом? Разве королева не вправе тоже быть счастливой? Герцог Анжуйский более чем готов пойти на уступки. У них сложился бы прекрасный союз. Неужели Роберт ревнует ее к герцогу? Елизавета прогнала эту дурацкую мысль. Ревность это или что-то иное, но Роберт сумел настроить против брака ее потенциальных союзников. И народ взбаламучен не без его участия.
Волна негодования осушила слезы. Елизавете было невыносимо смотреть на Роберта. Врун! Лицемер! Он столько раз предавал ее, а теперь еще и враг, пытающийся лишить ее счастья, доступного самой последней крестьянке.
Она снова заплакала, чувствуя, как слезы размывают слои румян и пудры на лице. Советники растерянно поглядывали на нее, не зная, то ли пытаться утешать королеву, то ли тихо уйти. Они выбрали второе, покинув зал совещаний и позвав ее фрейлин. Всем было не по себе. Даже те, кто поддерживал брак, испытывали чувство вины. Получалось, что все они умыли руки, побоявшись взять на себя хотя бы малейшую ответственность за ее выбор. Роберту было, пожалуй, горше всего, однако он продолжал считать, что поступил правильно. Он по-прежнему полагал, что брак с герцогом губителен для Елизаветы и для Англии.
Затем советники собрались снова, уже без нее, и продолжили свои отчаянные споры. Все сожалели, что довели королеву до слез. Наутро Елизавете передали, что советники желают ее видеть. По утрам она, дабы сохранить подвижность тела, танцевала гальярду. Елизавета не пожелала прерывать танцы, а советники даже обрадовались. Раз королева танцует, значит не поддалась отчаянию.
Когда она явилась на заседание, ничто в ее облике не напоминало о вчерашней душевной буре.
– Ваше величество, – начал Бёрли, – мы пригласили вас, чтобы объявить о нашей полной и безоговорочной поддержке вашего брака с герцогом Анжуйским.
– Что ж, я рада такой перемене в умах некоторых из вас, – ответила Елизавета, пристально глядя на Роберта.
Тот старался вообще не смотреть на нее.
– Мы поняли, что вы руководствуетесь не только политическими соображениями, но и питаете самые искренние чувства к герцогу, желая видеть его своим мужем, – пояснил Бёрли.
– А я поняла, что меня очень удивляет поведение тех из вас, кто противился браку! – резко, с упреком произнесла Елизавета. – Если бы не ваше, с позволения сказать, красноречие, большинство моих подданных были бы только рады видеть их королеву замужней.
Все сидели, склонив головы. Наконец Бёрли нарушил гнетущую тишину:
– Обещает ли ваше величество дать нам ответ?
Она согласилась не сразу, сказав, что нужно еще раз все хорошенько обдумать.
Уйдя от советников, Елизавета почувствовала невыразимую грусть. Меланхолия, словно черная туча, заслонила от нее солнце ее недавнего счастья. Елизавета испытывала раздражение ко всем без исключения. Тех, кто отваживался с ней заговорить, обрывала резкими словами. Очень хотелось сказать «да» браку с герцогом и тем самым прекратить все дальнейшие обсуждения. Однако пугали последствия такого шага. Перед мысленным взором то и дело вставало прекрасное лицо герцога, заставляя вспоминать удивительные дни их свиданий, возбуждающего флирта и не менее возбуждающих комплиментов, звучащих из уст ее милого Лягушонка. Неужели она упустит и этот шанс устроить свое счастье? Но если Елизавета выйдет замуж за герцога, не взбунтуется ли народ, как четверть века назад, когда ее сестра Мария вышла за испанского короля Филиппа? Английские подданные были враждебно настроены к герцогу и ко всему, что он представлял. Наказание Стаббса не остановит других подстрекателей. Могут появиться новые памфлеты, и опять умы простолюдинов будут взбаламучены. Иногда у королевы даже мелькала мысль, что этот брак может стоить ей трона.
На очередное заседание Тайного совета Елизавета явилась хмурая и сразу показала, что с Робертом не разговаривает. И не только с ним. Едва только Уолсингем открыл рот, Елизавета ледяным тоном бросила:
– А ты, Фрэнсис, отправляйся-ка лучше домой. Ты только и умеешь, что интересы пуритан защищать. И ты, Кристофер, тоже ступай. Ты мне столько возражал, что я не хочу видеть тебя при дворе. Раньше чем через неделю не появляйся.
Оба советника, ощущая себя нашкодившими мальчишками, поспешили удалиться.
– Может, и мне тоже на неделю исчезнуть? – вдруг спросил Роберт.
– Ну что, продолжим? – сказала Елизавета, игнорируя его вопрос.
К ней возвращалась уверенность. Она вновь чувствовала себя королевой.
– Все это время я провела в нелегких размышлениях и поняла, что оказалась перед выбором. Я не могу выйти замуж за герцога Анжуйского и сохранить любовь моих подданных.
Некоторые облегченно вздохнули, но Бёрли слова королевы заметно огорчили.
Двадцать лет продолжались его усилия, чтобы выдать королеву замуж. Двадцать лет она, неистощимая на уловки, тянула время. Потенциальные женихи теряли к ней интерес. Двадцать лет прошло, а Англия до сих пор не имела наследника.
– Но для нас очень важно продолжать брачные переговоры ради дружественных отношений с французами. Через три дня вы соберетесь снова и пригласите на заседание французского посла.
В тот день Елизавета надела платье из ослепительно-белого атласа, прикрыв голову (точнее, парик на голове) прозрачной вуалью, расшитой золотыми лилиями – символом Франции. Затем уселась на трон и оглядела собравшихся:
– Любезные лорды. Ваше превосходительство господин посол. Я пригласила всех вас, дабы сообщить о своем решении выйти замуж. Мне больше не нужны никакие доводы в пользу этого брака. Сегодняшние обсуждения должны касаться завершения переговоров. Мы с бароном Симье составили брачный договор, который мы же с ним и подпишем. Я лишь прошу дать мне два месяца на то, чтобы склонить моих подданных в обеих палатах парламента к поддержке моего решения вступить в брак. Если же мне не удастся этого сделать, договор будет аннулирован.