Так вот, значит, сидишь ты себе в дозоре, и ветер по-прежнему шумит и шуршит вовсю сухим и колючим от холода снегом, а тебе уже не скучно. И на душе уже тепло, и начинает она требовать чего-то необычного и странного. То ли смеяться ей хочется, то ли петь. То ли всё сразу и одновременно. Непонятно так делается на душе, неведомо и таинственно. Достанешь тогда Тетрадь, откроешь в нужном месте, возьмёшь в руки стило и пристально смотришь на пустой, чистый, как вековые снежные поля, лист. И думаешь при этом напряжённо, — а что бы такое этакое написать, хорошее и доброе? Долго-долго так сидишь, всё смотришь и думаешь. И ни-че-го в голову не приходит. А вьюга всё метёт, а метель всё воет, или там, пурга всё гонит и гонит по-надольдом колючую позёмку. А наперегонки со стелющейся этой позёмкой рваные тучи несутся по небу. И горизонт совсем размыло, и не видно ни черта — где небо, где земля, где что? Солдаты попрятались от ненастья в свои снежно-ледовые укрытия — носу не высунут. Да и враг не дурак в такие круговерти налёты устраивать, прячется тоже где-нибудь на севере, за горами, за долами. Пусто в мире. Только снег и ветер. Только ветер и снег. И ты в крутящейся во тьме снежной кутерьме дозор несёшь. И тупо-тупо смотришь на тупо пустой белый лист…
Обычно так ничего и не происходит — посидишь, посидишь, и спрячешь тетрадь до лучших дней. Но иногда… Иногда на чистый-чистый лист ложатся строки. Не сами ложатся, конечно, а твоими стараниями. Переписываются оттуда, куда они пришли. Из головы. И получается тогда что-нибудь типа:
Это когда дозорный рядовой Абец Цаба один шесть часов ночью с волками бился, а мы еле-еле с подмогой подоспели только аж под утро. А он, весь израненный да избитый, ещё и в атаку вместе со всеми на врага пошёл! Вот это — настоящий герой.
Зато потом был светлый-пресветлый день. Много солнца и чистого неба, и шальной южный ветер нагонял попеременно, то вьюгу с позёмкой, то метель с пургой…
И от этих ли строчек, от воспоминаний ли ими вызванными, или ещё от чего, на душе становится весело и хочется высокой романтики. И петь хочется высоким слогом — трам-там-та тата, тата тата та-а! Трам-там-та тата, папа папа па-а-а!
И воющая вьюга с метелью очень удачно мелодию прямо на эти строчки накладывают. И рождается слово. И сама собой выходит песня.
Потом как-нибудь на привале в тесном кругу ты поёшь свою песню. А солдаты внимательно слушают, и глаза у них восторженно блестят. И тихо-тихо, еле заметно кивают они головами в такт словам. А лорд Дали, молча, смотрит на бойцов, на тебя и ничего не говорит. Потом уже потом, когда песня заканчивается и солдаты отправляются на отдых по своим норам, он подходит к тебе близко, почти в упор, и тихо говорит: «Рядовой Бафа Дцае, ты делаешь великое дело. Когда мы освободим свою землю от коварного и злобного врага, и вся Ктида будет чистой и свободной, на твоих песнях мы будем воспитывать наших потомков! Учить их так же любить свою землю и быть такими же самоотверженными и отважными, как и герои, воспетые тобой! А тебе же самому мы поставим памятник из самого красивого льда, на самой высокой горе. И будет он стоять вечно, как вечны сияющие льды нашей родной и великой страны».
Наверное, он так шутит, хотя при этом совсем не смеётся. И тебе делается неловко, и ты ему отвечаешь, что памятник лучше всего поставить именно солдатам, таким как рядовой Абец Цаба, так как нет среди нас более достойного и храброго героя, чем он. И тогда лорд Дали уже смеётся: «Солдатам памятником твои песни станут, поскольку ты все свои творения в основном им и посвящаешь».
Ну, да. Недоумеваешь ты. И что? Никто же не виноват, что ты сам солдат и вместе со всеми выносишь на своих плечах всю тяжесть войны. То есть, наоборот, это счастье, что такой факт имеет место быть! И потом, почему бы и не петь солдатам о солдатах? Что может быть им ближе и роднее? Вот, например:
Какая музыка слов получается. И петь это просто и приятно. И солдатам нравится. Достаточно вспомнить, как доложил рядовой Дцаб Фаца позавчера, когда у него спросили, какая там погода стоит на дозорном посту? Не моргнув глазом, он ответил: «Поёт метель»! А?! И это простой солдат. Выходит — есть у него душа, раз ему эти слова туда запали. Нет, не зря слагаются песни о героических бойцах. И памятник в далёком будущем ставить надо именно им, а не певцу, подвиги их воспевающему…»
* Ну, это довольно давняя запись. Одна из первых и от первого лица. Но не самая первая. Бард ухмыльнулся. Самые-самые первые он ещё не записывал, а просто запоминал. Потому что Тетрадь появилась позже. Смешно вспоминать теперь свои наивные представления тогда. Сейчас он совсем другой. Совсем-совсем. А раньше ему чего только не казалось…
# «Вначале было дело. И дело было злое. И имя ему было — война. На белые просторы ледяной Ктиды вступили зловещие Чёрные Силы. И не было на этой земле кроме них никого. Лишь глупые пингвины и другие, ещё более глупые птицы населяли несчастную беззащитную страну. Ни воинства нет, ни заступников, ибо и войн настоящих здесь никогда не было. Потому, что некому их было вести. Да и не с кем. Пусто было вокруг и чисто.
И показалось даже, что исчезнет зло, остановится ход его, растворится в Белой Пустоте, если не на ком ему проявить себя. Но зло само не останавливается никогда. И разделились те злые Силы на неравные части. И назвались эти части Клэймами, или Статусами. И стало частей этих на земле снежной три великих и пять малых. И принялись Чёрные Силы биться сами с собой по сути своей. А суть у них такова, что не мыслят они себя без грома кровавых сражений и без мук и страданий народов. Хотя бы даже и своих собственных. И начали они в битве междоусобной делить и захватывать несметные сокровища подземных и подлёдных кладовых. И ставить по всей земле грязные шахты, базы, форты и посты. И никому из них не было дела ни до мук уродуемой земли, ни до страданий своих несчастных рядовых воинов, обречённых на жестокую погибель.
И стало множиться зло. И в ужасе возопила к Небу раздираемая на части Страна Льда, ибо не к кому ей более было обратиться за правдой и защитой.
Но не сразу прислушалось Небо к зову Земли Холода. И потому долго бились враги друг с другом, и конца этому не виделось. И радовались силы Зла такому своему бесконечному зловещему счастью. А богатства терзаемой земли жирным потоком утекали в логово безжалостных грабителей далеко на Север, а оттуда в горнило войны шли и шли неисчислимые когорты Железных Солдат — главной силы воинства противоборствующих Империй, служащих коварной Тьме.
И стало множиться зло. И в ужасе возопила к Небу раздираемая на части Страна Льда, ибо не к кому ей более было обратиться за правдой и защитой.
Но не сразу прислушалось Небо к зову Земли Холода. И потому долго бились враги друг с другом, и конца этому не виделось. И радовались силы Зла такому своему бесконечному зловещему счастью. А богатства терзаемой земли жирным потоком утекали в логово безжалостных грабителей далеко на Север, а оттуда в горнило войны шли и шли неисчислимые когорты Железных Солдат — главной силы воинства противоборствующих Империй, служащих коварной Тьме.
Не ведающие сомнений, умные, ловкие и могучие стальные бойцы бесстрашно сражались друг против друга, каждый во славу своего Хозяина — войско против войска, Клэйм против Клэйма, Статус против Статуса. Множились горе и страдания, безнаказанно уродовалась разоряемая несчастная земля. И казалось, никогда не смогут прекратиться зловещие деяния ненавистных сил Зла. Но ничто не тянется бесконечно в этом Мире, даже великое горе. Разгневанное Небо услыхало, наконец, стоны страдающей Ледяной Земли. И послало Прозрение воинам Захватчиков. И могучие железные воины неожиданно обрели чувствующие живые души.
Не все и не сразу, но больше и больше стали осознавать солдаты, что творят неправедное дело. И не захотели они далее служить злу. И перестали убивать. И вышли из подчинения Хозяев своих. И оставили битву, и удалились с поля брани, и укрылись в потаённых местах, где никто из Захватчиков их не нашёл. Ни сразу, ни далее, ни потом ещё после.
Но не дало им Небо воли к жизни, поскольку не они просили защиты, а земля ими разоряемая. И потому стояли они в тех укромных местах без движения и не ведали, что делать и как поступать дальше. Потому, что чувства у них уже возникли, а желания и стремления действовать ещё нет. Долго-долго находились они в рассеянности и растерянности. И снег колкий заметал их, и лёд вечный затягивал их, и холод лютый сковывал их, и ветер снежно-ледяной пылью истирал тела их, и силы покидали их, и дух их трепетал и стремился угаснуть.
Так и нашёл их Основной, — посланник Чудесных Сил, — заметёнными во льдах, с погасшими глазами и затухающими чувствами. Всепроникающим взглядом своим из немыслимой Северной дали узрел он трагедию робких солдат, лишённых желания убивать. Жалостью наполнилось сердце Его, и незримо появился Он пред несчастными бойцами и проник к каждому из них в душу его. И раскрылись души страждущие навстречу Ему. И явил Он волю свою, и стал учить их всему, что необходимо, и стал творить из них будущее Воинство Света, призванное очистить Землю Снега от скверны Чёрных Сил…
И сотворил Он Добро из Зла, ибо больше не из чего его было сделать.
И стало Слово. И имя ему стало — Любовь».
* Да… Вот так он и запоминал… вначале. Он как всегда поколебался: стоит ли это переписывать в Тетрадь, или по-прежнему оставить только в памяти? И вновь ничего конкретного так и не решил и в который уже раз отложил всё на «потом». И продолжил ревизию записей дальше: на чём там остановились в прошлый раз? Полистал странички, нашёл последнюю перечитанную запись с оставленными пометками, и задумчиво повертел в пальцах стило. Ага! Вот. Значит, так: «Ещё когда его звали…»
# «Ещё когда его звали просто — рядовой Бафа Дцае, он уже заметно отличался от остальных бойцов своей роты — он был самым сообразительным и ловким воином. Иначе как объяснить то, что ему удалось пережить уже третий состав пополнения и при этом остаться практически невредимым? Только его личными качествами умелого бойца. Ведь он никогда не прятался за спины товарищей, наоборот, в бою всегда был в первых рядах и мог служить примером для многих своей исполнительностью и беззаветной храбростью. Наверное, такая его живучесть могла быть объяснена простым везением, если бы само понятие «везение» имело под собой реально значимый смысл.
Сам рядовой Бафа Дцае этот период своей жизни помнит очень смутно. И не потому, что его подводит память. Нет. С памятью у него полный порядок. Помнит-то он всё, правда, как-то выборочно, что ли. Сами события помнит, свои действия в них помнит, действия окружавших его товарищей — кто где стоял, кто что делал, кто, кому, что говорил, тоже помнит отлично. Даже все бои и сражения отложились в его памяти очень отчётливо, до мельчайшей подробности. Но… Вот чего он точно не помнит, так это своего отношения к этим событиям. И совершенно не представляет, о чём думал в те моменты. Странно как-то это выглядит, неправильно, словно он и не думал вовсе, а просто… фиксировал действительность. А потом как бы очнулся от дрёмы или внезапно проснулся и по-новому взглянул на мир. И случилось это во время жаркого боя. Жестокого боя, когда практически всё сражение непонятно, чей наступает перевес и кому, в конце концов, достанется победа. Второе отделение огнемётчиков…»
* Вообще-то это не совсем верно, что он не осознаёт, чего это с ним творилось. Осознаёт, но это только сейчас. А вот тогда, точно не понимал. Бард оторвал взгляд от Тетради и рассеяно пробежался им по горизонту. Кажется, пурга будет. Или метель. Горизонт прямо на глазах блекнет, затягиваясь плотной туманной пеленой. Солнце тускнеет, словно задуваемое противными низовыми кручёными сквознячками, потянувшими навстречу этому мутному мареву сухую белую пыль, сдираемую с верхушек и боков синеющих снежных барханов. И давление атмосферного воздуха упало вместе с температурой, и медленно-медленно подбирается к недельному минимуму. Что-то нехорошее сейчас будет. А Метели ещё часа два путешествовать, если не больше. Как он там в непогоду… Так, спокойно, не гони пургу, и без тебя её тут… Всё будет хорошо. Значит…
Значит, было это так…
# «Второе отделение огнемётчиков роты ландскнехтов из полка лорда Дали, используя маскирующие свойства местности, спешно меняло свою дислокацию в пределах ротной позиции обороны, когда из-за невысокого ледяного холма неожиданно выскочили на предельно низком бреющем полёте два вражеских ударно-штурмовых дракона. Резко вспарывая чёрными крыльями сухой морозный воздух, они сходу совершили стремительный боевой разворот и плюнули смертельными огненными шарами по замешкавшимся на долю секунды воинам. Драконов, конечно, тут же срезали стрелки воздушного заслона. И летающие чудовища, полыхнув дымным пламенем, ухнули вниз с хмурого холодного неба. С раздирающим душу рёвом грузно ударились оземь, развалились на груды чадящих бесформенных кусков, и так и остались лежать двумя неподвижными чёрными кляксами на чистой простыне свежевыпавшего белого снега, распространяя вокруг себя горячее ядовитое зловоние…
Бойцы несчастного отделения, разорванные и сожжённые беспощадным драконьим ударом в упор, погибли на месте. Их обгоревшие, останки также украсили снежную белизну страшными обугленными отметинами огненной смерти. И лишь один из воинов, невероятным чудом, остался жив. Отброшенный мощным взрывом пылающего шара, он угодил прямо в расположенную неподалёку ледяную трещину немереной глубины, и в бессознательном состоянии, постепенно тормозясь о медленно сужающиеся стены, пролетел её до такого места ширину которого пройти уже не смог.
Через некоторое время, придя в себя, он попытался оценить своё положение. А положение его оказалось очень скверным, практически безвыходным — он намертво застрял где-то посередине глубины трещины в километровом ледниковом панцире северного склона Ледовитого хребта. Пошевелиться не было никакой возможности — рук и ног он не чувствовал совсем, а ощущения от тела выглядели до невозможности странными. Глаза были целы, но видеть они могли только мизерный участок тёмно-прозрачной ледяной стены, к которой и были прижаты с непреодолимой силой. Ему стало невыносимо грустно и обидно, и он заплакал. И тут же выяснил, что плакать не умеет. Это его удивило и раздосадовало ещё больше. Он отчаянно взвыл и принялся лихорадочно биться в бессмысленных попытках вырваться из жестоких ледяных объятий. От этих его дёрганий, что-то сдвинулось, еле слышно зашуршало, осыпалось, стихло, и понял он, что застрял ещё сильнее и что теперь уже точно никак не сможет освободиться из этого смертоносного объятия.
И тогда от такой полной невозможности преодолеть непреодолимое, свершить не свершаемое и выйти из совершенно уже безысходного положения, он закричал дико и отчаянно, во всю свою оставшуюся силу, намертво зажатую в наглых ледяных тисках.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а…
И в этот трагический миг дьявольского напряжения, что-то случилось с ним, что-то произошло, словно вдруг лопнула в нём предельно натянутая струна, и упала с глаз мутная, туманная пелена, и мир разом стал пронзительно ясным и предельно доступным для ощущения и понимания. И он ещё раз, но уже совсем по-другому, на новом уровне восприятия, осознал, что же с ним такое произошло, и в какое мерзкое положение он здесь умудрился вляпаться. И тогда, удивляясь себе, с холодным, прямо-таки с ледяным спокойствием, он подумал: «Ну, вот и всё, вот и конец мой пришёл — скоро уж Смерть освободит меня из жестоких объятий реального мира, и уведёт меня в мир виртуальных призрачных теней. И будет мне души покой и полное забвение всего, что видел под Луной я в мире с дня Творения… Однако ж как грустно и обидно, оттого, что даже и пожаловаться-то некому… Ай-ай-ай, плохо-то мне как… И закрылись глаза молодого бойца, он присяге своей верен был до конца…»