Погружаясь в эти глубины, Меченый постепенно менял свой цвет, из серебристо-радужного становясь серо-черным, а почти на четырехсотметровой глубине превратился снова в одну из холодных звезд этого странного «небосвода» — далекого и таинственного мира. Он был полностью оснащен для жизни здесь, этот вечный путешественник по неведомым тропам внутреннего пространства Земли, но все же судьба повелевала ему к концу февраля вновь претерпеть обратную метаморфозу и предстать перед обитателями устья Брид-ривер, сверкая радужными красками, во всем своем великолепии.
Глава десятая
Джеймс и Адель бодрствовали с четырех утра. Они ловили рыбу в устье Брид-ривер. Была последняя пятница февраля, и домой, то есть в рыбачью хижину, они вернулись около девяти. Поймать удалось сущую ерунду, из приличной рыбы — один небольшой белый каменный зубан. Однако же настроены они были как всегда философски и после душа решили как следует позавтракать в кафе на той стороне эстуария. Названия некоторых лодок были им хорошо знакомы — «Чертенок», «Каприз», «Бонито», — так что они смотрели в оба, чтобы вовремя поздороваться со старыми приятелями-рыболовами из Книсны и Плеттенберхбая. И еще нужно было купить бензин и кое-какие продукты: на их стороне эстуария ничего этого не было, а на машине пришлось бы больше часа ехать до парома и еще столько же обратно.
Они поставили свое суденышко у небольшого гостиничного причала, где в это время дня было относительно свободно, и пешком поднялись на несколько сотен метров к магазину Барри, где купили все необходимое и узнали местные новости.
В это время каждый год — вот уже пятнадцать лет подряд — проходили традиционные встречи рыболовов-любителей, проводивших вместе две недели отпуска; они съезжались со всей страны и привозили с собой свои лодки и катера, так что к вечеру у причала скапливалось множество ярких судов самой различной формы и размера.
Приезжали главным образом пенсионеры, как еще довольно крепкие, так и совсем дряхлые; они ловили рыбу неторопливо, спокойно, зная, что время у них есть, кое-кто ровно в двенадцать часов пил джин с тоником прямо в лодке, а потом все рыболовы как по команде, за исключением одного-двух самых заядлых, возвращались в гостиницу к ленчу. Затем они отдыхали и снова выходили в море часа в четыре, после чая, сознавая, что заслужили эту полуденную сиесту тяжким трудом, ибо, во-первых, считали делом чести вставать с рассветом, а во-вторых, потому что к вечеру наступало самое лучшее время для рыбной ловли.
Едва добравшись до бара, Джеймс и Адель уже знали, кто из рыболовов в этом году устраивал вечеринку, каков был у каждого улов и так далее. В том числе они узнали у Барри и о том, что завтра должны были состояться соревнования по ловле горбылей-холо. Это мероприятие спонсировала крупная рыботорговая и пищевая компания, которая выделяла денежные призы и устраивала танцы с угощением на территории гостиницы. Соревнования начинались в пять утра и заканчивались после взвешивания улова в пять вечера. На автостоянке уже собралось множество машин с прицепами, а у муниципальной пристани толпились моторные лодки и катера, своими размерами напоминавшие, что призы за победу в соревновании будут разные: один — за самую большую рыбу, пойманную в море, другой — за рыбу, пойманную в эстуарии.
— Ну, значит, снова всех рифовых рыб распугают, — заметил Джеймс.
— А горбылей? — спросила Адель, задумчиво глядя на простор эстуария.
— Ну, насчет горбылей особо беспокоиться нечего, — сказал Джеймс. — Они-то в море уйдут, вроде тех летучих мышей из сказки, которые изловчились даже из ада спастись. Стоит этим рыболовам свои моторы завести, как горбыли отсюда исчезнут. По крайней мере, взрослые.
Юго-западный ветер теребил воду в эстуарии, гнал невысокие волны с кремовыми гребешками. В баре становилось шумно. Большая компания рыболовов уселась за составленные в ряд столы под окном. Адель и Джеймс, сидевшие рядом, невольно оказались вовлечены в общий разговор. Рядом с ними сидели пожилые муж и жена, владельцы весьма дорогого катера с командой из двух юнцов из Плеттенберхбая, которых Адель хорошо знала. Супруги вообще-то жили в Англии, однако каждый год в январе — феврале приезжали в Книсну, где у них был свой дом на берегу моря.
— Развлечения миллионеров, — шепнула Адель.
Херберт Ратерфорд был важной шишкой в мире ценных бумаг, а из его рассказов о рыбной ловле — по вполне понятному негласному закону, единственной серьезной теме среди теперешних обитателей гостиницы — Джеймс и Адель поняли, что Ратерфорд с женой ловили рыбу во всех уголках земного шара: лососей в Канаде, форель в Новой Зеландии и так далее.
Ратерфорд был крупным мужчиной с приятными манерами, и его внешний вид, как показалось Джеймсу, ничего общего не имел ни с международными банковскими воротилами, ни с любителями путешествий и приключений: у него были очки с толстыми стеклами, розовое полное лицо, и он слегка прихрамывал. Люди такого типа были Джеймсу очень мало знакомы, однако он относился к Ратерфорду с той же доброжелательностью, что и к любому приятелю-рыбаку. Адель про себя решила, что причина тому — жена Ратерфорда, которой Джеймс явно восхищался. Выглядела эта женщина просто великолепно — гибкая, тонкая, с манерами нестареющей красавицы, всю жизнь прожившей в достатке. Звали ее Дафни, и большую часть своей жизни она провела в Кении, где и родилась в тридцатые годы в семье местных аристократов-землевладельцев. Она тоже была совсем не похожа ни на рыболова, ни на любительницу приключений, однако же слушала бесконечные истории Джеймса с явным интересом. Херберт Ратерфорд заметил, что Брид-ривер — едва ли не последнее место в мире, где еще можно поймать рыбу весом в сотню фунтов даже с маленького ялика, и Джеймс тут же поведал им, как после войны один его близкий товарищ, так и не нашедший себе лучшего применения после службы в армии, стал жить тем, что в одиночку ловил по ночам в эстуарии горбылей-холо.
— Он тогда часто стофунтовиков ловил, — рассказывал Джеймс, — а самый большой весил целых сто двадцать фунтов.
Позже ему снова вспомнились слова Ратерфорда. Он понимал: эстуарий Брид-ривер — место уникальное во многих отношениях, но явно недостаточно оцененное местными рыболовами. Замечание Ратерфорда как бы подчеркнуло важность этой проблемы и поставило ее в разряд международных.
И все же река стала значительно беднее: слишком интенсивной была в последнее время рыбная ловля. Ворчуны и зубаны попадались реже и значительно более мелкие; давно миновали те дни, когда легко можно было поймать двадцати — и даже двадцатипятифунтовых рыб.
Ветер внезапно улегся, и Джеймс предсказал на завтра отличную погоду, в самый раз для соревнований. Он уже весь был в завтрашнем дне, но отнюдь не из-за всеобщего ажиотажа: ни он, ни Адель к соревнованиям пристрастия не питали, как, впрочем, и многие другие рыболовы за столом. Например, один особо страстный рыболов, специалист по форели, громко порицал всяческие соревнования в этой области как с точки зрения сохранности окружающей среды, так и с этической точки зрения. Джеймс был с ним полностью согласен, однако заметил, какие злобные взгляды бросал на этого оратора другой рыболов, помоложе, мускулистый, в туфлях на босу ногу, и постарался переменить тему разговора, а потом и вовсе потихоньку вышел из зала, понимая, что разговорами этические нормы поведения не возродить.
Огонек у них на лодке одиноко светился в темноте, когда они отчалили от пристани. Ратерфорды пригласили их к себе на борт, чтобы вместе пораньше выйти в море, но не для того, чтобы участвовать в соревнованиях, а просто посмотреть, как остальные суда, которые, по мнению Джеймса, скопятся главным образом в четырех-пяти километрах от устья, станут сражаться за добычу. Адель была отнюдь не так рада этому приглашению, как Джеймс. Она вдруг рассмеялась чему-то в темноте и легонько толкнула Джеймса в плечо:
— Ну, старый черт, поступай как знаешь, а я иду спать.
Ратерфорды заехали за ними в шесть утра, причалив к деревянной пристани рядом с хижиной; к этому времени общая суета на реке уже почти прекратилась. Суденышки, словно огромная туча крупных шумливых насекомых, поднялись вверх по реке еще до рассвета, чтобы потом немного вздремнуть на воде, заняв место. Такого количества лодок и катеров они в жизни своей не видели. Как позже рассказывал кто-то, допуская вполне разумное преувеличение, через реку в этот час можно было перейти по лодкам, точно по мосту.
Они неторопливо проплыли вдоль берега, мимо леса удочек и паутины нейлоновых лесок, посверкивавших на солнце серебром, и бросили якорь значительно выше основного скопления судов, подыскав себе подходящее местечко. Ратерфорды никогда еще не заплывали так далеко в реку, и Дафни пришла в восторг от обилия птиц на ее крутых, покрытых лесом берегах. Порой с одного из суденышек доносилась веселая музыка — там явно чересчур развеселились рыболовы-любители, участвовавшие в соревнованиях целыми семьями, и разухабистые мелодии совершенно дисгармонировали с пересвистом птиц над водой, с их чистыми голосами. На их катере тишину этого серебристого росистого утра сперва нарушало лишь негромкое шипение газа, на котором один из юных матросов готовил кофе, звон упавшего крючка, шлепок по воде легкого, в одну унцию, грузила…
Они неторопливо проплыли вдоль берега, мимо леса удочек и паутины нейлоновых лесок, посверкивавших на солнце серебром, и бросили якорь значительно выше основного скопления судов, подыскав себе подходящее местечко. Ратерфорды никогда еще не заплывали так далеко в реку, и Дафни пришла в восторг от обилия птиц на ее крутых, покрытых лесом берегах. Порой с одного из суденышек доносилась веселая музыка — там явно чересчур развеселились рыболовы-любители, участвовавшие в соревнованиях целыми семьями, и разухабистые мелодии совершенно дисгармонировали с пересвистом птиц над водой, с их чистыми голосами. На их катере тишину этого серебристого росистого утра сперва нарушало лишь негромкое шипение газа, на котором один из юных матросов готовил кофе, звон упавшего крючка, шлепок по воде легкого, в одну унцию, грузила…
Потом на берегу отрывисто и нервно залаяла колли, подпрыгивая и виляя пушистым хвостом, но почему-то не сходя с места и топчась на зеленой полянке у самой кромки воды.
За поляной стеной поднимался лес, карабкаясь по крутым береговым утесам. Они с ленивым любопытством наблюдали за собакой, и Адель сказала:
— Этого пса зовут Висси. Его хозяйка — моя двоюродная сестра, хотя мне лично собака нравится больше. — Ратерфорд и Дафни с изумлением уставились на нее, однако Адель сделала вид, что ничего не замечает. — Я с этим псом когда-то сама и занималась, давно уже. Он караулит у воды, а лаять начинает, когда клюет.
Действительно, какой-то мужчина рысцой спускался по тропинке меж деревьями, и они услышали позвякиванье колокольчика спиннинга. Потом блеснуло удилище — прямо у передних лап собаки, — мужчина подбежал к воде, остановился, вытащил удочку, и колли перестала лаять и радостно запрыгала.
— Ничего себе! — воскликнул Ратерфорд, когда мужчина снял с крючка горбыля-холо среднего размера. — Вот уж действительно настоящая собака-рыболов! Теперь я, кажется, все чудеса на свете видел.
Джеймс наблюдал за происходящим, вежливо поддерживая разговор. Потом один из членов команды нацепил взятого из холодильника сардинопса на большой крючок — для Дафни.
Адель ловила, как всегда, на маленькие крючки, наживляя некрупных креветок, и сперва таскала одну за другой небольших полосатых зубаток, а потом все чаще вынимала из воды раскушенных почти надвое маленьких оливковых пристипом с четкими черными пятнами возле жаберных щелей. Джеймс тоже вытащил несколько пристипом, осторожно снял каждую с крючка и опустил в ведро с водой для наживки. Заметив очередную, точно ножом разрезанную рыбку, он пробормотал:
— Точно, луфарь, — и, посмотрев на аккуратный полукруг, оставленный зубами хищника, прибавил: — Вроде бы довольно крупный. Пожалуй, стоит и на живца попробовать.
Он предложил Дафни проверить свою наживку. Как он и предполагал, от ее сардинопса на крючке осталась одна голова.
— Ах, мне никогда с луфарями не везло, — томно проговорила Дафни. — Они у меня вечно наживку съедают, оставляют только тот кусок, где крючок.
Джеймс засмеялся.
— А мы их перехитрим, — сказал он. — Знаю я одну уловку…
Хотите, я вам наживлю?
Дафни с улыбкой кивнула, и Адель невольно подумала, что это действительно очень красивая женщина или, по крайней мере, была таковой. Дафни откинулась в шезлонге, закрыв глаза и подставив лицо теплому утреннему солнцу, а руки с длинными пальцами расслабленно уронила на подлокотники, словно сушила только что покрытые лаком ногти. Херберт Ратерфорд наблюдал, как Джеймс неторопливо и очень ловко наживляет снасть. На изгибе крючка он прикрепил короткую, длиной с мизинец, серебристую проволочку и к ней — еще один маленький крючок. Конец проволоки он накрепко зажал плоскогубцами, пристроив крючок на перила и подложив под него плоскую деревяшку. Потом прикрепил к леске легкое подвижное грузило и показал снасть Херберту.
— Большой крючок не так уж и хорош, но в данном случае именно он держит наживку, — пояснил он. — А луфаря мы поймаем с помощью этого, маленького. То ли эти луфари способны большой крючок разглядеть, то ли знают, что это такое, или просто что-то подозрительное чувствуют… — Он пожал плечами. — Кто их знает? С рыбами и прочими тварями морскими никогда ничего не поймешь.
Он продел острие большого крючка под спинной плавник живой пристипомы, а маленький крючок закрепил свободно ближе к ее хвосту.
— Отличный спиннинг, — похвалил он. — Нечасто доводится видеть такую прекрасную снасть.
Широкая бронзовая катушка спиннинга с толстой леской, по прикидкам Джеймса, должна была выдержать массу не менее семи килограммов.
— На этой катушке очень много лески помещается, — сказал Херберт, — ярдов четыреста.
Джеймс забросил удочку, проверил тормоз и вручил конец удилища Дафни. Он неторопливо пил кофе, когда удочка изогнулась дугой; Дафни приподняла свой конец, и леса стала разматываться рывками. Дафни водила рыбу умело, не говоря ни слова, и лишь приоткрытый рот выдавал ее волнение.
Джеймс ловко поддел рыбу сачком — это действительно оказался двухкилограммовый луфарь, попавшийся именно на маленький крючок. Джеймс радостно засмеялся, а Херберт даже в ладоши захлопал, сияя во весь рот и сунув собственную удочку под мышку. Дафни тоже стукнула в восторге костяшками стиснутых кулачков и быстренько, точно клюнула, поцеловала Джеймса в щеку.
Меченый спускался по течению реки вместе с отливом и замедлил ход, завидев впереди целую флотилию различных рыболовных судов. Он повернулся к течению боком, обследуя дно грудными плавниками и вздымая облака ила, смешанного с песком ударами мощного хвоста. Потом снова устремился к морю, проплыл под днищем первого катера, второго, третьего, но вокруг все было тихо, и тут он вдруг услышал отчаянный призыв раненой оливковой пристипомы, на который нельзя было не обратить внимания. Он схватил пристипому, пожевал и выплюнул, потом хотел снова схватить, но рядом заработал лодочный мотор, и он поскорее нырнул на глубину и быстро поплыл прочь, огибая якорные цепи и распугивая стайки рыбьей мелочи. Под правым глазом он чувствовал слабую дрожь, но ему хотелось поскорее уплыть подальше, и опомнился он, лишь очутившись в самом центре собравшихся для рыбной ловли судов.
В углу пасти Меченый чувствовал слабое жжение и какую-то странную тянущую боль, которая оживила почти забытые воспоминания, однако же он нырнул еще глубже, по-прежнему стремясь к морю и надеясь прорваться сквозь преграду из лесок и якорных цепей, не замедляя скорости и промчавшись еще по крайней мере метров четыреста, и тут вдруг странное жужжание в ушах и тянущая боль исчезли, и он еще быстрее поплыл вперед. Колесико спиннинга в руках Дафни взвизгнуло и продолжало пронзительно верещать, даже когда она подняла конец удилища, изогнувшегося изящной дугой, даже когда она подтянула тормоз, даже когда она, перепробовав все, пробормотала себе под нос: «Господи!.. А это еще что такое?» Леска на барабане неудержимо разматывалась, пока не обнажила металл бобины, и через несколько секунд лопнула с громким щелчком.
Какое-то мгновение на катере царила полная тишина, а потом все вдруг разом засуетились, хотя слов никто так и не находил. И на лодках тоже поднялась суматоха.
— Эй, привет! Вон там один парень тоже хорошую рыбу поймал, — сказал Херберт, — и вон там тоже.
Спиннинги скрежетали и щелкали по всему течению реки, и, куда ни глянь, всюду виднелись согнутые до предела удилища, стонущие под непосильной нагрузкой. Рыбаки напряженно подкручивали тормоза и орали друг на друга, желая пройти и судорожно поднимая якоря.
Когда Меченый миновал рифовый барьер, флотилия рыболовов на реке все еще путалась в собственных удилищах и лесках, мутила воду и продолжала шуметь. Шум становился особенно громким, если какая-нибудь лодка предпринимала попытку выбраться из этой толпы и прорвать паутину чужих лесок, аккуратно убрав свои, однако чужие лески, даже порванные, мощным канатом обвивались вокруг ее гребного винта.
Джеймс время от времени начинал смеяться и утверждал, когда они возвращались в Книсну на автомобиле, что соревнования по ловле горбылей-холо — самый лучший цирк в его жизни.
— Конечно, мы могли и акулу подцепить, — говорил он, — и даже тигровую. Один мой знакомый как-то раз поймал такую, выйдя в залив на маленьком ялике. Так эта тварь полночи таскала его за собой, пока не выкинула на песчаную отмель у самого берега во время отлива. Она была футов десять длиной почти как его лодка.
Ему было бы не до смеха, знай он, что на крючок Дафни попался самый большой горбыль-холо на свете.
Глава одиннадцатая
Неприятное приключение в устье Брид-ривер заставило Меченого отправиться на восток раньше намеченного срока.