Он подружился с молодыми сотрудниками Департамента по охране заповедников, чьи философские и юридические воззрения неустанно излагал туристам, а в департаменте в качестве взаимной услуги рекламировали его магазин.
Туристы, должно быть, находили его дом настоящим «автохтонным» жилищем, этаким отголоском былых времен. По сути дела, это была деревянная хижина, крытая гофрированным железом, — в таких жили когда-то старатели на золотых приисках Милвуда; хижину при необходимости легко можно было разобрать и погрузить на запряженную быками повозку, чтобы перевезти в другое место и снова собрать, когда будет нужно. Так случилось, например, с домами старателей, когда здешние лесные прииски в конце прошлого века перестали привлекать к себе людей. В хижине у Джеймса царил беспорядок с тех пор, как умерла его жена. Дом торчал на вершине холма, будто случайно залетев туда, в одной из долин Солтривер, заселенной мелкими арендаторами. Возле двух проржавевших насквозь остовов легковых автомобилей выросли целые рощи бананов; в ветхом сарае из рифленого железа обитали две коровы; в точно таком же хлеву — свиньи; рядом догнивал деревянный гараж и виднелся заросший сорняками огород и несколько плодовых деревьев. Джеймс начал было приводить огород в порядок, однако копать землю с такой рукой оказалось трудновато. Тогда он еще не проводил весь день в магазине, так что спасибо дочке — она первая заметила, как дом опускается, и ему удалось выкарабкаться прежде, чем заросли ежевики и бананов поглотили и дом, и его самого вместе с ним.
Дочь Джеймса Делия и ее муж Йохан жили по соседству, со всех сторон окруженные старыми автомобилями. Их дом, очень похожий на хижину Джеймса, претерпел, однако, значительные усовершенствования — он был больше и крепче, да и буйная растительность вокруг него была вырублена; и все же дом все равно казался карликом, которого вот-вот раздавят тяжелые лесовозы и трейлеры, явно пребывавшие в весьма плачевном состоянии. Йохан занимался перевозками различных грузов — весьма распространенное занятие в этом лесном краю; дела у него шли неплохо, а тылы в семье прикрывала терпеливая и умелая жена. Делия была, безусловно, и терпеливой, и умелой, но к тому же, в отличие от многих местных женщин, еще и весьма привлекательной — двадцать четыре года, высокая, стройная, даже, пожалуй, сексапильная, с черными, как у цыганки, волосами и голубыми отцовскими глазами. Они с Йоханом были весьма популярны среди членов рыболовного клуба. Делия заставила и отца присоединиться к ним, надеясь, что так ей будет легче следить, если Джеймс станет злоупотреблять своим любимым напитком — бренди с водой.
По уик-эндам, как зимой, так и летом, Джеймс ловил рыбу со своего ялика, а летом еще порой плавал в маске и с аквалангом, ловя рыбок для аквариума в своем магазинчике. Всем этим он мог заниматься без чьей-либо помощи и дать наконец-то волю своей природной склонности к одиночеству.
За целые сутки до начала соревнований по глубоководной рыбной ловле у слипа рыболовного клуба и вокруг поднялась необычайная суета, особенно среди тех, кто приехал издалека и привез с собой дорогое судно и снасть. Джеймса в качестве местного эксперта представили одному такому заезжему шкиперу и его команде, сообщив, что уж он-то знает самые богатые рыбой места. Таким образом и он оказался втянут в эти соревнования — мероприятие, с его точки зрения, легкомысленное, пустая трата времени и даже чуть ли не святотатство в том смысле, что любители посягали на территорию, где трудились профессионалы. В глубине души он был убежден, хотя и не говорил этого вслух, что соревнования в убийстве живых существ ради собственного тщеславия не соответствуют старинной охотничьей этике, тем более что для заезжих рыболовов море — всего лишь игровая площадка, которую они посещают не чаще раза в год.
Судно под названием «Скопа» было тем не менее самым красивым из всех, какие Джеймс когда-либо видел в жизни.
Очень дорогое, оно было оснащено двумя подвесными моторами, специальным вращающимся креслом для рыбной ловли, удобным командным мостиком и вообще буквально нашпиговано разными электронными штуковинами, какие только можно было найти на рынке. Осматривая судно вместе с капитаном, Джеймс высказал лишь одно предложение: пусть купят еще метров сто нейлоновой веревки с металлическим кольцом-цепочкой для якоря, — и один из членов команды тут же бросился исполнять его пожелание. Вечером накануне соревнований они вместе пили виски, сидя на корме и любуясь великолепным летним закатом и спокойными водами залива.
Джеймс чувствовал в сердце знакомое покалывание — его переживания сейчас были куда сильнее, чем у любого из этих «спортсменов», даже у юного сына владельца катера, буквально сгоравшего от нетерпения и мечтавшего поскорее добраться до рифовой гряды. Рифовый барьер отгораживал залив Книсны от открытого моря и внушал некий мистический ужас и восхищение тем, кому предстояло впервые в жизни посетить его. Спокойные и краткие комментарии Джеймса были для этих людей бальзамом, пролитым на раны, и они теснились вокруг старого рыбака, стараясь не упустить ни одного из редко срывавшихся с его уст слов. Джеймс очень удивился, узнав, что первой премией будет новенький однотонный грузовичок с четырьмя ведущими колесами.
— Значит, для вас рыбная ловля — это вроде как азартная игра, верно? — спрашивал он. — Что ж, при такой ставке нужно играть по-крупному.
Слушатели охотно кивали. Попыхтев трубкой, Джеймс продолжал:
— Можно пойти на устричную отмель, как все; а не то пойдем ловить горбылей-холо или трангов… если рыба придет… — Он пожал плечами. — Если плыть к устричным отмелям, придется поторапливаться и ловить на блесну желтохвостых луцианов или пятнистых тунцов; может, морских окуней наловим, а то и горбыля поймаем. — Он снова пожал плечами и выбил трубку о планшир. — Но если вам хочется почувствовать настоящий азарт, — он глянул на шкипера, который до сих пор не проронил ни слова, лишь улыбался, как бы прося извинения за энтузиазм и невоздержанность более молодых членов команды, — то можно поискать отмель подальше, в открытом море. Я там как-то бывал, правда, всего лишь раз, зато уж там-то рыбы полно и никто ее не ловит, ведь эту отмель еще и поискать придется. — Он протянул свой стакан, и ему тут же с готовностью налили еще.
— А это далеко, Джеймс? — спросил владелец катера.
— Километров двадцать.
Шкипер поскреб подбородок и пригладил курчавые седеющие волосы. Джеймс знал, что это весьма известный бизнесмен, однако в данный момент видел перед собой всего лишь обычного мужчину, довольно плотного, крепкого сложения, с загорелыми руками и ногами, в голубых шортах и босиком. Глаза шкипера, казалось, меняют оттенок вместе с постепенно меркнущим голубым небом над лагуной.
— Мне эта идея нравится, — помолчав, сказал шкипер с улыбкой. — И правда, что-то новое. Хорошо, идем на ту отмель, если погода позволит. Мое судно вполне может ходить и в открытом море. А там глубоко?
— Саженей пятьдесят, то есть метров сто будет. А над самой отмелью — что-нибудь около тридцати.
Шкипер повернулся к своей команде:
— Ну что, ребята? Идем? Терять-то нам, в общем, нечего.
Команда выразила свое согласие бурными воплями восторга.
— Если мы эту отмель не найдем, — заявил Джеймс в итоге, — можете кинуть меня акулам — и дело с концом.
В рассветной тиши залива затарахтели, загрохотали моторы.
Стоял полный штиль, лишь с океана доносился слабый запах озона. Океан ждал их за грядой рифов, и судно изящно сделало первый вираж. Ревущих валов впереди видно не было, лишь ощущалось течение приливных волн.
Джеймс коснулся плеча шкипера:
— Теперь пора; обогните рифы, держась к ним как можно ближе, и на всех парах вон к той ряби.
Застучали моторы, катер содрогнулся, чуть осел на корму и рванулся вперед. Когда они вышли за пределы гряды и позади остались мрачные, приземистые бастионы — два мыса-близнеца, сторожившие вход в залив, — на судне по-прежнему царило полное молчание, лишь снова зазвучал голос Джеймса:
— Вон там большой риф, видите? Тихий ход, иначе мы через него перелетим. Медленней, медленней!
Судно всползло на волну и изящно соскользнуло в наполненную ветром впадину в такт вздохнувшему морю. Наконец они миновали последние рифы и понеслись по маслянистой, залитой солнцем поверхности открытого моря, разбрызгивая воду, точно расплавленное золото.
Джеймс и капитан в двадцатый раз сверились с часами и компасом, и Джеймс удовлетворенно кивнул в ответ на вопросительно поднятую бровь шкипера. Он уже успел мельком заметить тюленей, однако ничего не сказал; да и птиц становилось все больше, и он ощущал, буквально кожей чувствовал, как меняется поверхность океана. Внутри у него все дрожало от нервного напряжения, даже руки не слушались, когда он раскуривал трубку, а судно, тяжело переваливаясь на волнах, плыло все дальше в полном безветрии, под неожиданно жарким солнцем. Здесь они были одни, берега исчезли в морской дали, над ними парил, то спускаясь к самой воде, то вновь взмывая в небеса, альбатрос — скиталец морей, да стаи капских уток и более крупных шоколадно-коричневых вилохвостых качурок качались вокруг на волнах. Эхолот чертил ровную черную линию — дно под ними было гладкое, глубина довольно большая; они продолжали плыть вперед, и тут вдруг качавшиеся на воде птицы неохотно взлетели, переругиваясь между собой, и снова опустились у них за кормой, совсем рядом. Губы Джеймса дрогнули в довольной улыбке, причина которой была известна лишь ему самому: он снова видел их, своих старинных друзей, и они сообщили ему именно то, что он хотел узнать. Эхолот что-то пробормотал, и черная кривая резко поползла вверх, вырисовывая извилистые пики, а люди с интересом смотрели на прибор и молча улыбались.
Судно всползло на волну и изящно соскользнуло в наполненную ветром впадину в такт вздохнувшему морю. Наконец они миновали последние рифы и понеслись по маслянистой, залитой солнцем поверхности открытого моря, разбрызгивая воду, точно расплавленное золото.
Джеймс и капитан в двадцатый раз сверились с часами и компасом, и Джеймс удовлетворенно кивнул в ответ на вопросительно поднятую бровь шкипера. Он уже успел мельком заметить тюленей, однако ничего не сказал; да и птиц становилось все больше, и он ощущал, буквально кожей чувствовал, как меняется поверхность океана. Внутри у него все дрожало от нервного напряжения, даже руки не слушались, когда он раскуривал трубку, а судно, тяжело переваливаясь на волнах, плыло все дальше в полном безветрии, под неожиданно жарким солнцем. Здесь они были одни, берега исчезли в морской дали, над ними парил, то спускаясь к самой воде, то вновь взмывая в небеса, альбатрос — скиталец морей, да стаи капских уток и более крупных шоколадно-коричневых вилохвостых качурок качались вокруг на волнах. Эхолот чертил ровную черную линию — дно под ними было гладкое, глубина довольно большая; они продолжали плыть вперед, и тут вдруг качавшиеся на воде птицы неохотно взлетели, переругиваясь между собой, и снова опустились у них за кормой, совсем рядом. Губы Джеймса дрогнули в довольной улыбке, причина которой была известна лишь ему самому: он снова видел их, своих старинных друзей, и они сообщили ему именно то, что он хотел узнать. Эхолот что-то пробормотал, и черная кривая резко поползла вверх, вырисовывая извилистые пики, а люди с интересом смотрели на прибор и молча улыбались.
Бросив якорь над одной из особенно острых подводных скал, они немедленно принялись за рыбную ловлю. Попадались крупные парапристипомы и дагерады. Джеймс надел на искалеченную руку специально приспособленную перчатку, с помощью которой мог как-то управляться со спиннингом, но все же былой ловкости не хватало; только теперь он понял, какая сила и точность требовалась от его пальцев, когда он снимал с крючка крупную, все еще бьющуюся рыбину. Раньше это было как бы частью его натуры, теперь же он чувствовал себя неуклюжим новичком, взявшимся за слишком трудное и опасное дело. В итоге он бросил ловить спиннингом, удовлетворившись острогой, которую сжимал в левой руке, и стараясь даже в царившей вокруг суете сохранить чистоту на палубе. К тому же рыболовы тоже не давали ему скучать. В который раз тронула его красота только что пойманного натальского дагерада, когда по телу рыбины словно пробегают разноцветные волны, словно радужные пятна нефти, расплывающиеся на воде, или расцветающая пастельными тонами заря. Они поймали двух желтых каменных зубанов, настоящих чудовищ, сверкавших золотисто-красными блестками, и одного черного морского карася, который, по прикидке Джеймса, весил фунтов девяносто пять. Он никогда не мог заставить себя определять вес рыбы в килограммах. В данном случае он ошибся не намного: огромная черная, с шишковатым носом рыбина весила ровно сто фунтов. Из рифовых рыб они сперва ловили желтохвостых луцианов, а потом удочки перестало дергать так, что в глазах темнело, и кто-то сильный потянул лесу, заставив спиннинг верещать от напряжения. Последней рыбиной, которую они поймали и тут же, впрочем, упустили еще до того, как подоспели суповые акулы, был горбыль-холо килограммов на девять — Джеймс сказал: двадцать фунтов.
Рыба была длиной с ногу взрослого человека; стремительно вылетев из воды, она яростно мотнула головой, и крючок оборвался. Джеймс сверху видел, как горбыль ударил хвостом по воде — живое сокровище! — и ушел на глубину, навстречу свободе, в синий океан.
Могучие хвосты и обтекаемые тела акул, крутившихся вокруг судна, наглядно демонстрировали, каким образом они способны развивать такую огромную скорость даже на большой глубине; вряд ли они со своими хищными пастями были желанными гостями возле катера, но все равно пора было возвращаться. Судно на большой скорости двинулось к невидимому пока побережью, и рыболовы, до крайности возбужденные, старавшиеся перекричать друг друга и рев моторов, без конца вспоминали различные захватывающие моменты сегодняшней ловли.
Время близилось к полуночи; уже под ликующие крики был взвешен улов, и теперь вся компания наслаждалась одержанной победой. Джеймс вышел на задний двор, где на специальной площадке жарили целого быка. Ему хотелось посмотреть на рыбу. Она лежала, брошенная небрежно, кучами, никому не нужная и всеми позабытая на чуждой ей земной траве. Джеймс вернулся в бар и заказал двойную порцию бренди. И пообещал себе, что никогда больше не пойдет на ту безымянную отмель, чувствуя слабое удовлетворение оттого, что никому без его помощи эту отмель так просто не отыскать.
Тут решающую роль играло сильное восточное течение, а он и не подумал сообщить об этом капитану «Скопы».
На следующий день, в воскресенье, Джеймс снова пошел на берег к клубу рыболовов, чтобы выпить на прощанье с командой «Скопы». День был неожиданно жарким, влажным, барометр падал, предвещая перемену погоды. Джеймс заметил фургон торговца рыбой и поинтересовался, почему это ценный улов так долго валяется на берегу. Какая же злость, какое отвращение охватили его, когда торговец сообщил, что отказался от рыбы, потому что «она уже провоняла». А ведь Джеймс заставил этого мальчишку, сына владельца «Скопы», пообещать, что он непременно лично проверит, чтобы рыбу вычистили и выпотрошили сразу после взвешивания! Впрочем, легко можно себе представить, как все было на самом деле.
Выпив парочку банок пива и пребывая в эйфории после победы, да еще после такого утомительного и напряженного дня, мальчишка, едва услышав первые звуки музыки, сразу забыл обо всем на свете. И рыба — непривычная для него забота — так и осталась неухоженной, ведь она уже сослужила свою службу. В конце концов, разве могла какая-то рыба состязаться со стоимостью новенького грузовичка с четырьмя ведущими колесами?
Глава третья
На глубине метров двести вода была холодная. Меченый плыл во тьме над самым каменистым дном. Здесь был совсем иной мир, сильно отличавшийся от шельфа, протянувшегося трехсотметровой полосой вдоль Южного побережья Африки, где он прожил более года; здесь он часто замечал странных, призрачно светившихся рыбок, которые как бы намекали на существование дальше к югу, за кромкой континентального шельфа, немыслимых глубин. Меченый достиг десяти килограммов веса и в длину был около полутора метров; теперь он превратился в настоящего охотника, почти перестав быть чьей-то добычей, однако всегда остерегался проплывавших мимо хищников вроде гребнезубой акулы или шестижаберника, которые порой достигали пятиметровой длины, а также акул-домовых с их странными, похожими на клювы челюстями — находившихся в вечном движении, вечно голодных призраков глубоководья.
Он провел месяц среди обросших кораллами скал, охотясь на снэпперов или рифовых окуней, африканских гимнапогонов и светящихся анчоусов в бесчисленных пещерах и трещинах старого лавового потока и постепенно продвигаясь к северу, к отвесному склону каменистого подводного плато, которое вызывало его любопытство, потому что весьма отличалось от всех прочих мест, которые он посещал до сих пор.
От крутых утесов исходило не только ощущение прочности и надежности, но и новые, неведомые звуки, а также множество электрических разрядов, испускаемых незнакомыми существами и предметами, так что Меченый приближался к плато осторожно; немного успокаивало его лишь присутствие небольшой стайки молодых горбылей-холо примерно того же размера, что и он сам; с ними Меченый почти материально ощущал родство — благодаря особого рода энергетическим сигналам, сплетавшимся будто в паутину.
Поднимаясь вверх, вдоль довольно крутых каменистых склонов, Меченый чувствовал, что неведомые электрические разряды становятся все сильнее; постепенно стал виден и сам их источник — некое существо, более крупное, чем он. Меченый замедлил ход. Вокруг были бесконечные своды пещер, коралловые арки, песчаные проспекты, по которым стремились потоки воды, нежно гладившие бока горбыля и сообщавшие ему не меньше разных тайн и секретов, чем может рассказать льву ветерок, дующий на суше. Существо над ним тоже остановилось, волнуя воду попеременными ударами своих семи мясистых плавников или ласт и, видимо, понимая, что тот, кто поднимается снизу, слишком велик, чтобы его съесть, не принадлежит к его собственному семейству и, возможно, опасен. Существо в высшей степени изящно перевернулось на спину и проплыло так несколько метров — в совершенно горизонтальном положении, животом к далекой поверхности воды, вслушиваясь в исходящие от Меченого звуки и надеясь получить побольше информации, потом заняло вертикальное положение головой вниз и выставило хвост, как радиоантенну, улавливающую сигналы с помощью маленького специального датчика на самом кончике хвоста. Это была самка целаканта; ей было двадцать пять лет, она снова готовилась произвести на свет потомство — возможно, в последний раз — и несла в себе восемнадцать икринок размером с апельсин и такого же цвета. Не ощущая в данный момент поблизости ничего съедобного, самка целаканта инстинктивно заботилась только о собственной безопасности и безопасности малышей, которых она в ближайшие месяцы родит живыми и совершенно жизнеспособными.