– Еще не составил.
– Давайте я внесу предложение: заходите ко мне на рынок Кроуфорд.
– Звучит заманчиво.
Пратик объясняет, как добраться. Приняв холодный душ, я выхожу на улицу, Чодхари тащится за мной по пятам, увещевая насчет «карманников, воров, проституток и бандитствующих шаек». Перечисляя все эти опасности, он загибает свои толстые пальцы.
– К вам будут приставать.
Я уверяю его, что смогу за себя постоять, да и в любом случае ко мне пристают лишь женщины, сидящие на заросших травой полосах улиц в тени деревьев, они просят денег на детскую смесь для младенцев, которых держат на руках.
Эта часть Мумбая со стареющими колониальными постройками немного напоминает мне Лондон, правда, цвета тут очень насыщенные: женские сари, храмы с оранжевыми гирляндами, автобусы совершенно безумной раскраски. Кажется, что все впитывает и отражает здешнее яркое солнце.
Рынок Кроуфорд снаружи кажется очередным зданием, вырванным из старой Англии, но внутри настоящая Индия: шумная торговля и еще более сюрреалистически яркие цвета. Я иду мимо столов с фруктами, одеждой, пробираюсь к киоскам с электроникой, где Пратик велел мне его искать. Вдруг меня хлопают по плечу.
– Заблудился? – спрашивает он, улыбка до ушей.
– Не в плохом смысле этого слова.
Он не понимает и хмурится.
– Я беспокоился, – говорит он. – Хотел тебе позвонить, но у меня не было номера мобильного.
– Он тут не берет.
Он снова начинает улыбаться.
– А у моего дяди как раз продается множество телефонов.
– Ты ради этого меня сюда заманил? – подшучиваю я.
Пратик делает вид, что обижен.
– Нет, конечно. Я разве знал, что у тебя нет телефона? – Он машет рукой – можешь и у других купить.
– Пратик, я шучу.
– А.
Он ведет меня к ларьку своего дяди, там все до потолка забито мобильниками, радио, компьютерами, поддельными айпадами, телевизорами и прочим. Пратик знакомит меня с дядей и покупает нам всем по чашке чая у чай-валлы, торговца с тележкой. Потом он ведет меня в подсобку, и мы садимся на пару хлипких табуретов.
– Ты тут работаешь?
– По понедельникам, вторникам и пятницам.
– А в остальные дни чем занят?
Он опять кивает-машет головой.
– Бухгалтерию изучаю. А иногда еще на мать работаю. Или помогаю брату искать goreh[55] для кино.
– Goreh?
– Белых людей вроде тебя. Поэтому я был сегодня в аэропорту. Брата отвозил.
– А что же меня не пригласил? – снова шучу я.
– Ну, я же не директор по кастингу, даже не помощник помощника. Я просто вез Рахула в аэропорт, он собирался искать там дикарей, которым нужны деньги. Уиллем, тебе нужны деньги?
– Нет.
– Я так и подумал. Ты же остановился в «Бомбей Роял». Это очень высокий класс. И к матери приехал. А отец где? – спрашивает он.
Я уже довольно давно не слышал этого вопроса.
– Умер.
– А мой тоже, – говорит Пратик чуть не с радостью. – Но у меня много дядей. И братьев. А у тебя?
Я чуть не говорю, что есть один. Дядя. Но как это объяснить? Даниэль – даже не то, чтобы белая ворона, скорее невидимая, Брам всегда его затмевал. И Яэль. Даниэль – лишь сноска в их романе, сделанная таким мелким шрифтом, что никто ее не читает. Младший брат, заброшенный, неопрятный, ему всегда уделяли меньше внимания – не забудьте, что он был еще и ниже. Даниэль, которого отправили на заднее сиденье «Фиата», после чего он как на заднее сиденье жизни попал.
– У меня родственников почти нет, – говорю я в итоге и ставлю на этой неопределенности точку, пожав плечами – это у меня все равно что кивнуть-покачать головой.
Пратик демонстрирует мне ассортимент телефонов. Я выбираю, покупаю и симку. Он сразу же забивает туда собственный номер и на всякий случай еще и дядин. Мы допиваем чай, после чего Пратик объявляет:
– Думаю, теперь ты должен пойти в кино.
– Я только приехал.
– Вот именно. Чем славится Индия в первую очередь? Четырнадцать миллионов человек…
– Каждый день ходят в кино, – перебиваю я. – Да, мне уже сказали.
Он достает из сумки ворох журналов, которые я уже видел в его машине. Магновский «Стардаст». Открывает один и показывает мне симпатичных людей с поразительно белыми зубами. Сыплет именами, ужасается, что я никого не знаю.
– Идем сейчас же, – заявляет он.
– Тебе разве работать не надо?
– В Индии работа – хозяин, но гость – это бог, – говорит Пратик. – К тому же с учетом телефона и такси… – Он улыбается. – Дядя не будет возражать. – Он изучает газету. – Идет «Dil Mera Golmaal».[56] И «Банды Вассейпура». Или «Dhal Gaya Din».[57] Баба, как считаешь?
Пратик с дядей начинают оживленную беседу на смеси хинди и английского о достоинствах и недостатках каждого из фильмов. Наконец, останавливаются на «Моем разбитом сердце».
Кинотеатр находится в здании в стиле ар-деко с отслаивающейся белой краской, несколько похожем на кинотеатры, куда Саба водил меня смотреть ретро, когда приезжал к нам в гости. Я покупаю билеты и попкорн на двоих. Пратик обещает, что в знак благодарности будет мне переводить.
Фильм – нечто вроде запутанной переделки «Ромео и Джульетты», повествующей о враждующих семействах и гангстерах. Тут и террористический заговор по похищению ядерного оружия, и бессчетное число взрывов, и танцевальные номера – в общем, перевод практически не требуется. Кино одновременно какое-то и бредовое, и не требующее объяснений.
Но Пратик все же старается.
– Этот – брат вон того, но он об этом не знает, – шепчет он. – Один плохой, второй хороший, девчонка обручена с плохим, но любит хорошего. Ее семья ненавидит его семью, а его – ее, хотя не по правде, потому что вражда из-за отца той семьи, она началась, когда он выкрал у них младенца, понимаешь. А еще он террорист.
– Ага.
Потом следует танцевальный номер, потом драка, потом внезапно появляется пустыня.
– Дубай, – шепчет Пратик.
– А зачем? – спрашиваю я.
Пратик объясняет, что там нефтяной консорциум. И террористы.
Далее следуют несколько сцен в пустыне, включая дуэль двух монстров-траков, Хенку бы понравилось.
Потом место действия резко переносится в Париж. На секунду задерживаются на виде Сены, потом показывают берега. Мы видим героиню и хорошего близнеца; как объясняет Пратик, они поженились и сбежали. Влюбленные начинают петь. Хотя они уже не возле Сены, а на арочных мостах над каналами в Виллет, я узнаю это место. Мы с Лулу проплывали там, сидя бок о бок друг с другом, колотя ногами по барже. Иногда мы касались друг друга, и меня уже от этого пронзали возбуждающие электрические импульсы.
И сейчас, в этом затхлом кинотеатре, я ощущаю то же самое. Палец словно рефлекторно касается запястья, хотя в темноте этот жест ничего не выражает.
Песня вскоре заканчивается, мы снова возвращаемся в Индию, где нас ждет торжественное завершение – семьи воссоединяются и примиряются, еще одна свадебная церемония и танцевальный номер. В отличие от Ромео с Джульеттой этим влюбленным достался счастливый конец.
Потом мы гуляем по людным улицам. Уже темно, жара то отступает, то снова накатывает. Мы бредем без цели и доходим до широкой полосы песка.
– Пляж Чаупати, – говорит Пратик, показывая на роскошные высотки на Марин-драйв. Они сверкают, словно бриллианты на изгибе тонкого запястья бухты.
Атмосфера здесь как на карнавале – торговцы едой, клоуны, фигурные воздушные шарики, влюбленные, тайно целующиеся возле пальм под покровом ночи. Я стараюсь не думать о нашем первом поцелуе. Когда я поцеловал ее не в губы, а в родимое пятно. Я ждал этого момента целый день. Почему-то я заранее точно знал, какое оно будет на вкус.
Волны плещутся о берег. Аравийское море. Атлантический океан. Между нами уже два океана. Но этого как будто недостаточно.
Двадцать три
Через четыре дня у Яэль, наконец, выходной. Обычно, когда я просыпался на своей раскладушке, она уже выбегала из двери, а сегодня я вижу ее в пижаме.
– Я заказала завтрак, – говорит она. Голос у нее четкий, гортанный израильский акцент за годы, что она говорила на английском, изгладился.
В дверь стучат. Шаркая ногами, входит Чодхари с тележкой, кажется, что он работает тут ежедневно один во всех должностях.
– Мемсаиб, завтрак, – объявляет он.
– Благодарю, Чодхари, – отвечает ему Яэль.
Он рассматривает нас. Потом качает головой.
– Мемсаиб, совсем он на вас не похож.
– Он похож на baba,[58] – говорит Яэль.
Я знаю, что это так, но все равно странно слышать это от нее. Хотя, думаю, ей страннее видеть перед собой лицо погибшего мужа. Иногда, когда я в добром настроении, я именно этим объясняю, почему она так отстранилась от меня за последние три года. Но потом мое более суровое «я» интересуется – а как же предыдущие восемнадцать лет?
Чодри с театральной торжественностью расставляет завтрак – тосты, кофе, чай, сок. Потом пятится к двери.
– Он хоть когда-нибудь уходит отсюда? – интересуюсь я.
– Нет, вообще-то. Дети у него все за границей, жена умерла, а он работает.
– Бедный.
Она снова окидывает меня непонятным взглядом.
– Ну, у него хотя бы цель в жизни есть.
Яэль открывает газету. Даже она цветная – как бледная лососина.
– Что ты эти дни делал? – спрашивает она, просматривая заголовки.
Я снова ходил на пляж Чопати, по рынкам вокруг Колабы, к «Воротам». Еще раз были в кино с Пратиком. Но в основном я просто бродил. Без цели.
– Так, то да се, – говорю я.
– Ну, тогда сегодня будет се да то, – отвечает она.
Когда мы спускаемся, нас окружает стандартная толпа попрошаек.
– Десять рупий, – говорит женщина со спящим младенцем. – На смесь ребенку. Идемте, вместе купим.
Я пытаюсь достать деньги, но Яэль одергивает меня и говорит женщине что-то резкое на хинди.
Я молчу. Наверное, Яэль догадывается по лицу, и начинает недовольно объяснять.
– Уиллем, это мошенничество. Они используют детей. Эти женщины – члены группировок, это организованная преступность.
Я смотрю на ту попрошайку, она уже возле отеля «Тадж-Махал», и пожимаю плечами.
– И? Ей все равно нужны деньги.
Яэль с недовольным лицом кивает.
– Да, ей нужны. И ребенку, разумеется, надо поесть, но никто из них ничего не получит. Если ты купишь ей молоко, ты заплатишь втридорога, и эго твое точно так же раздуется. Помог матери накормить младенца. Что может быть лучше?
Я молчу, потому что каждый день давал им деньги, и теперь я чувствую себя дурачком.
– Как только ты отойдешь, молоко вернется в магазин. А твои денежки? Торговец получит долю; босс получит долю. А эти женщины, они перед ними в долгу, и им не перепадает ничего. А уж что будет с детьми… – Она зловеще обрывает фразу.
– Что с детьми? – Вопрос вырывается раньше, чем я успеваю осознать, что, возможно, не желаю знать на него ответ.
– Умирают. Иногда от голода. Иногда от воспаления легких. Жизнь у них трудная, так что каждая мелочь может оказаться губительной.
– Знаю. – Иногда так бывает, даже когда жизнь не настолько трудна, думаю я. Интересно, думает ли она то же самое?
– На самом деле, когда ты приехал, я опоздала как раз из-за такого ребенка. – Подробностей Яэль не рассказывает, предоставляя мне возможность додумать самому.
Яэль со своей закрытостью умудряется заставить меня чувствовать себя виноватым за то, что я до этого винил ее – ведь у нее было более важное дело, да еще и горечь – у нее всегда есть более важные дела. В первую очередь я испытываю усталость. Не могла, что ли, сказать, чтобы мне не пришлось сталкиваться с этой виной и горечью?
Иногда я думаю, что именно вина с горечью и есть наш с ней истинный общий язык.
* * *Первым делом она показывает мне храм Шри Сиддхивинаяка, разукрашенный свадебный торт, атакуемый ордами муравьев-туристов. Мы с ней вливаемся в толпу, проталкиваемся в душный золотой зал и направляемся к украшенной цветами статуе бога-слона. Он красный, как свекла, словно ему стыдно, хотя, может, просто жарко.
– Это Ганеша, – говорит Яэль.
– Он устраняет препятствия.
Она кивает.
Окружающие нас люди раскладывают гирлянды по всему храму, поют, молятся.
– Подношение обязательно делать? – спрашиваю я. – Чтобы препятствия устранили?
– Можно сделать, – отвечает она. – Можно просто мантру спеть.
– Какую мантру?
– Их несколько. – Какое-то время Яэль молчит. Потом начинает петь, низко и отчетливо. – Ом гам ганапатайе намаха. – Она смотрит на меня, словно я успел все запомнить.
– Что это означает?
Она вскидывает голову.
– Я слышала, что примерно это переводится как «Просыпайся».
– Просыпайся?
Секунду она смотрит на меня, и хотя у нас с ней одинаковые глаза, я совсем не представляю, что она видит.
– В мантре важен не перевод. А намерение. Именно это надо говорить, если хочешь начать сначала.
* * *Мы выходим из храма и берем рикшу.
– Теперь куда? – интересуюсь я.
– Поедем обедать с Мукешем.
Мукешем? С тем агентом, который заказывал мне билеты?
Следующие полчаса, петляя по загруженной дороге, объезжая коров, мы проводим в молчании. Наконец, мы приезжаем в какое-то пыльное подобие торгового центра. Пока мы расплачиваемся с водителем, из двери с вывеской «Заграничные путешествия» выкатывается высокий и широкий улыбчивый мужчина в еще более широкой белой рубахе.
– Уиллем! – Он приветствует меня тепло, берет за руки. – Добро пожаловать.
– Спасибо, – говорю я, переводя взгляд с него на Яэль, она на него решительно не смотрит, и я думаю, что же происходит. Они вместе? Это вполне в ее стиле – заставить меня думать, что он ее друг, не представляя его как друга, чтобы я сам гадал.
Мукеш велит нашему водителю подождать, возвращается в агентство, выносит оттуда пакет, потом мы все снова залезаем и еще пятнадцать минут едем по пробкам до ресторана.
– Тут кухня Среднего Востока, – с гордостью объявляет Мукеш, – как твоя мамочка.
Мукеш отодвигает меню в сторону, подзывает официанта и заказывает хумус с виноградными листьями, баба гануш и табуле.
Когда подают хумус, Мукеш интересуется моим впечатлением от индийской кухни.
Я рассказываю, что покупал только досу[59] и пакору[60] на улицах.
– Настоящего карри даже еще не пробовал.
– Надо будет тебе это организовать, – сообщает он. – Я ради этого и пришел. – Он достает из пакета несколько блестящих брошюр. – У тебя времени не так много, так что я советую выбрать какой-то один район – Раджастхан, Керала или Уттар-Прадеш – и исследовать его. Я позволил себе вольность составить несколько приблизительных маршрутов. – Он передает по столу распечатку. По Раджастхану. На ней отмечено все. Билет до Джайпура туда и обратно, оттуда до Джодхпура, потом до Удайпура, потом до Джайсалмера. Даже поездка на верблюдах включена. И аналогичный вариант по Керале – перелеты, трансферы, речные круизы.
Я удивлен.
– Мы поедем в путешествие? – спрашиваю я у Яэль.
– Нет-нет, – отвечает за нее Мукеш. – Маме надо работать. Это путешествие только для тебя, чтобы твоя поездка в Индию была тип-топ.
И я понимаю, почему она выглядела так виновато. Мукеш – не ее друг. Он просто работает в агентстве. Яэль наняла его, чтобы он привез меня сюда, и его же наняла, чтобы он ее от меня избавил.
Теперь я хотя бы знаю, почему я здесь оказался. Не ради какого-то нового начала. Это было сделанное по глупости предложение, по глупости принятое, но глупее всего было на него рассчитывать.
– Какой вариант ты предпочитаешь? – спрашивает Мукеш, похоже, не понимая, на какой тернистый путь ступает.
Во мне вскипает желчная ярость, но я держу ее в себе до тех пор, пока она не удваивается, и я не начинаю злиться еще и на самого себя. Что такое безумие? Это когда делаешь одно и то же раз за разом, ожидая нового результата.
– Вот этот, – говорю я, показывая на верхнюю брошюру, даже не глядя, что в ней. Не имеет значения.
Двадцать четыре Март Джайсалмер, Индия
В Джайсалмере десять часов, пустынное солнце лупит по желтым, как песок, камням этого города-крепости. В узких улочках и лестничных маршах воздух густой от жары и дыма – с утра жгли навоз, что, как и вездесущие верблюды и коровы, придает городу особый аромат.
Я обхожу группу женщин, их глаза, подведенные кайалом, опущены, но они умудряются флиртовать иначе, взмахивая сари электрических цветов, позвякивая браслетами на щиколотках.
Спускаюсь с холма, прохожу мимо нескольких столов, с которых торгуют местным текстилем. У одного из них я останавливаюсь, уставившись на пурпурный гобелен.
– Нравится? – небрежно спрашивает молодой продавец, не подавая виду, что знает меня, разве что глаза у него блестят.
– Возможно, – ни к чему не обязывающе отвечаю я.
– Ищете что-то конкретное?
– Кое-что присмотрел.
Навал торжественно кивает, ни намека на улыбку, ни намека на то, что этот самый диалог мы повторяем последние четыре дня. Это как игра. Или пьеса, которую мы начали разыгрывать, когда я нашел нужный мне гобелен. Точнее, нужный Пратику.
Через два дня после того, как я улетел в Раджастхан, когда я, еще полный желчи и горечи, подумывал о том, чтобы пораньше вернуться в Амстердам, Пратик прислал мне эсэмэс, что у него ко мне «суперпредложение!!!!!!!!!!» Оказалось, не такое-то уж оно и супер. Он хотел, чтобы я накупил в Раджастхане всякой местной всячины, которую он потом перепродаст в Мумбае. Он компенсирует мне расходы, а прибыль поделим пополам. Я сначала отказался, особенно когда увидел список необходимых покупок. Но однажды в Джайпуре я оказался на Базаре Бапу, мне нечего было делать, и я принялся искать кожаные сандалии, о которых он говорил. Дальше так и пошло. Я прочесывал рынки в поисках специй, браслетов, конкретных тапочек, это придало моему путешествию некую форму, так что я смог забыть, что, по сути, нахожусь в ссылке. В итоге я даже попросил Мукеша продлить ее на неделю. Сейчас уже идет третья, поэтому, когда я вернусь в Мумбай, до вылета домой останется всего несколько дней.