– Ну да, – недоверчиво всхлипнул сын.
– Ну да, а если не высохнет, купим другой, третий! Ты их настолько разбаловала, что никакой управы теперь на них нет! Они даже не понимают, что можно, а чего… – начал было Максим.
– Ты разбудил меня для того, чтобы сообщить это? – спросила Аня.
– Да! – Максим по инерции продолжил выговор жене, но потом неохотно добавил: – Нет! Ужин готов, я тебе его сейчас принесу.
Аня хотела было отказаться, но, заметив на лицах близнецов какое-то странное выражение, промолчала.
Через десять минут перед Аней стояла глубокая тарелка с густой манной кашей. Каша была скорее соленая, чем сладкая, а ложку Максим дал большую. Аня подавила вздох вместе с невольным судорожным глотательным движением.
– Ты, мама, ешь! Сама говорила, что от каши все сразу здоровеют, – мстительно, в один голос, сказали дети.
«Да, болеть – это почти счастье! – подумала Аня, но, съев ложку каши, тут же про себя добавила: – Хотя повар нужен. Максим прав».
Потом, когда Аня выздоровела, она простила Максиму его невольное раздражение, крики на детей, хлопанье дверью. Она даже умилялась тому рвению, с которым он возился в тот день на кухне.
Впрочем, таких ситуаций больше не возникало. К счастью, Аня была здорова, а Максим, поглощенный работой, в домашние дела почти не вмешивался. И эта немного смешная, немного грустная история стала забываться. Ане уже казалось невероятным, что ее муж варил борщ, манную кашу, возился с мальчишками и изо всех сил старался навести в доме порядок. Да, она сама была виновата, что с самого начала семейной жизни не привлекала его к хозяйству, а с появлением Сашки и близнецов – к ежедневному, ежечасному, ежеминутному круговороту обслуживания детей. Муж привык ко всему готовенькому. А у Ани не было потребности в душевном единении с Максимом, а ведь только так, по ее мнению, должны воспитывать детей родители. Поэтому она и воспитывала, и обихоживала мальчиков только сама.
Так или иначе, но этот трагикомический эпизод с борщом и кашей не повторился, и все пятеро его участников больше никогда не выглядели, да и не чувствовали себя одной семьей, пусть шумно-бестолковой, неорганизованной, но семьей. Уже давно они поделились на «Он» и «Мы». «Он» – это папа, Максим, и «Они» – это Аня и мальчики. «Он» всегда спешил, был недоволен и часто закрывался в своем кабинете. «Они» еще долго по привычке ждали, что «Он» с ними поиграет, погуляет, поговорит, свозит в кино или просто покатает на своей большой машине. Но этого не случалось. Вместо этого в доме появились новые люди, которые не только помогали по хозяйству, но и занялись воспитанием детей. Как Аня ни возражала, число прислуги в доме стало вдруг стремительно увеличиваться, и тем самым свидетелей их жизни появлялось все больше и больше.
– Мы больше никогда не бываем наедине. Спальня не считается. Ты приходишь теперь слишком поздно, а я пью слишком много успокоительного, – сказала как-то Аня.
Максим ничего не ответил. Он всецело был поглощен какими-то расчетами.
«Ты увидишь, я был прав!» – вот какое было у Аниного мужа любимое выражение. Максим, разумеется, и был прав. Во всяком случае, ему так казалось. Аня же должна была поверить ему на слово – касалось ли это манеры общения с многочисленной охраной дома, температуры воздуха в комнатах или ее, Аниного, самочувствия.
Вопрос ее здоровья с некоторых пор стал предметом частого обсуждения.
– Тебе надо пройти диспансеризацию. Нечего кривиться – весь мир следит за своим давлением, кровью и холестерином, – в категоричной форме заявил как-то Максим.
– Ну, это больше к тебе относится, это ты у нас свининку любишь, – парировала Аня.
– Ань, я не настаиваю, делай как знаешь, просто знай, что в любой момент ты можешь с водителем поехать в поликлинику.
Аня кивала, а потом совершенно случайно посреди дня дежурный водитель, который всегда оставался в доме, останавливал ее во дворе:
– Анна Алексеевна, когда выезжаем?
– Куда?
– Как – куда? В поликлинику…
– Спасибо, но я никуда не собираюсь…
– Извините, значит, я неправильно понял.
– Вероятно!
Аня негодовала – Максим по-прежнему пытался выстроить ее жизнь до мельчайших подробностей. И в этих попытках проглядывало уже не занудство педанта, не желание мужа подчинить себе жену, а нечто более серьезное, с чем Аня справиться не могла. В характере Максима все больше проявлялись черты деспота.
В те далекие времена, когда Аня и Максим только начинали встречаться, когда воспоминания о встрече в музее были свежи, Максим казался человеком строгим. Эта строгость, касающаяся прежде всего собственных поступков, трансформировалась в эмоциональную сухость и чрезмерную требовательность к другим. Аня, испытавшая на себе его влюбленность, не могла не отметить, что именно чувства делали Максима обаятельным. Под напором его «инициатив», а выражение чувств, в его понимании, могло иметь прежде всего такую форму, устоять было непросто. Сложно было быть не втянутой в орбиту бешеной деятельности, затеянной ради тебя… Даже после исчезновения Олега, будучи абсолютно равнодушной к внешнему миру, Аня так или иначе потихоньку встраивалась в предлагаемую Максимом схему отношений. «Если бы тебя это не устраивало, ты бы не поддалась!» – так сказала она сама себе по этому поводу. Однако, как только жизнь принимала формы более-менее устойчивые, Максим становился тем самым Максимом, который так раздражал Аню. Впрочем, к прежней сухости, педантичности и невниманию сейчас прибавились нетерпение, раздражительность и полное пренебрежение чужими эмоциями.
«У вас дети, на его плечах большая семья, которая живет достаточно вольготно, – не уставала напоминать Варвара Сергеевна. – Имеет тебе смысл быть снисходительнее». Аня и старалась быть снисходительнее, но это ее великодушие Максим не ценил, как порой не ценят завоеванное. Аня же вспоминала, как Максим ее «завоевывал», каким подарком для него когда-то было ее внимание. И эта разница в отношении ее огорчала. Поддавшись на его уговоры («Я люблю тебя, и мне достаточно, чтобы ты просто была рядом!», «Я ничего не требую, давай поживем вместе – я сумею подстроиться под тебя!»), поддавшись материнским увещеваниям («Он тебе столько уже простил, он был рядом, когда тебе было тяжело – это ли не настоящая любовь?!»), Аня сначала чувствовала себя королевой, милостиво позволяющей себя любить, теперь же оказалось, что королеве можно делать замечания, поучать и наказывать недовольным молчанием.
Глава третья– Вы же понимаете, что это лечится небольшим количеством успокоительного и временем. Мы не сможем сделать то, что подвластно дням и неделям. Мы можем смягчить, мы можем отвлечь и «задавить» душевную боль, но вылечить мы не можем. И потом, что именно вас так тревожит? На что вы обратили внимание? – врач нетерпеливо посмотрел на пожилую женщину, сидящую напротив. Он знал ее с давних пор. Еще с тех, когда она со стильной прической, горделивой осанкой, с немного высокомерными манерами приводила на диспансеризацию своих детей. Сейчас, сохранив привлекательность лица, женщина потеряла спокойствие и решительность. Растерянность стала привычной миной на ее лице.
– Я понимаю, – отвечала женщина врачу, но не двинулась с места. Ей казалось, что, пока она сидит здесь, в этом знакомом кабинете, с этим давно знакомым человеком, все беды, все страхи, все напасти отступят.
– И потом, может, вам это все кажется?
– Не знаю, – тем же тоном отвечала женщина. Она и впрямь не знала, что происходит с ее дочерью. – мы живем отдельно. Но ее муж жалуется на странности в поведении.
– У моей жены «странностей» тоже хватает, – привычно пошутил врач.
– Зять давно уже повторяет об этом. Но боится заговорить с ней о визите к врачу. Боится ее обидеть, задеть, сделать ей хуже. Но ведь дети…
– Да, постродовая депрессия – это коварная штука. Но она проходит бесследно, если соблюдать некоторые правила и подкреплять их небольшими медикаментозными усилиями.
– Но ее младшим детям уже по четыре года.
– И что? Вы хотите сказать, что за это время она могла оправиться от родов? Вы заблуждаетесь: если ничего не делать, обострение может наступить и через пять лет.
Врач помолчал. Он не мог сказать, что спешит к пациенту, что из этих разговоров, которые ведутся уже длительное время, он никогда не поймет, в чем же ненормальность поведения молодой женщины, дочери его старой знакомой. Он никак не может собраться с духом и не может приказать привезти наконец дочь на прием. Он чувствует, что за всеми разговорами скрыта какая-то семейная тайна, о которой Варвара Сергеевна не может или не хочет говорить. «Господи, беда с этим ложным чувством собственного достоинства! Давно бы уже вылечили, а вместо этого…» – вздохнул врач.
Варвара Сергеевна вздох поняла правильно и поднялась. Оставив маленький конвертик с деньгами на краю стола, она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.
Только оказавшись на шумной улице, она очнулась от оцепенения, которое сковывало ее. Все происходящее в семье дочери Варвара Сергеевна переживала крайне тяжело. Ей казалось, что Аня расплачивается за все грехи, совершенные предками Спиридоновых. «Надо ее показать врачу. Но как? Как Ане сказать, что ее действия и слова странные?! Можно ли внушить человеку, что он ненормальный? И ненормальный ли он?» Варвара Сергеевна не спеша шла по улице, вспоминая, как недавно, в разгар рабочего дня, когда она безмятежно варила варенье из айвы, к ней неожиданно примчался муж дочери.
– Я могу с вами поговорить? – выпалил он, даже не поздоровавшись.
– Да, – оторопела Варвара Сергеевна. Муж Анны был всегда настолько занят, что порой на днях рождения детей появлялся минут на десять – преподнести шикарный подарок, поцеловать красивых ребят, жену, крикнуть что-то ободряющее гостям и исчезнуть в сопровождении охраны и водителя.
– Конечно, давай я тебе чаю налью…
– Давайте, – согласился Максим.
Так, за чашкой чая и горячим, недоваренным вареньем из айвы, она узнала, что происходит в семье дочери.
– Вы же знаете, что я часто езжу за границу. У меня дела и в Европе, и в Америке, а вот совсем недавно пришлось быть в Бразилии.
– Да, Анечка мне говорила…
– А она вам говорила, что туда мы могли поехать все вместе, с мальчишками?
– Нет, – растерянно ответила Варвара Сергеевна. Она ничего об этом не знала и даже была недовольна тем, что зять не смог взять в двухмесячную поездку жену и сыновей.
– Мог. Начальство дало «добро», поскольку я мог задержаться там и на полгода. Но Аня и дети не поехали.
– А почему? – осторожно спросила Варвара Сергеевна.
– Потому что Аня не смогла сфотографировать их на документы. Надо было заполнить специальные формы, на них в обязательном порядке должны быть фотографии каждого ребенка.
– Как не смогла сфотографировать?!
– Вот и я этого не понимал… Пока мне не позвонили из органов опеки.
– Каких органов? – Варвара Сергеевна почувствовала, как у нее сжимается сердце.
– Органов опеки. Когда они появились у меня на пороге, я тоже не поверил ни своим глазам, ни своим ушам.
– Погодите, дайте я валидол возьму. – Варвара Сергеевна принялась открывать ящики кухонного стола.
– Вот, возьмите, – зять достал из портфеля упаковку и выдавил одну таблетку. – Я давно без них из дома не выхожу, – пояснил он удивленной теще.
– Расскажите все по порядку, иначе у меня сейчас инфаркт будет.
– Хорошо, – произнес тот, сунув себе в рот таблетку валидола. – Я попросил водителя отвезти Аню и мальчишек в торговый центр, где есть фотомастерская. Сашку сфотографировали сразу. Он – парень взрослый и сразу выполнил все, что велела девушка-фотограф. А с близнецами были проблемы… Сначала Митька испугался фотовспышки и все время закрывал лицо ручкой. Только наведут на него фотоаппарат, он утыкается в ладошки. И так и сяк уговаривали, показывали игрушки, угощали конфетами – не помогало. Сбежались сотрудники соседних отделов – тетки, которые тоже поучаствовали в уговорах. Витька на это дело посмотрел и тоже заголосил, хотя до него еще и очередь не дошла! Это мне потом водитель рассказал. Он же там был. Не помогало ничего, и в этот момент Аня сорвалась – она бросилась к Митьке, дернула его за руку и закричала, что привяжет веревкой к стулу, что терпения больше нет, что из-за пустяка Митька портит ей нервы. На крик Ани отреагировал Сашка. Он бросился защищать брата: «Мама, не кричи на него!»
Вы представляете, какая это была сцена – трое маленьких детей рыдают?!
Аню это еще больше разозлило – она сдернула Митьку со стула со словами: «Все, я буду звонить папе!» Услышав это, Митька заплакал и ползком забрался под какой-то стол, который стоял в фотомастерской. Аня его пробовала вытащить, он не давался, визжал и кричал.
– Постойте! – задыхаясь, прервала рассказ Варвара Сергеевна. – а почему Митька так отреагировал на угрозу позвонить вам? Он что, так боится вас?
– Нет, я всегда спокойно уговариваю мальчишек послушаться маму. И свидетельством моих слов может служить рассказ одной из продавщиц, которая упомянула, что Аня металась между сыновьями и кричала: «Я, значит, монстр, я – ведьма, а папа у нас добренький и хорошенький!»
Как рассказал потом водитель, сбежались не только сотрудники магазина, но и покупатели. Одна из них стала говорить, что с детьми так обращаться нельзя, что нельзя кричать, нельзя швырять в детей одежду. Нельзя их обзывать…
– А что, и это было?
– К сожалению. Аня вела себя безобразно: у мальчиков на руках остались следы – она с такой силой держала их, пытаясь успокоить. Фотографии сделаны не были. Я уехал в Бразилию один.
– Почему вы не позвонили мне сразу?! – всплеснула руками Варвара Сергеевна. – Почему вы мне ничего не сказали?
– Я думал, что это срыв, усталость, нездоровье, нервы, наконец. Я не придал значение всему этому. Но потом, спустя несколько месяцев, у меня состоялась встреча с сотрудниками, которые занимаются проблемными семьями. Кто-то из свидетелей той истории написал заявление. На квитанции, которую успели выписать в мастерской, была наша фамилия. Меня расспрашивали эти люди из органов опеки о поведении Ани в доме, в семье. Я удивился, дал понять, что они не по адресу, а потом… потом я стал внимательнее и обнаружил, что в доме совершенно невозможная для детей обстановка. Варвара Сергеевна, нам надо что-то делать… Этим дамам из опеки я дал от ворот поворот. Они к нам, надеюсь, больше не сунутся. Но поведение Ани вызывает у меня большую тревогу. Я взял на работу еще одну няню, чтобы за каждым мальчиком был присмотр. Ане это не понравилось – она плакала несколько дней, обвиняя меня бог знает в чем. Но я не отступил.
– Почему, почему так долго вы молчали?! Почему я, бабушка, узнаю об этом так поздно? Когда уже столько ошибок совершено?!
– Я виноват… Но… вы же понимаете, я не мог обидеть Аню подобными подозрениями.
– Какими подозрениями?
– Подозрениями, что ее поведение внушает тревогу, в том, что она… ненормальна.
– Что вы говорите такое?! Она просто усталая женщина, у нее были тяжелейшие роды, она полгода лежала в больнице, потом вторые роды – сразу двое детей! Это же понимать надо! При чем тут ненормальность?!
– Я вас понимаю. Я тоже так думаю… Давайте решим, как ей помочь…
– Вы бы еще через десять лет опомнились! – свирепо рявкнула обычно сдержанная при зяте Варвара Сергеевна. – У нее типичный невроз! Ей нужна поддержка…
– Именно поэтому я старался не привлекать внимание, старался, чтобы все это осталось в семье, чтобы она даже не заподозрила, что в чем-то… отличается…
– А кроме этого случая, было ли что-нибудь подозрительное?
– Так, по мелочам…
– Например?
– Вы только не волнуйтесь, вы сами просили меня рассказать…
– Да, да…
– Она, например, может Митьке или Витьке вымазать лицо кашей, если те плохо едят.
– О господи…
– Запирает окна, ставни, двери… Я ее спросил, зачем она это делает. Аня сказала, чтобы мальчишки не сбежали ей назло…
…Этот разговор с зятем Варвара Сергеевна запомнила слово в слово. Потом последовала бессонная ночь и визит в дом Ани.
– Мама, ты приехала?! Вот здорово! – дочь встретила Варвару Сергеевну во дворе. Выглядела Аня неплохо, только похудела сильно.
– Да вот думаю, дай навещу! – мать увидела дочь и чуть не расплакалась. Все услышанное теперь казалось бредом. Аня явно была совершенно здорова.
– И правильно! Пойдем поздороваешься с мальчишками, а потом поедем куда-нибудь, пообедаем…
– А вы одни? – Варвара Сергеевна осмотрелась.
– Мам, мы теперь одни не бываем, – сморщила носик Аня. – Рядом обязательно кто-то есть. Даже если ты его и не видишь. У нас тут как в шпионском сериале – следят все друг за другом.
– Господи, что ты говоришь! – Варвара Сергеевна бодро рассмеялась. – Кому надо следить, например, за тобой?!
– Кому угодно. А если точнее, многим, – совершенно серьезно сказала дочь.
– Да ты что?! – притворно-испуганно воскликнула мать. – А зачем?
– Вот и я думаю, зачем…
– Анюта, напои сначала чаем, а потом уж и обедать. Что-то я пить очень хочу. – Варвара Сергеевна никакого чая не хотела, но ей нужно было оглядеться в доме. – Завари свой фирменный, с земляничным листом.
– Хорошо, пойдем. – Аня улыбнулась, и они прошли к большому дому.
Варвара Сергеевна помолчала – ей хотелось задать вопрос про детей, но она не решалась это сделать. «Сейчас войду в дом и тогда заговорю о мальчиках. Боюсь, моих артистических способностей не хватит, чтобы сделать вид, что я ничего не знаю. И вообще, чтобы скрыть обеспокоенность. Вон, Аня очень удивилась, когда увидела меня». Варвара Сергеевна огляделась. Огромная территория с соснами и березами была обнесена высоким неприятно темным забором с острыми наконечниками чугунных угловатых стоек. «Что это у вас за крепостная стена? Неприятеля на кол сажать приготовились?» – неудачно пошутил приехавший как-то в гости брат Юра. «Так получилось, недоглядели, вот строители фантазию и проявили неуемную», – отшутилась тогда Аня. Но потом призналась, что за таким забором жить неуютно.