Полог юрты просто-таки отлетел, когда у нему без спросу ворвались оба ургаша. Принялись жаловаться, - чванно и многословно, то и дело поминая свои бессмысленные на этой земле титулы. И на кого - на Кухулен-отэгэ? Хэчу вдруг почувствовал, что весь налился злобой, до самой макушки. Долго же эти двое сосали из него кровь, демонское отродье! Пожалел, пригрел на груди упыренышей, а те и распоясались, скоро гляди, - и им командовать станут. Пора показать нахальным юнцам, где кончается знаменитое охоритское гостеприимство, во имя которого он им жизнь сохранил. И Этугея приволокли - этот паскудник еще и врать смеет перед очами хулана!
- Эгэ! (Довольно!) - рявкнул хулан, услыхав про колдуна и духов, да так рявкнул, что в соседних юртах людей от неожиданности подбросило, - Что ж, требуете справедливости- будет вам справедливость. Обвиняете Кухулена? Будет вам суд. Но уж запомните, слово на нашем суде таково, что его не переиначишь. Поняли ли, князья? - он намеренно вложил в этот титул, который только что тут так часто повторяли, оскорбительный смысл. Братья, не ожидая от спокойного (мягкотелого, как они любили выражаться) хулана такой вспышки, в первый момент опешили. Этугей, воспользовавшись замешательством, стрелой вылетел из хуланской юрты - он-то сообразил, что ждать ничего хорошего не приходится, а потому не заходя домой удрал за сопку к своим своякам из рода Лисицы. Да и там, по слухам, несколько недель из юрты носа не казал.
Унарипишти, впрочем, нашел смелость сказать (правда, несколько сбавив тон), что они довольны решением хулана и будут ожидать в своей юрте. Хэчу, белый от бешенства, мерил шагами юрту. Его жена Аю из рода Куницы испуганно следила за ним, не решаясь сказать что-либо, - она тоже первый раз видела мужа в таком гневе, хотя женским своим чутьем и подозревала, что именно такие люди, спокойные, с виду сомневающиеся и медлительные, способны на такую вот слепую ярость, которая копится в них годами, не находя выхода, пока не случится что-нибудь подобное.
Аю была много младше своего мужа. Его первая жена приходилась Аю сестрой и три года назад вместе с сыном умерла родами. По обычаю, жену следовало заменить девушкой того же рода. Аю, как и Хэчу, не слишком кто-то спрашивал. Но Хэчу оказался хорошим мужем, - спокойным, ласковым, и Аю, поначалу плакавшая ночи напролет, не только смирилась, но и начала тревожиться за мужа, когда он уезжал к соседние племена разбирать очередную свару. Хорошим он был мужем, и хорошим хуланом. А только не было в их отношениях чего-то, от чего сердце проваливается вниз и сладко ноет внизу живота. Зато стоило ей посмотреть на младшего брата Хэчу Дархана, - весь мир вверх дном переворачивался. И вроде похожи братья, - а вот так, и хоть в проруби утопись! Даже если под страшным секретом кому сказала - да кто бы ее, Аю, понял? Для всех родов Хэчу - самый лучший из всех людей, давно у них не было такого разумного, справедливого, некорыстного хулана, который бы так благодатно правил племенем… А она со своими шальными охами - и кого позорить? Аю оставалось втихую давиться слезами и прятаться, едва завидев брата мужа. А тот, как назло, словно ее преследовал, - провожал жгущим, тяжелым, пристальным взглядом, норовил в неожиданный момент оказаться за спиной, что-то сказать такое, с двойным смыслом, из-за чего становилось страшно и сладко. Последний раз вот подловил, когда колотила войлоки на свежем снегу, поймал за локоть, повернул к себе:
- Хорошо ли ты чистишь ковры в юрте моего брата, Аю? - спросил.
- А ты своего брата спроси, не меня, - резко ответила Аю, стыдясь того, что вспыхнула, как девчонка, от его прикосновения, и торопливо освободилась.
- А вот скажи, Аю, - растягивая слова, спросил Дархан, - отчего твое старание зависит? От того, что это юрта моего брата Хэчу или оттого что он хулан всех степных родов? Был бы я хуланом, ты бы тоже так стала стараться, Аю?
- Что за глупости ты говоришь, - возмутилась Аю, внезапно испугавшись его жадного,настойчивого тона.
- Нет, ты ответь мне, Аю, - со странным блеском в глазах настаивал тот, - Так же?
- Ты возьми свою жену, да сравни, -ожесточенно сказала Аю, - может, она окажется лучше.
- Нет никого лучше тебя, Аю, - неожиданно, с хрипотцой сказал Дархан, и по позвоночнику ее прокатилась волна, подогнулись колени, - Так что, стала бы?
- Стала, стала, стала! - потеряв терпение, закричала она ему в лицо, и бросилась обратно к юрте. Однако он схватил женщину за руку и, не удержавшись, она упала в снег.
- А все остальное? Остальное - стала бы? - он тоже почти кричал, лицо стало бешеным.
- Прекрати! - она загребла рукой полный ворох снега и взметнула ему в лицо, - Прекрати, не то скажу Хэчу…
Его лицо оказалось полностью запорошенным, какой-то жутковатой белой маской, какой рисуют в воображении снежных горных демонов удырджу. Потом он неторопливо отер лицо, загадочно улыбнулся.
- Не скажешь, - отчетливо и уверенно проговорил он, - Ты ведь не скажешь ему, Аю?
… И вот теперь Аю с болезненным чувством вины ощущала, как что-то такое в воздухе происходит… Будто скользит Хэчу по тонкому льду, а она знает, что подо льдом бездонная пропасть, но не смеет сказать. И как посметь, когда улыбнется на все ее сбивчивые слова Хэчу и скажет так, как говорит не поделившим добычу охотникам:
- Ну разве это повод желать человеку зла? Мир и без того огромен и тяжел, в нем и без нас зла больше, чем блох на больной суке… Давай лучше решим: пустое это, и зло отпустим - пусть к кому другому пристает, ты же знаешь: зло с бедой рука об руку ходит…
Вот такой он, ее Хэчу. А она - порченая, порченая, порченая! Аю закусила кулак, зажмурилась, чтобы не заплакать от боли. Хэчу, напротив, усмотрел в жесте жены другое, опустился на корточки, погладил узкие плечи:
- Извини, что напугал тебя, Аю, - мягко сказал он, - Я и сам от себя не ожидал, признаюсь. Говорят, больше всего человека из себя выводит то, что является отражением его собственной вины. Мудро говорят. Виноват я, Аю: приютил ургашей, не дал убить. А теперь, когда из щенков выросли волки, и кусают меня, не знаю, как быть… Понимаешь меня, Аю?
Аю кивнула, хотя ее мысли были заняты совсем не этим. Хэчу улыбнулся, опять истолковал все по-своему и прижал к плечу голову жены:
- Молчаливая ты у меня, Аю. Улыбаешься редко, больше грустишь все. Но я сделаю так, чтобы ты улыбалась чаще, Аю… Вот спроважу куда подальше этих ургашей, и мы с тобой заживем, - вот увидишь, как хорошо заживем, Аю…
* * *Объединенный совет охоритов, созванный неожиданно хуланом Хэчу, всех изрядно переполошил. Хоть и ставили юрты меньше чем в пешем переходе друг от друга - только чтобы дать свободно пастись стадам, - но все уже было погрузились в свои домашние хлопоты. А тут на тебе: то ли война грядет, то ли еще что случилось. Нечасто хулан Хэчу собирает внеочередной совет, а до обычного, весеннего, еще ой как далеко. По становищам неслись пересуды одна другой несусветней. Но прибыли все, - уважение к хулану было велико.
Еще на рассвете Хэчу вместе с шаманом степных охоритов очертили палками широкий круг, и зажгли в его середине большой костер, в который шаман добавил каких-то своих порошков, отчего дым стал золотисто-рыжего цвета, - издалека видать, что не просто костер горит. Аю вынесла из юры стопки войлоков, воткнула в снег шест с навязанными лисьими хвостами, - оберег рода. Увидев приготовления, начали собираться и просто зрители, - женщины, дети. Не смея зайти на очерченную черту, они тем не менее не уходили, нетерпеливо переступали мерзнущими ногами.
К полудню главы двенадцати родов прибыли. Прибыл и Кухулен, заранее им извещенный. Сейчас старик сидел в юрте хулана, ожидая, пока все окончательно не рассядутся по своим местам, - не пристало отцу-отэгэ кого-то ожидать на морозе. Они с хуланом Хэчу вместе вышли из юрты, и неторопливо прошествовали к отведенным им почетным местам.
Шаман трижды ударил в бубен, и разговоры потихоньку стихли. Хэчу поднялся, отыскал глазами ургашей, которые, будучи чужаками, стояли за пределами очерченного кольца. Холодно кивнув им, Хэчу поднял руку.
- Мои уважаемые гости, хуланы, - начал он своим тягучим красивым голосом, - Вчера пришли ко мне вот эти люди, - он показал на ургашей, - и принесли мне печаль на сердце, потому что принесли они мне жалобу не на кого-нибудь, а на Кухулена-отэгэ.
По рядам собравшихся прошел возмущенный гул. Кухулен-отэгэ был известным и уважаемым человеком не только среди охоритов, - его знали за пределами его горных владений по всей степи. Даже свирепые джунгары ежегодно присылали к Кухулену свои дары из уважения к его мудрости. Поговаривали, что он приходится побратимом самому Темрику - свирепому хану джунгаров.
Хэчу подождал, снова поднял руку, и продолжил:
- Ургашские гости, - он намеренно сделал паузу, - показали мне, что Кухулен-отэгэ колдовством отнял у них законную добычу.
Хэчу подождал, снова поднял руку, и продолжил:
- Ургашские гости, - он намеренно сделал паузу, - показали мне, что Кухулен-отэгэ колдовством отнял у них законную добычу.
- Это ложь! Как ты можешь верить этому, Хэчу! - крикнул хулан Томпо, младший сын Кухулена. От обиды за отца у него встопорщились короткие жесткие усики.
- Я не сказал, что верю этому, - спокойно возразил Хэчу, - Но ургашские гости - мои воспитанники, а Кухулен-отэгэ - мой дед. Я могу быть пристрастен в этом деле. Поэтому я собрал вас и прошу вас, хуланов, вынести решение по этому вопросу.
- Что тут решать? Гнать взашей ургашей! - крикнул кто-то из задних рядов.
Унарипишти и Даушкиваси, услыхав это, дернулись, явно не ожидая такого поворота событий.
- Думаю, решение стоит принять завтра, чтобы каждый из вас мог хорошо подумать и обсудить свое решение со своим родом, - рассудительно сказал Хэчу.
- Сегодня! Мы примем решение сегодня! - загудели голоса прибывших. Еще чего - таскаться по степи туда-обратно, когда все и так ясно: гнать ургашей, Хэчу и так слишком добр к ним!
- Как решит Совет, - Хэчу примирительно заулыбался, - Однако я предлагаю всем вам сначала отведать скромное угощение, приготовленное моей женой Аю, - он с любовью оглянулся на женщину, застывшую у входа в юрту, - а уж ближе к вечеру мы выслушаем обе стороны и решим, нужно ли нам будет еще время, или нет.
- Дело, дело! - закивали головами хуланы. Все-таки умеет Хэчу погасить конфликт в самом его зародыше. Вот так, посидят, поболтают, пообспросят поподробнее об обстоятельствах… и никто не упрекнет Хэчу, что он на кого-то оказал давление или кого-то не уважил. Сами примут решение.
* * *Несколько разочарованные зрители принялись расходиться: начало обещало быть таким заманчивым… но, может, к вечеру станет интересней? Хуланы один за другим входили в юрту, кланялись деревянным онгонам - духам предков, и рассаживались к круг. Аю обнесла всех чашками с крепкой настойкой на кедраче, и поставила в центр юрты большое блюдо с вареным мясом и рисом, который в осень привезли и обменяли на меха на Пупе у куаньлинских торговцев. Приправленное травами и диким луком, диковинное блюдо оказалось куда как хорошо. Нахваливая хозяйку, хуланы аккуратно захватывали щепоть риса, подбирали его поданными лепешками, и отправляли в рот. Куски мяса тоже брали пальцами, разгрызая кости крепкими зубами и смачно высасывая мозговую мякоть. Кости, которые гости бросали в широкую глиняную чашу, позже отдадут собакам. Есть надлежало в молчании, из уважения к духам, пославшим эту пищу хозяевам. По мере того, как гости насыщались, Хэчу сделал жене незаметный знак рукой, и она вышла: женщине не след слушать разговоры мужчин за чаркой, хозяин сам разольет гостям архи.
Аю с вечера договорилась со своей соседкой, что побудет это время у нее. Да только что-то неспокойно трепыхалось у нее внутри, и вместо этого она медленно побрела к реке, под защиту запорошенного снегом ивняка, - ей почему-то не хотелось, чтобы ее кто-то видел.
Пришла, опустила пальцы в холодную воду и держала, пока они совсем не занемели. Вот так бы опустить в воду свое сердце, и держать, пока совсем не застынет, отрешенно подумала она.
Обернулась, каким-то звериным чутьем узнав, угадав чужое присутствие. Дархан подошел совершенно бесшумно и теперь стоял прямо у нее за спиной. От неожиданности Аю резко вскочила, потеряла равновесие и упала бы в холодную воду, если бы сильные горячие пальцы Дархана не сжали ее запястье.
- Что же ты грустишь здесь одна, жена моего брата Хэчу? - спросил ее Дархан, и его глаза жгли ее, как угли, - Или брат недоволен тем, как ты подала чарки его гостям?
- Оставь меня, прошу тебя! - взмолилась Аю. Ей бы и убежать, да Дархан загораживал тропинку. И не обойти его - в глубоком снегу завязнешь, а сзади река.
- Не могу, Аю, - почти простонал Дархан, - Видят предки, не могу!
Его руки охватили ее, притянули к себе, жадные губы нашли ее губы. В ушах зазвенело, дрожащие губы Аю покорно раскрылись ему навстречу…Почувствовав, как она откликнулась, Дархан впился в нее яростным поцелуем, его пальцы рвали с нее одежду, добираясь до кожи и обжигая, обжигая… Задыхаясь, наполовину обезумев, Аю вырвалась и вскрикнула в ужасе:
- Что ты делаешь? Увидят ведь - опозоришь!
- А ты знаешь что, Аю? - тяжело дыша, Дархан отпустил ее и до хруста сжал руки в кулаки, - Будь у тебя выбор, кого из нас ты бы выбрала, скажи?
- Зачем тебе это знать? - горько ответила Аю, - Ведь все уже так, как оно есть, и никогда не будет иначе.
- Нет, ты скажи мне, Аю, - блеск в глазах Дархана был почти бешеным.
Слезы наполнили глаза Аю, скатились по щекам, лицо исказилось.
- Зачем ты нас обоих мучаешь? - выкрикнула она, - За что?
- Ответь мне, Аю, - голос Дархана был почти ласковым, - Я просто хочу знать.
- Тебя, - еле слышно выдохнула Аю, - Я бы выбрала тебя.
Вот и все. Она сказала это. Опозорила себя. И Дархан, вопреки тому, что она, несмотря ни на что, ожидала, не бросился к ней, не покрыл лицо страстными поцелуями.
- А ты знаешь, все еще можно изменить, Аю, - вдруг сказал Дархан, - Все еще можно изменить.
- О чем ты? - Аю так удивилась, что даже перестала плакать. А Дархан вдруг жестко улыбнулся, повернулся и ушел, оставив ее на пустом берегу.
Она посидела еще у реки, чтобы успокоиться. Слезы высохли, но покрасневшие глаза и припухшие губы еще выдавали ее. Вот она и умылась несколько раз холодной водой, прошлась по берегу дальше, почти к изножию сопки, долго смотрела на покрытые снегом горы. Торжественная тишина вернула ей равновесие. Дархан никому ничего не скажет, а скажет, - что с того? Где свидетели? Она еще своему мужу не изменила. Она, Аю, с этого дня просто не будет никуда из юрты одна выходить. И все тут. Глядишь, Дархан и перестанет ее преследовать.
Успокоив себя таким образом, Аю повеселела. Потом глянула на солнце, уже коснувшееся земли, и заторопилась обратно: в ранних зимних сумерках одинокой безоружной женщине и здесь в одиночку ходить не след, зверь иногда совсем близко к селищу подходит…
Вернувшись, она зашла все же к соседке, и села с ней прясть. Прясть Аю умела очень хорошо, и ее это всегда успокаивало: кудель тянется, свивается в нитку, будто сама скользит между пальцами. И думается в этот момент о чем-то простом и уютном, - о долгих зимних вечерах за тихим сумерничанием женщин, о мерцающих в полутьме угольках, и сказках, которые рассказывают детям на ночь, убаюкивая… Аю незаметно начала напевать себе под нос какую-то песенку без слов.
Хозяин юрты вошел, резко откинув полог. Обе женщины подняли на него глаза, и увидев выражение его лица, замерли. Аю знала его давно, они были одного рода. И если Оху сейчас так смотрит на нее, то что-то стряслось.
- Что случилось, Оху? - стараясь казаться спокойной, спросила она.
- Хулану стало плохо прямо на пиру, - сказал Оху отрывисто, - Он посинел,, схватил себя за горло и принялся кататься по земле, словно его кто душит. А потом обеспамятел. Совет прервали. Сейчас с ним шаман.
- Что? - глаза Аю округлились, она уронила прялку, - С ним же было все хорошо еще днем!
- Я сам не видел, мне так сказали, - буркнул Оху, - Тебе надо пойти туда.
Аю, конечно, в этом совете не нуждалась: она, даже забыв набросить верхнюю одежду, простоволосой выскочила из юрты и побежала к себе. Внутри нее ныло что-то очень похожее на вину: в то время как она целовалась с братом мужа, он… его…
В их большой юрте все было перевернуто вверх дном. Озабоченные люди сгрудились вокруг мужской половины, а некоторые откинули войлоки и зашли на ее женскую, - не до соблюдения приличий. Завидев Аю, ее испуганные глаза и непокрытую голову, мужчины только молча расступались.
Хэчу лежал навзничь, его глаза закатились, на всем лице выступила странная, обильная, как роса, испарина. Черты лица заострились, и в этот момент он вдруг стал страшно похож на Дархана. Аю издала какой-то сдавленный крик и вцепилась зубами в рукав, чтобы не закричать. Шаман остро глянул на женщину, и молча показал ей на место рядом с собой. Он уже обложил хулана амулетами и напоил отваром. Сейчас он поручил Аю обтирать мужа травяным отваром и принялся бормотать заклинания. В юрте, где было столько людей, воцарилась тяжелая, жутковатая тишина, прерываемая только всхлипывающим дыханием больного.
Вдруг дыхание Хэчу прервалось, он сделал судорожный вдох и замер. Забыв обо всем, Аю закричала, забилась, затрясла его плечи. Хэчу открыл глаза, посмотрел на нее долгим взглядом. Потом слабо улыбнулся, и жизнь ушла из его глаз.
- Слишком поздно, - тихо сказал шаман, опускаясь на корточки, - Слишком поздно.
- Поздно - для чего? - сквозь рыдания выговорила Аю.
- Яд подействовал слишком быстро, - отчетливо сказал шаман.
Аю подняла голову и уставилась на него сквозь пелену слез.