На следующий день — то же самое. Скайп поочерёдно на совесть служит нам двоим. Меня берёт оторопь оттого, что происходит. Я и неотразимо прелестная украинка — в садо-мазохистских эксцессах. Дни и ночи мы накаливаем агрессивно-чувственную атмосферу, в которой регулярные землетрясения так своеобразно упоительны.
* * *К нам в гости пришёл мой друг Рахман, который в день приезда Оксаны сфотографировал меня с ней и с Галиной. Он обаятельный мужчина, неизменно вызывающий симпатию у женщин. Сев за накрытый стол, с улыбкой спрашивает нас:
— Как ваши дела?
Оксана отвечает с дружеской непосредственностью:
— Семейные разборки! Устраиваем сцены!
— Из-за чего? — лукаво улыбается Рахман.
И слышит о моих «бурлящих связях». Я не молчу, и гость узнаёт, что Оксана «предаётся вирту». Мой друг даёт нам высказать всё, что просится на язык, не спешит с оценкой.
— Давайте выпьем, — говорю я.
— За мир! — добавляет Рахман, с подкупающим добродушием смеётся.
— Хорошее дело, — произношу я с невесёлой иронией.
Мой друг становится серьёзным.
— Вам надо пожениться, — говорит с таким выражением, как будто давно уяснил наши с Оксаной отношения.
Я хмыкаю, но не возражаю. Рахман объявляет мне:
— Ты должен прекратить все связи!
— А она? — вырывается у меня.
— Пусть сама решает.
— А если я прекращу, а она будет продолжать? — возражаю я сварливо.
Рахман — чеченец и, следуя кавказским представлениям о том, что значит вести себя по-мужски, выносит решение:
— Ты первый должен прекратить без всяких условий!
Я демонстративно вздыхаю, затем с видом «долг так долг!» поднимаю бокал, пью вино. Мой друг, кивнув на меня, глядит на Оксану:
— У тебя будет трудная немецкая фамилия. — Его глаза весело благожелательны.
Оксана сообщает, что её фамилия означает по-польски «мачеха».
— Ага! — у Рахмана выражение, словно он ждал чего-то в этом роде. — А будешь фрау… — и он раздельно произносит мою фамилию в её немецком звучании.
— Я подумаю, — отвечает ему Оксана с видом здравомыслия, добавляет, что у неё бабушка — немка.
Рахман с самым живым интересом слушает историю спасения бабушки с её детьми, среди которых был отец Оксаны. Речь заходит о злодеяниях, творящихся во время войн. Мой друг, выступающий за независимость Чечни, говорит, что как чеченец разделяет боль Украины, которая переживает сейчас то же, что пережил его народ.
— Наши народы сроднила агрессия Москвы, — участливо обращается он к Оксане.
Говорим о положении в Крыму, о том, что Путину до зарезу нужна дорога в него по суше и будут кровопролитные бои. Далёкая Украина как нельзя более близка нам троим в моей берлинской квартире.
* * *На другой день — лучезарный, без ветерка — мы с Оксаной в Потсдаме, в Сан-Суси: в прусском Версале. На холме оглядываем дворец Фридриха Великого, склон холма великолепен, благодаря виноградным террасам. Внизу — искрящийся под солнцем фонтан, около него проводим полчаса. Потом на траве у пруда едим взятый с собой завтрак, кормим подплывших уток, но к нам спешит служитель и прогоняет нас. Оказывается, нельзя здесь мять траву.
Мы в одной, в другой части огромного парка. Фридрих Великий на коне. Сетчатый оливковый украшенный золотом павильон. Образец изящества Китайский чайный домик. Подавляющий размерами Новый дворец.
Блуждаем по парку, стараясь выбирать безлюдные аллеи. Дубы тут и там. А вот лужайка, сияющая ромашками. Оксана в облегающих светлых брюках бежит по траве, наклоняется, срывает ромашки. Она бесподобно хороша с её чёрными волосами до плеч, исполненная пленительно-плавного движения.
Дома она ставит кувшинчик с ромашками в спальне — минула неделя, они живые, как были.
Она больше не слушает в скайпе, как для неё зажгут свечи.
— Он глупый, — сказала в ответ на мои вопросы.
Мужчина напрасно вызывает её, напрасно звонит по мобильнику — она не реагирует на его звонки. Я более не согреваю скайп общением с дамами. На мэйлы читательниц, правда, отвечаю, но лишь так, как ответил бы читателям мужского пола.
* * *Трептов-парк (Treptower Park) с бронзовым советским солдатом на постаменте на насыпном кургане. В правой руке солдата — опущенный меч, левая прижимает к груди девочку. Всё то, что давно известно по фотографиям и фильмам. Сейчас мы с Оксаной в живой обстановке этого действительно величественного места. Мне приходит в голову сказать:
— Похоже на марсианский пейзаж.
(Почему-то вспомнились «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери).
На Аллее саркофагов с пятью братскими могилами, покрытыми травой, — лишь редкие фигуры людей. Оксана стоит, застыв, медленно обводя взглядом выстланную мраморными плитами Аллею, зелёные прямоугольники могил, произносит, отвечая чему-то внутреннему:
— Как тихо.
Мы удаляемся в другой край парка, огибаем премилый сад подсолнечника, останавливаемся у шикарного розария.
— Мой дедушка, муж бабушки-немки, вернулся с войны, а его ждала дочка от немца, — рассказывает моя спутница.
Я слушаю продолжение истории бабушки. После того как её деревню сожгли и она с детьми нашла жильё, сын, отец Оксаны, заболел. Бабушка попросила о помощи немецкого врача, тот вылечил мальчика. И бабушка вознаградила доктора. Как протекали объяснения между нею и дедушкой-фронтовиком, неизвестно, но семья сохранилась. Девочка выросла, она жива и здравствует — тётя Оксаны.
Таким образом, я обязан встречей с моей спутницей тому, что её отец сначала был пощажён немцами, а затем, умирающий от болезни, спасён немецким врачом.
Мы рассуждаем о том, что среди воевавших немцев не могло не быть порядочных людей, что во всех ужасах, делаю я открытие, виновен нацистский режим. Попробуй-ка посопротивляйся ему. Дома предлагаю посмотреть фильм Иштвана Сабо «Мефисто» о карьере талантливого актёра при нацизме.
Я восхищаюсь вслух: Клаус Мария Брандауэр в главной роли блистателен! Спрашиваю Оксану:
— Секс-символ, правда же?
Лежу на диване, она сидит подле меня на стуле, глядя на экран монитора, подняв босые ноги на край стоящего впереди стола, у неё изящные ступни, точёные лодыжки, переходящие в скульптурные голени.
— Он мне противен! И его герой, и он сам! — заявляет категорично.
Тогда я превозношу Рольфа Хоппе, неподражаемого в роли Маршала.
— Сколько в нём мужского обаяния власти! И к тому же он лысый, а кто-то утверждает, что лысые — отличные ёбари.
Оксана помалкивает.
— Он — секс-символ? — давлю я и получаю в ответ:
— Не для меня.
— Как же так… — выражаю я недовольство, после чего заявляю: — Его герой Маршал — сила! Он Мефистофель! — привожу слова Маршала о том, что в каждом настоящем немце есть что-то мефистофельское, и нагло преподношу:
— Во мне есть безусловно!
Оксана двусмысленно усмехается, словно услышала нечто интересное, но не по делу.
* * *24 июня прилетевшую в Берлин английскую королеву Елизавету II и принца Филиппа принимает в Замке Бельвю Федеральный президент Германии Йоахим Гаук. Замок украшает северную часть парка Тиргартен, в котором мы с Оксаной любим гулять. С утра дождь, мы издали увидели негустую толпу кинооператоров и зрителей у огороженной лужайки перед белым Замком, красную дорожку на ступенях у его дверей.
— Королеву ждать? — произносит Оксана, не тронутая любопытством. — В дождь лучше не стоять, а двигаться.
Отправляемся вглубь парка. Я, стараясь придать голосу проникновенность, читаю мой стих:
Кто эта стильная леди?
Английская королева.
Я позади неё слева —
невидимый тихий ангел.
ЧтО держит на стебле улитку —
астральную императрицу?
Рассвета лучистая слава.
Я позади неё справа —
лишь ею видимый ангел.
А ты — целомудренней Евы,
которая в ласках светила
свой фиговый щит обронила, —
истомно платан обнимаешь,
закинула ножку на сук.
Кто я твоей власти капризу,
когда позади тебя снизу,
под наших сердец перестук,
ярю бёдра справа и слева
и ртом добираюсь до зева?
Я, нервничая, жду приговора Оксаны. Она высокомерно произносит:
— Какая заумь! И эта старушка вдохновила на такое?
— Да нет же! — возражаю запальчиво и начинаю объяснять: — Написано три года назад. Вдохновила та, кого я сравниваю с Евой…
— И у кого вдохновляющая жопа! — вставляет Оксана.
— Английская королева тут — символ, — уклоняясь, сообщаю я тоном извинения. — Ею может быть любая из английских королев — хотя бы Анна Болейн, вторая жена Генриха Восьмого.
— Да нет же! — возражаю запальчиво и начинаю объяснять: — Написано три года назад. Вдохновила та, кого я сравниваю с Евой…
— И у кого вдохновляющая жопа! — вставляет Оксана.
— Английская королева тут — символ, — уклоняясь, сообщаю я тоном извинения. — Ею может быть любая из английских королев — хотя бы Анна Болейн, вторая жена Генриха Восьмого.
— Которой он отрубил голову, — мрачно добавляет моя спутница.
Дома вечером мы попиваем мартини и смотрим фильм сериала «Тюдоры». Оксана уведомила меня, что играющий Генриха VIII Джонатан Рис-Майерс — её секс-символ. Мы соглашаемся друг с другом, что необыкновенно сильна сцена, когда палач отсекает Анне Болейн голову мечом, что Натали Дормер потрясающа в роли Анны.
Оксана во власти эмоций.
— Как он её любил! А потом велел отрубить голову, — говорит о Генрихе VIII с щемящим напряжением в голосе.
— Жестокий секс-символ, — высказываюсь я, имея в виду эффектное воплощение Рис-Майерса в короля.
Оксана, бессильная освободиться от обаяния своего секс-символа, произносит восхищённо-растерянно:
— Жестокий…
Я интересуюсь, а почему она ни разу не спросила меня, кто мои секс-символы.
— Я знаю один, а про другие не хочу знать, — говорит она многозначительно, с нажимом на «другие».
Мы досматриваем фильм, после чего настаёт восхитительный момент в спальне, когда я в одной майке лежу навзничь на кровати, а Оксана встаёт на неё коленями, и тут же я ощущаю её руки.
* * *Ночью перед важным днём я потчую Оксану двумя строфами из давно написанной поэзы, которые сейчас представляются мне уместными:
Европою пустынь, у страсти на аркане,
Везли мы свадьбы торт в безлюдьем полный храм…
Мне верою была, таящейся в обмане,
Лун обнажённых ночь, к чьим я припал стопам.
Молясь даренью губ, я в губы брал фиалку,
У магии цветка прося ускорить бег
Разверзших устье ног в экспресса беге жалком —
Как Марса без войны победоносный век.
Я поясняю, что обнажённые луны — это женские ягодицы.
— Я догадалась.
— А фиалками Блок называл клиторы.
На лице Оксаны — интерес, она запомнит.
Утром мы в бюро адвоката, с которым я заранее договорился по телефону о приёме. У нас вопрос: как нам заключить брак, когда я — гражданин Германии, а Оксана — гражданка Украины. Адвокат рассказывает о процедуре, даёт мне бумагу, где указаны нужные документы. Он так приветлив, что не хочется думать об одном условии — Оксане надо будет пройти тест на владение немецким языком, которого она не знает.
По пути из бюро я пытаюсь убедить мою спутницу: надо срочно заняться языком, потребуются-де самые простые знания. Она в чёрной меланхолии произносит:
— Надо столько времени! Я не смогу настроиться.
Мы с ней рисовали себе, что зарегистрируют наш брак, она получит вид на жительство, потом станет германской гражданкой, привезёт сюда сына. Теперь это в туманной дали.
Многолюдная улица — лик мультикультурного Берлина. Оксана на миг останавливается.
— Кого только не принимают, не знающих слова по-немецки!
Мы двое среди движущихся людей, будто в коконе отчаянной горечи. Я, вымученно усмехаясь, читаю финальную строфу поэзы:
Вскипевший был рассвет трезвей бисквита с чаем.
Куда мы дели, ночь, парчовый наш закат?
Бесценный лунный блеск — чарующе-отчаян —
Гнал сонный наш экспресс рассеянно назад.
В тесноте сутолочного обыденного дня Оксана говорит с такой искренней убеждённостью, что шуткой и не пахнет: я накаркал своим стихотворением итог нашего визита к адвокату. Задумываюсь о том, что тогда, когда у меня возникла поэза, с чего бы я писал о свадьбе? Я был женат, ничто не предвещало развода и новой свадьбы.
Размышляю вслух о тайнах творчества, о том, что некоторые произведения рождаются, как сны, которые предсказывают будущее. Оксана перебивает меня: сколько мы с ней живём, она ни разу не видела меня за работой.
— Потому что я одержим другим, — говорю как о чём-то само собой разумеющемся.
Её пристальный взгляд.
— Чем?
— Украиной в Берлине.
* * *Дни, когда нас томительно манит очарование парков. В утренней безмятежности уединённых уголков рассасывается болезненная неясность нашего завтра, цветы улыбаются: «Сбудется».
Мы в Тиргартене на Острове Луизы, здесь никого, кроме нас. Цветник роскошен. Статуя прусской королевы — грустно-милый образ. Когда Наполеон разбил Пруссию, Луиза, жена короля Фридриха Вильгельма III, встретилась 6 июля 1807 года в Тильзите с императором. По одним версиям, тот не поддался её обаянию, по другим — отнюдь не остался к ней равнодушным. Во всяком случае, Восточную Пруссию он не отобрал.
Луиза не увидела разгрома Наполеона, её не стало в 1810 году.
Я гляжу на Оксану, которая, стоя перед статуей, с жалостью произносит:
— Умереть в тридцать четыре года…
Я, не сдержав нежности к моей спутнице, называю её Оксаночкой и уменьшительным от немецкого слова Schatz (сокровище), добавив «моё».
— Майн шетцхен, — выдыхаю я.
Покинув остров, мы направляемся к нашему месту. Меж могучих деревьев на берегу пруда она присаживается на престарый пень у самой воды, я рядом. Скользят плавунцы, стрекозы посверкивают крылышками в свете солнца.
— Вон карпы! — я показываю рукой.
В прозрачной тихой воде различимы медленно движущиеся рыбины. Оксана всматривается. Улыбка.
— О! Вижу!
Попиваем пиво из горлышек пластиковых бутылок, моя спутница рассказывает о детстве, о том, как с родителями ездила в Анапу. Я тоже ездил в Анапу с моими отцом и племянником.
— Мы плавали на прогулочном судне, — говорит Оксана.
— Название — не «Диабаз»? — спрашиваю я.
И мне в ответ обрадованное:
— Да, «Диабаз»!
Когда-то, когда этот кораблик нёс меня из Анапы в Геленджик и обратно, билет на него, оказывается, поджидал мою нынешнюю спутницу.
Она рассказывает о юности, о том, как ездила в Уренгой со студенческим стройотрядом, его командир был влюблён в неё.
— Высокий, симпатичный! — говорит она с огоньком волнующего воспоминания. — Брал меня замуж, но я не пошла.
— Почему?
— Он мне не нравился, — говорит она то, что не вяжется с её отзывом о нём.
Мне это непонятно, но я не лезу с расспросами. А она рассказывает, как прыгала с парашютом, работала в милицейской администрации, и там её научили стрелять из пистолета. Я любопытствую, каково было в милиции мужское окружение. Она вспоминает милиционеров, которые желали её благосклонности, и вдруг преподносит эпизод. Милиционер заскочил к ней в кабинет, куда-то спеша, попросил дезодорант. Оттянув рукой брюки и трусы спереди, он другую руку с баллончиком запустил под них, опрыскал свои гениталии и убежал.
— Моим дезодорантом! — произносит Оксана со смешливым возмущением.
Я приказываю себе устраниться от выводов, делаю большой глоток пива — благо, есть ещё бутылка.
Пора домой. Оксана перескакивает с аллеи через ограду в траву, срывает жёлтые цветы бессмертника. Проезжающий по аллее велосипедист затормаживает, разражается тирадой: здесь нельзя ничего рвать! Оксана, не зная немецкого, но догадываясь, о чём базар, как ни в чём не бывало добирает цветы до хорошего букета, а я говорю человеку: не надо придираться, цветов здесь много. Он адресует нам излюбленное немецкое ругательство со словом во множественном числе, означающим «анал», и укатывает.
Оксана дома поместила цветы в кувшин с водой, но они, в отличие от ромашек из парка Сан-Суси и вопреки своему имени бессмертник, скоро увяли.
* * *Огибаем дворец Шарлоттенбург, перед нами под июльским небом блаженства — широкая, с клумбами посреди и фонтаном, аллея дворцового парка, которая оканчивается спуском к озеру. Мы сворачиваем влево на узкую укромную аллею, ведущую в сторону Мавзолея, где покоится в саркофаге королева Луиза. Сколько птиц кругом: зяблики, синицы, дрозды. Радостно звенящая разноголосица. Проскочила белка от дерева к дереву.
После посещения Мавзолея моя спутница молчалива, она останавливается перед особенно старыми деревьями образцово ухоженного парка. Окидывая взглядом лужайку, говорит:
— Я хочу к воде.
Деревянный с толстыми тёсаными перилами мостик над протокой. Мы на островке. Узкая дорожка меж кустов, что стоят стенами, загибается влево, и мы оказываемся в уютном местечке перед небольшим литым бюстом королевы Луизы. Оксана очарована, прикасается пальцами к бюсту. В эти минуты не хочется говорить.
Возвращаемся с островка на аллею. Выгнутый мост за озером над его узкой частью. С моста дворец Шарлоттенбург открывается во всём своём размахе вширь. Потом мы кружим вокруг бело-голубого, под зеленоватым куполом, Бельведера — высокого, в виде башни, чайного домика с чертами барокко и неоклассицизма.