Чего они спорят? Спросили бы меня. Я бы им сразу сказал, кто это сделал. Просто перед другими хотят быть лучше. Политический капитал себе наживают. Вот так всю жизнь большие умники обманывают маленьких наивных дурачков. Сами натворят, потом прикинутся незнающими, непонимающими, спрячут концы в воду, простые, непричастные к делу люди пусть разбираются. В разгар разговора к нашей компании подошли два очень красивых немецких офицера. Новая, хорошо подогнанная форма, приятные лица производили хорошее впечатление. Тогда я подумал, вот, если бы наши русские были одеты в такую форму. Ни одна бы девка не устояла от соблазна. Да и хозяева не боялись бы пускать солдат на постой. А в нашей советской одежде девицы от солдат отворачиваются. Хозяева домов, где солдаты расквартированы, смотрят на нас с недоверием или без уважения. Нашему присутствию не радуются. Были бы мы похожи вот на этих красавцев! В это время один из подошедших, обращаясь к нам, заговорил на чистейшем русском языке. Они кого-то искали. Своего товарища. Вот так внешний вид, одежда, плохая или хорошая, создают о человеке мнение, плохое или хорошее. И так всю жизнь, во все времена и у всех народов. В природе биологический отбор предусмотрел предпочтение лучшему. Потому, когда ушли немцы и пришли русские, девушки, сравнивая ухажеров ушедших с пришедшими, с нами, с русскими, не проявляли симпатии к плохо одетым, подчас босым, полуголодным и измученным войной русским парням ухажерам. Те же, глубоко оскорбленные в своих лучших чувствах, жестоко и грубо мстили им, часто незаслуженно называя девушек немецкими подстилками или еще более откровенными оскорблениями. Конфликт создавал отрицательный образ русского человека и образ советского или же русского солдата, и не только в этом отношении, но и по многим другим причинам.
Это мое свободное отступление от темы, или возникшие мысли по ходу событий. Все это жизнь, которую определяла сложившаяся ситуация, и объективные причины, предопределявшие человеческие поступки и складывающиеся мнения. Война породила много причин, обязывающих живущих сегодня призадуматься и поразмыслить о человеческом будущем, о своем завтрашнем дне. Но под силу ли такое сделать человеку с качествами, которые в него заложила природа, которые не смогли изменить тысячелетия в его борьбе за место под солнцем. Поэтому все мирные договоры между странами, живыми людьми или государствами недолговечны. Они заключаются под влиянием эмоций сегодняшнего дня. Вскоре сегодняшняя ситуация изменится, а вместе с ней и настрой живущих людей, но уже в другое время и в других условиях, с другими интересами и потребностями. Тот, кто начинает войну, ему всегда кажется, что он силен, умен и хорошо подготовлен. Что война для него будет подобием легкой прогулки в мужской компании. Но все это многажды бывало. А разочарования от утрат сменялись на вдохновения и новые надежды на легкие победы. Забываются договора, клятвы, обещания.
И так, едва я успел прижиться в Конотопе и найти товарищей по духу, как снова многих раненых погрузили в эшелон и повезли еще куда-то. Вскоре поезд привез нас в Минск. В Минске госпиталь находился в нескольких кирпичных зданиях напротив знаменитого Минского театра балета. До войны его часто печатали на почтовых открытках. Город был сильно разрушен. Целые кварталы лежали в развалинах. Но это красивое здание стояло во всей своей красе и я, глядя в окно, часто любовался им. Рассказывали, одни с радостью, другие со злобой, как минские партизаны в какой-то немецкий праздник или по какому-то другому случаю взорвали под полом мину. В здании собралось много немецких офицеров на празднество. Было много убитых и раненых. Но само здание внешне не пострадало. Местные минчане говорили, что немцы город взяли быстро, на пятый день войны. Но победить его не смогли. Минск лежал в развалинах, но его руины стреляли. Этим многие минчане гордились.
Минский военный госпиталь был довольно большим. Там были здания отдельно для солдат, и отдельно для офицеров. Однажды мне пришлось побывать в палатах, где лечились офицеры. Все увиденное говорило о том, что немецкие офицеры находились в привилегированном положении. Я был удивлен и поражен увиденным. Чистота беспримерная. Никакой тесноты или скученности. Палаты на 1-2 человека. Ковры, зеркала, цветы. В каждой палате радио. На кроватях шелковые одеяла. На самих офицерах красивые пижамы. Питание было по заказу раненого. Мы, советские люди, у себя дома при советах, даже мечтать не могли о подобном. Не могли мечтать еще и потому, что не знали, что так может быть в действительности где-то. Наши русские смотрели на это с удивлением и некоторые говорили:
- Вот это да!
Потом, помолчав, добавляли:
- Хотя у нас и было не так здорово, как у них, но тоже было ничего.
Здесь брали верх национальные чувства. Во всех госпиталях у немцев больных было больше, чем раненых. Ранения у большинства пустяковые. В советской армии такие ранения лечили где-нибудь в ближайшем к фронту медсанбате. А некоторые раненые даже сами не хотели уходить с передовой на лечение в тыл и лечились здесь же на передовой у своего медика. Такое, конечно, бывало не часто. Да и самого раненого часто бывали свои соображения на этот счет. Я всего не знаю, но думаю, что для тяжелораненых у немцев были другие госпитали. В советских госпиталях раненых средней и тяжелой степени бывало очень много. Не хватало ни мест для раненых, ни обслуживающего персонала. Особенно в ближайших госпиталях к фронту в периоды активных боевых действий. Чтобы иметь резерв мест в госпиталях, еще не выздоровевших солдат выписывали в батальоны для выздоравливающих. Я видел эти батальоны выздоравливающих. Это солдатское горе и позор нации. Однажды мимо проходила колонна таких выздоравливающих. Вид у солдат страдальческий. На многих светятся бинтовые повязки. Некоторые хромают, другие отстали и едва передвигаются. Колонна растянулась, солдаты идут вразброд. Сбоку идет командир, но он идет молча, не замечая непорядка. Лучше не вспоминать о тех красноармейских трудностях и государственном неуважении к раненому защитнику Родины. Однако после войны, медики, а может быть политорганы, считали и уверяли весь мир, что советская медицина в отечественной войне была на должной высоте. И как подтверждение этого, большой процент раненых, вернувшихся на фронт после лечения. На самом деле не хватало перевязочного материала, использованные бинты отдавались в стирку и использовались по несколько раз. Медикаментозное обеспечение и питание были весьма скромными. Многое держалось на энтузиазме и упорном труде медперсонала. Это были трудности каждодневные, с которыми уже как бы примирились. А вот, что рассказала моя двоюродная сестра о времени и днях, когда активизировались военные действия на фронте. Звали сестру Тася Бибаева. Она была майор медслужбы и хирург по профессии. В такие дни в госпиталь поступало раненых так много, что их было некуда класть. Они лежали повсюду, куда только можно было положить. Многие нетяжелые иногда ожидали своей очереди где-нибудь поблизости, вне стен госпиталя. Работать приходилось круглые сутки. Когда хирург от переутомления и бессонницы засыпал у операционного стола, его, спящего, уносили на руках, чтобы он смог слегка соснуть. Сон хирурга бывал весьма краток. Спать давали час-другой. После чего, чтобы разбудить хирурга, его обливали холодной водой. С помощью стимулирующих средств, приводили в рабочее состояние, и снова ставили к операционному столу опять на многие часы, до новой потери сознания. Может быть, это бывало не так уж и часто, но бывало. От такого вымученного хирурга ждать блестяще проведенных операций, разумеется, не приходилось. В госпиталях не хватало перевязочного материала и лекарств. Питание плохое и если после такой удручающей действительности раненые выздоравливали лучше, чем в госпиталях других стран, если после такого лечения большой процент раненых снова уходили на фронт, то это было чудо. А может быть, советские люди, закаленные житейскими невзгодами, в самом деле, были очень живучи.
Конечно, злословить можно сколь угодно и как угодно. Но тогда мы были патриотами, и защищать свою родину считали своим долгом. Патриотизм был всеобщий, и уклонение от фронта считалось некрасивым, не патриотическим поступком. Люди ради родины жертвовали многим, своим здоровьем, жизнью и всем остальным. Жизнь у человека одна. И если ее отдавали за родину, ради ее счастья, так мы думали тогда, то на эту тему должно быть много осмысленных, вразумительных размышлений. В любом случае, на нас следует смотреть не только как на рабов коммунизма и невольников обстоятельств, но и как на страну мужественных людей и нацию героев. Только кому это нужно и для чего? Какая польза от всего этого самому воину? В чем должна заключаться суть человеческого счастья, за которое они воюют? На это мало кто сможет ответить вразумительно. Если мало кто знает в чем оно заключается его собственное счастье и не знает, что это такое, тогда за что же они воюют? А если это так, то и назову все это старым, ветхозаветным выражением, что 'вся жизнь есть суета сует и всяческая суета'. И все-таки, воевали снова. Одни воевали, чтобы завоевать жизненное пространство, покорить, ограбить, и на этом сделать свое счастье. Хотя в этом никто не признавался. Другие, на которых напали, защищали свою жизнь, свободу, своих детей и свои ценности. И об этом кричали, как можно громче. Получается, что одни хотят отобрать, другие не хотят отдать. Такая форма борьбы за существование зародилась еще с рождением первой жизни на земле. Самое простое, или самое доступное, чтобы выжить - это выжить за счет кого-то, т.е. кого-то съесть. Такое укоренилось и существует поныне. Хищники поедают живых существ. Вегетарианцы едят растительный мир. Тоже живой, но молчаливый. Все это есть борьба за жизнь, хотя и молчаливая, но не менее жестокая. В этой борьбе для более удачной охоты у каждого существуют свои приспособления, приманки, свой внешний привлекательный вид. Своего рода сети или западня. Человек в борьбе против себе подобных пользуется красивой одеждой, привлекательным лицом, и еще красноречием, называемой дипломатия. Свои собственные агрессивные намерения или настоящий разбой маскируют словами миролюбия или благими намерениями. Как бы кошка не мурлыкала миролюбиво, при ней всегда имеются еще и когти. Каждое живое существо в природе есть хищник, который, чтобы не умереть от голода на обед выискивает себе жертву. Все это неизбежность, без которой жизнь на земле невозможна. От этого она выглядит жестокой и страшной. Чтобы жить на земле без жестокостей и страха, человечество придумывает разные правильные способы. Думает оно над этим многие тысячелетия, но пока ничего не придумало. Наверное, это невозможно, ибо есть природа вещей, закон природы, обязательный для всех, живущих на земле. Жестокая борьба за жизнь - есть вечно живущее не избавимое явление, которое будет существовать, пока существует на земле жизнь.
Потери советских войск, в сравнении с немецкими, были огромны. Не только в людях, но и в технике. Однажды, ближе к весне 1943 года, где-то под Трубчевском или Рыльском, пришлось проезжать поле боя между немецкими танками и советскими. На расстоянии с километр вдоль дороги и в поле лежало пять разбитых советских танков и один немецкий. Причем немецкий танк был не разбит из пушки, а сожжен пехотинцем бутылкой с зажигательной смесью. Чем были разбиты танки, мы так и не догадались. Башни были сорваны и валялись метрах в пятидесяти от разбитого танка. То же самое было и с гусеницами. Некоторые танки были как бы насквозь пронизаны снарядами. От лобовой брони навылет из задней стенки танка. Людей, т.е. танкистов в танках не было, лежали обгорелые шинели вперемежку со снарядами и патронами. Подобную картину приходилось наблюдать не один раз и всегда не в нашу пользу. Еще большие потери бывали в людях. Их и через много лет после войны никак не могут сосчитать. Сталин говорил о семи миллионах. Несколько позже другие говорили о двадцати миллионах, и даже о двадцати пяти и еще больших. Кому и чему верить о наших потерях в войне, непонятно. Во время войны вообще были только победные сообщения. О них, конечно, знали, но очень молчали. Молчали ради престижа и боеспособности Красной Армии. А с другой стороны, скрывалось, как и многое другое, из-за стыда и страха за свою никчемность вообще и беспомощность в военном деле. Разные народы для своего выживания и спокойной человеческой жизни прилагали определенные усилия. У немцев таких возможностей было больше. Мы тоже прилагали большие усилия для своего выживания. Но в чем-то ошибались, а что-то делали не так, как надо. Все это выявилось потом на полях битв и сражений, особенно в первые месяцы войны. Да и потом всю войну до самого ее окончания немецкие солдаты находились в лучших условиях. Это сказывалось в питании, экипировке, снабжении боеприпасами. У немцев отношение властей к солдату было более уважительным, они дорожили своим солдатом. У нас солдат походил на бездушный, заведенный механизм. У него не предполагалось и не должно было быть других интересов, кроме государственной солдатской службы. И он был таким. Это сказывалось на его поступках и создавало отрицательное лицо русского солдата. И все это было потому, что наши правители не слишком заботились о благополучии своего советского человека, о советском солдате и их житейских удобствах. Лишь бы он был жив да выполнял, что прикажут. Власти не ценили свой народ. Государству люди ничего не стоили. Их было много и они были бесплатны.
Иногда некоторые граждане выражали свое недовольство своим бедственным положением. Но такие оказывались в тюрьме или в Гулаге, в лагерях. Если человек говорил, что где-то лучше, чем у нас, то мог услышать:
- А чей хлеб ты кушаешь?
Я почему-то всегда думал, что кушаю свой хлеб, заработанный своим трудом. После таких слов продолжение разговора грозило неприятностями и человек вынужден был мириться с многим.
Однажды, по какому-то случаю, раненым выдавали подарки, присланные немецким населением из Германии. Подарки состояли из приятных мелочей: бутылка вина, плитка шоколада, сигарет и разное другое. У немцев такие подарки были обычным явлением и выдавались часто. В советской армии тоже давали подарки, присланные населением из тыла. Советские подарки отличались от немецких. Они отражали национальные ценности, которыми богата их страна. Из советского тыла солдатам присылали красиво вышитые кисеты для махорки, варежки, теплые носки и еще много других полезных и нужных вещичек. Многие советские граждане присылали в действующую армию патриотические письма. Письма писали люди всех возрастов, молодые и старые. Некоторым приходили письма от патриотически настроенных девушек. На конверте такого письма было написано примерно так: 'Действующая армия. Молодому красноармейцу'.
Я тоже получил такое письмо. Девушка писала много хороших слов и добрых пожеланий. Она сообщала свой адрес. Предлагала знакомство и желание переписываться. На ее письмо я не ответил т.к. тогда переписывался со своей школьной подругой. Однажды из Узбекистана прислали сладкое десертное вино и вкусные сухофрукты. Но такое потом нам не присылали, ибо в тылу умножились разные житейские трудности. Когда в госпитале или на фронте солдату вручали такой подарок из тыла, то бывало очень радостно. Однако, душу человеческую всегда точит червь сомнения. Тогда все мы знали о больших трудностях страны и тех лишениях, которые переносили наши родные в тылу. Потому, радуясь подарку, солдат размышлял о его ценности для жителя тыла и способу организации его. Не заставили ли человека отдать последнее, оторвать у своих голодных детей, может быть, последний кусок хлеба и отослать незнакомым солдатам на фронт. Для такого благородного поступка дарительнице женщине было нужно большое великодушие и сверхчеловеческое, неженское мужество. Потому возникали сомнения, в самом ли деле все эти подарки сделаны обнищавшими людьми от всей души и добровольно. В нашей стране все было добровольным, но обязательным. От того-то солдаты и фантазировали. Могло быть, что в тылу, объявив все население патриотами, призвали проявить свой патриотизм и выполнить свой гражданский долг для ускорения победы над вероломным и жестоким врагом. И полураздетые, голодные советские патриоты в тылу, под контролем бдительного ока, радостно выполняли свой патриотический долг. Солдаты, воспитанные в духе советского патриотизма, знали, что это такое. Чтобы развеять сомнения, нас уверяли, что подарки есть добровольное и патриотическое начало самого населения. Это их вклад в дело победы над врагом. Солдаты верили или не верили этому, но про себя, или в разговоре вспоминали времена добровольной коллективизации крестьян. Ежегодную добровольную подписку на заем, на газеты и еще много другого добровольно-патриотического, от которого отказаться никому не позволяли.
Мои перемещения из госпиталя в госпиталь происходили по железной дороге в дни немецкого наступления на Курской дуге 5 июля 1943 года. Немецкие вагоны меньше русских и рассчитаны на поездки на короткие расстояния сидя. Поезда отходили от станции без паровозных гудков. Железнодорожник в форме оглашал по-немецки 'садись', поднимал цветной круг и поезд без сигналов уходил со станции. Спальных мест или для лежания не было. Ехали и спали сидя. Спать сидя я не умел, и мне было очень трудно. Немцы были либо терпеливы, либо приучены так, будто они всю жизнь спали сидя. Главное, они не роптали и не жаловались на неудобства. Вагоны были не перегружены. Тесноты или скученности не было. Казалось бы, в дни боев под Курском с фронта должно ехать много раненых, но этого я не заметил. Из России в поездах ехали какие-то чиновники, отпускники, легкораненые, и еще какие-то солдаты. В том числе и я. Войска и техника на фронт ехали, наверное, другими дорогами. А может быть, они прибыли туда заранее, еще до наступления. В нашем поезде отпускников, едущих с фронта домой, было больше, чем кого-то других. Как мне тогда объяснили, что у них существовал закон, по которому солдат получал отпуск через одиннадцать месяцев, независимо от положения на фронте. Шло наступление или отступление, значения не имело. Наступило время отпуска, получай и езжай куда хочешь. Это говорило за то, что немцы в своих делах руководствовались законом, а не целесообразностью. И еще это указывало на уверенность руководства в своей силе. Если в самих вагонах едущих было мало, то сама железнодорожная линия была перегружена очень. Такого раньше я не видел и не слышал. Поезда двигались медленно, чуть ли не впритык один к другому, на расстоянии сто или сто пятьдесят метров. На станциях царил порядок, работали пункты питания, почта, справочное бюро, медпункты. Чтобы эшелон не подорвался на партизанской мине, впереди эшелона шел паровоз с пустой платформой впереди. За паровозом с пустой платформой метрах в ста шел основной эшелон. Несмотря на все предосторожности, партизаны действовали весьма успешно. Мне и раньше приходилось слышать о подвигах белорусских партизан. Но то, что я увидел своими глазами, меня поразило и превзошло даже самые смелые фантазии. Наш эшелон несколько суток медленно продвигался по лесистой местности Белоруссии. Слева и справа от железнодорожного полотна в изобилии под откосом валялись паровозы, вагоны и какое-то другое имущество, полетевшее под откос вместе с вагонами.
Искореженные паровозы и вагоны валялись по одному, близко друг к другу, то непрерывной лентой длиной в десятки метров, а иногда попадались целые завалы, где они лежали один на другом в два или три этажа. Мы ехали как бы в тоннели, созданной из разбитых поездов. Чаще всего такие картины представлялись в местах, где густые темные леса близко подходили к железной дороге. Взорванные и пущенные под откос немецкие поезда виднелись повсюду. Где больше, где меньше. Все это я видел из окна немецкого санитарно-пассажирского поезда, в котором проехал от Конотопа до Минска, от Минска до Могилева и от Могилева до Бобруйска. Некоторые говорили, что для немцев подобные действия партизан всего лишь булавочные уколы. Я бы не сказал так. Если это были булавочные уколы, то булавки партизан были отравлены. Они принесли смерть тысячам немецких солдат и уничтожили огромное количество боевой техники. Если посчитать немецкие потери на всех дорогах, то это будет много. Глядя из окна движущегося вагона, я видел следы боевых подвигов советских партизан на расстоянии сотен километров. В голову приходили сравнения: кто больше нанес ущерба на железных дорогах, партизаны немцам или немецкая авиация нам, русским при бомбежках железных дорог. Тогда мне показалось, что партизаны вполне рассчитались с немцами, и даже больше. Но и немцы делали максимум всего, что могло бы снизить их потери от партизан. Вдоль всей линии железной дороги, на расстоянии метров сто-сто пятьдесят были вырублены леса. В местах более опасных подходы к линии были густо оплетены колючей проволокой и заминированы. На всем протяжении дороги через небольшие промежутки стояли бункера с солдатами, а между ними ходили патрули. Поезда шли медленно. Несмотря на все предосторожности, партизаны все же умудрялись взрывать и обстреливать движущиеся поезда. Взрывали даже в дневное время.