Я рассказал им обо всем. Об орудиях для ломки костей, об угрозах, вообще обо всем.
— Вы должны быть довольны, что Рингу пришла в голову такая отличная идея, чертовы зазнайки, потому что Салад с самого начала знал наши намерения, — закончил я свою речь.
Я взял Этанак из рук Крауса. Никто не пытался помешать мне. Я включил его в позвоночник и снова ощутил приятное чувство возвращения к действительности, что заставило меня окончательно забыть о гневе. Я бросил взгляд на Крауса и примирительно улыбнулся.
— Прошу прощения, — сказал он с такой миной, как будто говорил искренне.
— Мы все просим у вас прощения, Ринг, — добавила Хана. — И благодарим вас всех, Йарроу, Ринга, Этанака.
Я кивнул.
— Я хотел бы еще сказать тебе, Йарроу-Ринг, — сказал Нтебе, — что для нас это было... это не было развлечением, — Нтебе закашлялся и наклонился, пряча лицо в ладонях.
— Это правда, что мы не должны вынуждать тебя помогать нам. Но подборка ключа к этому компьютеру — это не каприз. Это мог бы быть ключ к свободе для угнетенного народа. Кому-кому, а тебе это должно понравиться. — Он вытянулся на кровати, прикрывая ладонью глаза. — Поскольку мы ошиблись относительно места, где находится компьютер, все сейчас сводится только к философским дискуссиям.
Лицо Ханы и Крауса выражали то же самое, что и голос Нтебе. Краус сел, а потом и лег на другую койку.
Хана оперлась о стену и покачала головой.
— Ведь я сказал же вам, что знаю, где находится настоящий вход в компьютер Кабира!
— Что? — девушка посмотрела на меня так, как будто я заявил, что я — женщина.
— Когда я прослушивал тайны электронного компьютера казино, то узнал, куда направляется корреспонденция для Хоррама Кабира. А это значит, что...
Что-то звякнуло, дверь отворилась и появился Барнбаум, страж общественного порядка, который недавно привел всех нас сюда.
— Все в порядке, мадам. Вы с мужем свободны. Просим у вас прощения за доставленное беспокойство.
— Мужем? — спросил я Хану взглядом. Неужели она меня обманывала? Неужели один из этих...
— Пойдем, любовь моя, — она взяла меня под руку и потянула к двери. — Он еще не совсем пришел в себя, — извиняюще улыбнулась она полицейскому. Краус и Нтебе начали подниматься со своих лежанок, но Барнбаум покачал головой и сказал:
— А вы двое пока останетесь здесь. Еще не установлено, являетесь ли вы жертвами или же зачинщиками всей этой драки.
Хана задержалась у двери.
— Сколько времени уйдет на выяснение, офицер? Нам не хотелось бы покидать своих друзей.
— Ничем не могу помочь, — пожал плечами полицейский. — Вы свободны, а они нет. Я не знаю, сколько времени продлится расследование.
И он жестом выпроводил нас в холодный, жестокий мир.
— И что же теперь? — Хана отклонилась назад, опираясь на металлическую спинку скамейки. Площадь, как и большинство предназначенных для туристов мест, на Елисейских Полях по причине царящей снаружи низкой температуры, находилась под землей. Мы сидели, словно бездомные сироты, глазея на туристов, осматривающих освещенные витрины торговых центров.
— Ну что ж, может быть, я брошу это вон туда и выскажу какое-нибудь желание. — Я вытащил наружу кредитную карточку, единственную вещь, которая у меня еще осталась, показал на фонтан посреди площади.
— Я хотела б, чтобы мы поскорее сделали что-нибудь для освобождения Нефаса и Базиля! — она ударила кулаком по колену. — К черту! Если Салад подозревает, что ты открыл им правду, то дорога каждая минута!
Она откинула волосы со лба.
— Но ты же можешь мне сказать, по крайней мере, где находится Кабир?
— Он стал монахом.
— Ты шутишь?
— Нет. Он отправился в монастырь, находящийся поблизости от полюса. В этом монастыре обитает одна из странных групп с Земли, из местности под названием Дабро Дамо.
— Я слышала о них. Но я ни за что не могу вообразить себе Хоррама Кабира, перебирающим четки в христианском монастыре.
— Очень сомневаюсь в том, что он делает это. Правда, кто знает? У этого человека настолько эксцентричные привычки, что он велит присылать себе информацию курьером, а не через компьютер. Спорю на все, что имею, что вход в компьютер там же, где и он, в монастыре. Никому и в голову не пришло бы искать компьютерную систему в каком-то захудалом монастыре.
— Но туда не пускают женщин! — она посмотрела на меня. — Туда не пускают даже ни одно животное женского пола, чтобы оно не помешало этим монахам в молитвах, и не отвлекало от высоких помыслов.
Ее губы задрожали, как будто она не знала, рассмеяться ей или зарыдать. Наконец она рассмеялась.
— Я не знаю, почему смеюсь... Это ужасно!
Она оперлась на мое плечо... и положение с моей точки зрения неожиданно изменилось на куда более приятное.
Некоторое время спустя мы вышли, чтобы отдохнуть немного на свежем воздухе.
— Что бы нам сделать в первую очередь — спросила она, — все наши вещи в этой проклятой гостинице.
Я снова достал кредитную карточку.
— У меня есть пятьдесят тысяч сейей, а это гораздо больше, чем нам сейчас необходимо, чтобы достать все, что может пригодиться.
* * *— Уверен ли ты, что хочешь это сделать? — спросила она. Это было лишнее — она хорошо знала мой ответ.
Я прижал ее к себе и поцеловал в последний раз.
— Этан... — она протянула ко мне сжатую ладонь, в которой что-то было. — Возьми с собой.
И она вложила мне что-то в карман, бормоча какие-то слова на неизвестном мне языке.
— Это чтобы ты знал, что я о тебе думаю.
* * *Не знаю, помнила ли она обо мне, благодаря этому, но я наверняка не смог бы перестать думать о ней. Половиной дня позже, развалившись на удобном кресле на земного «кузнечика» я и дальше слушал «это», запрятанное мне в грубую перчатку — доказательство того, что последняя ночь не была только сном. Узкая, сделанная вручную ленточка серебра с вплетенными прядями черного, словно эбеновое дерево, волос. Я улыбался воспоминаниям, которые окружали меня приятной дымкой, позволяя забыть о нескончаемом путешествии из Нового Каира. Неожиданно я покраснел, несмотря на то, что Фауд, мой проводник, был, казалось, совершенно безразличен к моим мечтам, не говоря уже о моем виде. Он производил впечатление человека добродушного и его посоветовали мне в Туристическом агентстве, но я был уверен, что он считал меня психом...
Одна из лап «кузнечика» наткнулась на что-то лежащее на дороге, и машина, для того, чтобы не опрокинуться, прыгнула, как кенгуру. Для Фауда ничего особенного не произошло, но это подключение еще больше превратило мой желудок в плачевное состояние. С отчаянием, я уставился в иллюминатор. Мы вынырнули из облака пыли и увидели груды красных камней, испещренных и почерневших от сажи.
Они напоминали руины сожженных во время войны домов. Желая найти самый легкий способ растопить ледяной покров на полюсах Марса, колонисты в своем бурном прошлом прибегли к самому дешевому и безотказному способу — загрязнению окружающей среды, вызываемому промышленностью. Когда марсиане говорят: «Загрязнение окружающей среды — это самое большее достижение» — это не только шутка.
И, хотя я ценю тот факт, что без подобных обстоятельств колонисты не могли бы жить, а без них и я никогда не мог бы забыть с вынесенном с Земли моральном убеждении, что нельзя уничтожать естественную среду. Я не фанатик, как веганец, но я рад, что не придется осматривать южный полюс.
Я успокаивающе похлопал Этанак: пока я мило проводил время, размышляя о Хане, он переваривал скупую информацию о Га’ез, языке, употребляемом монахами секты, которую мне удалось с трудом раздобыть в агентстве. Я позволил, чтобы результаты его анализа перешли в мой сознательный разум, чтобы в случае необходимости иметь возможность обратиться к ним. Это приятно — узнавать так быстро.
— Мы на месте, — сказал Фауд.
Я послушно посмотрел в указанном направлении, ожидая, что увижу одинаково недоступную вершину, поскольку Дабро Дамо означает «святая гора» и на Земле эти монахи имели резиденцию именно не такой вершине.
Но вместо этого я увидел бездонный каньон, разделяющий лежащую перед нами равнину.
— Будь внимателен! Это яма...
Фауд улыбнулся мне с вежливостью, которую обычно оказывают недоразвитым.
— Это как раз там. Монастырь находится внизу, — он резко остановил «кузнечика» у самого обрыва.
Когда он одел шлем с маской и вскарабкался наружу, я увидел, что кто-то нас ждет. Фигура, обмотанная лохмотьями и покрытая пылью, выглядела, словно вылепленная из грязи. Оценив разные возможности, я пришел к выводу, что это должен быть кто-то из комитета по встрече туристов.
Когда мы подошли ближе, я заметил, что чудовищная глубина каньона сверкает странным блеском. Про себя я усмехнулся: «Неужели святая ясность?» Но чтобы там ни говорили, это зрелище, несмотря на агностическую точку зрения, произвело на меня большое впечатление.
Когда мы подошли ближе, я заметил, что чудовищная глубина каньона сверкает странным блеском. Про себя я усмехнулся: «Неужели святая ясность?» Но чтобы там ни говорили, это зрелище, несмотря на агностическую точку зрения, произвело на меня большое впечатление.
Фауд и монах обменялись приветствиями на Га’ез. Я слушал, стараясь убедиться, смогу ли я на практике использовать только что выученный язык.
Я вежливо запыхтел, когда Фауд предоставил меня монаху, имя которого в вольном переводе звучало, как Отец Благосостояния. Потом мои спутники начали препираться из-за платы.
— Он говорит, что теперь путешествие вниз, в монастырь, стоит две сейей, господин.
— Две сейеи? Здесь? Довольно большая цена, не так ли? Хотя ничего странного, что этого монаха называют «Отцом Благоденствия». — Я посмотрел на Фауда.
Тот пожал плечами.
— Его трудно переубедить, господин. Такова традиция. Они сотни лет взымали плату. Еще там, на Земле. Если хотите, можете поторговаться сами.
Я с досадой порылся в кармане своего комбинезона и вытащил несколько монет.
— На, заплати ему.
При этих словах они кивнули головами в знак одобрения.
— Ну, что ж, я вернусь через неделю, господин, — попрощался Фауд и направился к «кузнечику».
Дверь за ним закрылась, он включил двигатель, сдал немного назад, развернулся и двинулся вперед, как будто хотел как можно скорее вернуться в лоно цивилизации.
Неожиданно я понял, какое чувство его охватило. Я повернулся в сторону сияющего каньона. «Отец Благосостояния» вручил мне нечто, напоминающее кожаную упряжь. Ноги у меня подкосились. Над самым краем каньона стоял ряд огромных колес со шкивами.
— Фауд! — заорал я, но было уже поздно. Мой крик замер в удаляющемся облаке пыли.
Не сопротивляясь, я подошел к краю, чтобы убедиться, что меня ждет через минуту. И сразу же отпрянул и закрыл глаза. Пропасть была шириной километра в четыре и добрых два километра глубиной. Единственной дорогой вниз было... я посмотрел на упряжь. Монах терпеливо приглядывался ко мне, как будто уже привык к такой нерешительности.
Я начал одевать ремни.
В тот момент, когда он опускал меня в пропасть, в моей голове стучала только одна мысль. Я был очень доволен, что заплатил ему целых две сейей, не торгуясь.
Когда я достиг монастыря, в каньоне было так темно, как будто в аду. Меня провели, освещая дорогу свечой, через что-то, что воняло, как сельский двор, накормили какой-то горячей кашей и запаковали на ночлег в малюсенький домик. Должен сказать, что у меня были в ту ночь довольно странные сны.
* * *Перед рассветом Йарроу разбудили звон колоколов и пение. Долгое время он недоумевал, что же это, о Господи, с ним приключилось.
Я лежал в холодной темноте на твердой подстилке под жесткими одеялами, пытаясь припомнить себе — ПОЧЕМУ??? Наконец я осознал, что положение довольно абсурдно. Я делал это для Ханы, у которой явно была цыганская кровь, и которая специализировалась на так называемых «примитивных магических ритуалах».
«Ты будешь знать, что я думаю о тебе...» Возможно ли это? Или же она меня зачаровала?
Когда ленивое осеннее солнце наконец заглянуло в каньон, я с помощью Этанака сделал план всего, что находилось под куполом монастыря. Это оказалось более сложным, чем я думал: это был буквально лабиринт округлых каменных строений, разделенных сетью наводящих клаустрофобию улочек. То, что с точки зрения запаха я принял вчера за двор, было главной площадью, которую оккупировали цыплята и куры. Далее стояла церковь — трехэтажный, прямоугольный дом, возвышающийся над морем округлых домишек. Стены этого строения были из камня, торчащие опорные балки составляли опоры для более высоких этажей и блестели так же неподходяще, как геликоптер среди птеродактилей.
Но нигде мне не бросилось в глаза ничего такого, что могло быть тайной усадьбой главы могущественной империи. Если Хоррам Кабир действительно был здесь, то он, должно быть, живет как аскетический отшельник — и каждая из этих скромных фигур вокруг меня могла быть самым богатым человеком в Солнечной системе.
Я начал к ним приглядываться, но ни за что не мог узнать Кабира среди покрытых капюшонами серьезных лиц.
Когда после вечерних молитв я возвращался в свой домик, я услышал, как трое монахов обговаривали ожидаемое прибытие какого-то гостя. Я мгновенно сориентировался, что это был кто-то, кто посещал их довольно регулярно. И я мог поклясться, что кто-то при этом произнес слово «геликоптер».
Но это было все, что мне удалось выяснить, и я даже не знал, имело ли это какое-либо значение для моего расследования. Кабир должен был быть здесь, компьютер в Ксанаду не мог лгать. Я думал о Хане и всех остальных и о том, как бы это выглядело, если бы я подвел их в самом конце... Потом, поздней ночью, лежа на подстилке, я думал, отчаянно думал о Хане, обеспокоенный и терзаемый вовсе не набожными мыслями.
Это еще одно доказательство правильности утверждения, что нет ничего плохого, что не кончилось бы добром. Если бы я только лежал без сна, то не услышал бы едва уловимого звука... Звука приземляющегося геликоптера. Я встал, выглянул из дома и за ним увидел огни прожекторов, используемых для приземления. Не часто можно было увидеть геликоптеры на Марсе, а проникновение чего-то такого в каньон через силовой купол — это вам не игрушки.
Тем более одинокая фигура в комбинезоне противодавления, шагающая в сторону монастыря-церкви...
Я решил, что это не мог быть обычный гость!
Я поспешно оделся и быстро проскользнул через путаницу улочек, что в кромешной темноте было довольно непросто. Не поломав себе ног, я добрался до площади как раз в тот момент, чтобы увидеть, как неизвестный встретился с двумя монахами. Они вошли в церковь. Церковь... единственное здание, которое я не мог детально осмотреть, поскольку непосвященным этого не дозволялось.
Наверняка это было неспроста. А Кабир? Был ли он этим ночным гостем? Или же этот монастырь был очередным фальшивым следом, а он прибывал сюда только за почтой? Что же он еще мог делать, проскальзывая сюда в такую пору? Я мог бы держать пари, что незнакомец прибыл сюда не для того, чтобы замаливать свои грехи. Наконец, таинственная фигура вышла из церкви и прошла через площадь, но не в сторону своей машины. Я задумался, сделать ли мне то, что подсказывал инстинкт, или вернуться в постель?
Через мгновение я уже входил в церковь. Когда я был в безопасности во внутренних помещениях, я достал зеленый фонарик, который тайно провез в чемоданчике Этанака. На всякий случай я прикоснулся к амулету Ханы и включил фонарик.
Через часовню, в которой молился этим вечером, я прошел к закрытой двери и на мгновение заколебался при мысли, что может быть в следующее мгновение совершу святотатство. Тот факт, что монахи не имели ничего против того, чтобы Кабир находился в святом месте, вовсе не значило, что по отношению ко мне они окажутся столь же терпеливы. Но...
Я отодвинул портьеру и вошел в зал. Я провел лучом по рукописям в запыленных стопках, искусно сделанным металлическим крестам, фрескам и плоским экранам на стенах...
Экранам???
И вот я увидел. На неровной поверхности противоположной стены ждал, чтобы заговорить, прямоугольный экран, рядом с которым находился пульт управления с клавиатурой, кресло... Компьютер! Вся империя Хоррама Кабира. Я сел и принялся за работу.
Я увидел, как свет с экрана с неестественной яркостью залил святых на фресках. Я включил штепсель Этанака в пульт разрешил ему вести меня в этом путешествии по необычному машинному разуму. Вероятно, это был самый большой и сложный компьютер, который был когда-либо создан. Истинный рай, напоминающий китайские головоломки, программ, систем, наборов данных, словно пантеон, полный странных божеств.
Я сидел, чувствуя, как Этанак протискивается между ними, просеивая и отбрасывая, пробуя снова, ища хотя бы малейшую погрешность, калитку из одной подпрограммы в другую, постепенно стремясь все дальше и дальше. Я вспомнил ту допотопную систему в Ксанаду — проникновение в нее было таким простым, как открытие двери, проникновение в эту — напоминало взлом сейфа. На каждую удачную операцию приходилась тысяча поражений, но Этанак мог работать и в сумасшедшем, недоступном мне темпе.
Если бы мне удалось, это бы стало наибольшим достижением в жизни. Превратность судьбы привела к тому, что, выбирая этот вход, я выбрал самый трудный, потому что компьютер должен был быть здесь, на Марсе — может быть, даже в этой комнате... и не было ни одного запаздывания по времени. Если бы его механический корпус находился на Земле, я имел бы дело только с автоматической системой, обладавшей более слабыми оборонительными рефлексами. Запаздывание во времени успешно предотвращало бы закрытие ворот передо мною. И в этой ситуации Этанак должен был вступить в величайшую битву в его жизни.