Случайная встреча с одним молодым миссионером - монахом, впоследствии епископом, решила его судьбу. Монах этот был человеком очень образованным, глубоко верующим, по-детски чистым и наивным.
Он поверил искренности Распутина и в свою очередь познакомил его с епископом Феофаном, который привез самозваного "подвижника" в Петербург.
Обыкновенный мужик легко бы растерялся в столице. Он запутался бы в сложных нитях и сплетениях придворных, светских и служебных отношений, не говоря уже о том, что у него не хватило бы смелости, особенно на первых порах, держать себя так независимо и развязно, как держался Распутин.
А между тем свободное обращение и фамильярный тон, который он позволял себе со всеми, вплоть до высокопоставленных лиц, в значительной степени способствовали его успеху.
Распутин вошел в царский дворец так же спокойно и непринужденно, как входил в свою избу в селе Покровском. Это не могло не произвести сильного впечатления и, конечно, заставило думать, что только истинная святость могла поставить простого сибирского мужика выше всякого раболепства перед земной властью.
А мужик в шумном и многолюдном Петербурге все, что ему было нужно, заметил, запомнил и сообразил.
Он почти безошибочно разобрался в людских характерах и быстро учел слабые стороны тех, на кого он хотел и мог влиять. Свое поведение он согласовывал с обстоятельствами: в Царском Селе он являлся под личиной праведника, посвятившего себя богу, в светских гостиных, среди своих поклонниц, стеснялся уже гораздо меньше и, наконец, у себя дома или в отдельном кабинете ресторана, в интимной компании давал полную волю своему пьяному и развратному разгулу.
В некоторых, к счастью весьма ограниченных, кругах высшего петербургского общества, где оккультизм всякого рода имел самое широкое распространение, где люди искали волнующих ощущений в спиритических сеансах, тянулись ко всему острому и необычайному в области нездоровой мистики, Распутин стяжал себе выдающийся успех.
Как ни скрывал он своей принадлежности к сектантству, люди при близком соприкосновении с ним, может быть, бессознательно чувствовали, что в нем, помимо его собственной темной силы, живет и действует какая-то жуткая стихия, которая к нему влечет. Этой стихией было хлыстовство с его пьяно-чувственной мистикой. Хлыстовство все построено на сексуальных началах и сочетает самый грубый материализм животной страсти с верою в высшие духовные откровения.
Молитвенные собрания, "радения" хлыстов имеют целью одновременно доводить до высшей степени и религиозное исступление, и эротический экстаз. По верованиям хлыстов, в момент наибольшего истерически-сексуального возбуждения святой дух нисходит на человека, и свальный грех, которым зачастую заканчиваются хлыстовские моления, есть не что иное, как действие божественной благодати.
В основе хлыстовства есть, несомненно, что-то языческое: танец, начинающийся с медленных ритмических движений, затем переходящий в безумное кружение, ослепительный блеск множества свечей, зажигаемых в комнате во время "молений", и дикая любовная оргия.
В темных тайниках народной души, видимо, сохранились чувства и образы далекой древности, которые вылились в формах кощунственного искажения христианской веры.
Характерно, что хлысты не только не разрывают официальной связи с православной церковью, но посещают ее богослужения, признают все ее таинства и очень часто причащаются, находя, что принятие "святых тайн" дает им особую силу для "призывания святого духа".
Свой чудовищный разврат Распутин оправдывал типично хлыстовскими рассуждениями и внушал иногда женщинам, что близость с ним отнюдь не является грехом.
Распутин ездил из дома в дом, засыпаемый приглашениями. Одни хотели видеть его из любопытства, другие, особенно вначале, интересовались его святостью и прозорливостью, третьи - больные натуры - порабощались им окончательно.
Когда Распутин приобрел влияние в политических сферах, его окружили еще более тесным кольцом. Перед ним заискивали, ему дарили подарки и давали взятки, кормили его обедами, спаивали вином...
Распутин пользовался популярностью только в определенном кругу своих поклонниц и тех лиц из правящих кругов, которые нуждались в его поддержке Остальной же здравомыслящий Петербург относился к нему отрицательно.
Его жизнь в столице превратилась в сплошной праздник, в хмельной разгул беглого каторжника, которому неожиданно привалило счастье.
Понятно, что в конце концов у него вскружилась голова от сознания своей силы, от подобострастия окружающих, от непривычного количества денег и невиданной роскоши. Его цинизм дошел до последних границ. Да разве и могло быть иначе? Мог ли он стесняться с теми сановниками, которые дожидались у него в передней, с теми женщинами, которые готовы были почтительно целовать его грязные руки?
Чем сильнее он чувствовал свое могущество, тем меньше уважал окружающих Но от разгула и опьянения властью он и сам опускался, теряя всякое чувство меры, всякую осторожность.
Конец его явился закономерным завершением всей его жизни.
В ледяную воду Невы было брошено его тело, до последней минуты старавшееся преодолеть и яд и пулю. Сибирский бродяга, отважившийся на слишком рискованные дела, не мог умереть иначе; только там, у него на родине, в волнах Тобола или Туры, едва ли кто искал бы труп убитого конокрада Гришки Распутина.
С Распутиным я встретился впервые в семье Г. в Петербурге, в 1909 году.
Семью Г. я знал давно, а с одной из дочерей, М., был особенно дружен.
Так как все, связанное с именем Распутина, обычно вызывает невольное чувство брезгливого предубеждения, мне хочется сказать здесь несколько слов о М.Г., чтобы выделить ее из распутинской клики.
По природе своей она была на редкость чиста, добра, отзывчива и необыкновенно впечатлительна. Но в ее характере было много той нервной экзальтации, благодаря которой душевные порывы у нее всегда преобладали над сознанием Религия играла главную роль в ее жизни. Но религиозное чувство ее носило на себе отпечаток болезненного мистицизма и все было проникнуто стремлением к сверхъестественному, чудесному. Излишне доверчивая по натуре, она к тому же совершенно не способна была разбираться ни в людях, ни в фактах. Если что-нибудь ее поражало, она слепо отдавалась впечатлению, целиком подпадала под влияние того, кому однажды поверила, и уже не отличала добра от зла.
При этих условиях не приходилось удивляться появлению Распутина в семье Г.
В 1909 году я уже застал М.Г. горячей его поклонницей. Она искренне и твердо верила в его праведность, в его душевную чистоту, видела в нем божьего избранника, почти сверхъестественное существо.
Распутин же со свойственной ему прозорливостью почуял и разгадал ее душевное состояние и всецело овладел ее доверием. М.Г. была слишком чиста, чтобы понять, сколько грязи и ужаса было в этом человеке, слишком наивна, чтобы сознательно и трезво разбираться в его действиях. Она обрела высшую радость в полном духовном порабощении своей личности, была счастлива, найдя "святого руководителя", и не только сама не задумывалась над тем, что представлял собой этот ее духовный наставник, но всякий раз как-то внутренне пугливо уходила в себя, когда чувствовала, что ей пытаются открыть на него глаза. Нарисовав в своем воображении идеальный образ "божественного старца ', она как бы уже совсем не замечала настоящего Распутина.
При первой же нашей встрече М.Г. заговорила о нем. По ее словам, он был человек редкой духовной силы, преисполненный божьей благодати, ниспосланный миру чтобы очищать и исцелять людские сердца и руководить нашей волей, мыслями и делами.
Помню, что я отнесся скептически к ее рассказу, хотя особых данных против Распутина в то время еще не имел, да и слышал про него очень мало. К тому же, зная характер М.Г., я решил, что это просто очередное увлечение экзальтированной натуры.
Однако что-то в ее словах было такое, что невольно пробудило мое любопытство к Распутину; я стал подробнее о нем расспрашивать. М.Г. с большим оживлением и восторгом начала мне рассказывать о "светлой личности старца".
Ее рассказ был сплошным славословием Распутину: он и целитель, и бессребреник, и примиритель враждующих, и утешитель печальных; он - избранник божий, новый апостол; он выше всех остальных людей, в нем нет человеческих слабостей и пороков, и вся его жизнь- сплошной подвиг и молитва.
Слова М.Г., звучавшие горячо и убедительно, не вызывали во мне веры в чудесные дарования "старца", но пробудили любопытство и желание его увидеть. Я сказал ей, что мне хотелось бы познакомиться с таким замечательным человеком. М.Г. пришла в восторг, и наша встреча не замедлила состояться.
Через несколько дней я уже подъезжал к дому на Зимней Канавке, где жила семья Г. и где должно было произойти мое первое свидание со знаменитым "старцем".
Когда я вошел в гостиную, Распутина еще не было. М.Г. сидела со своей матерью за чайным столом. Обе были очень нервны и взволнованны, в особенности дочь, в которой, кроме того, чувствовалась еще какая-то внутренняя тревога. Бы- ' ло заметно, что она опасается моего первого впечатления от встречи со "старцем", потому что хочет, чтобы и я проникся к нему полным благоговением Настроение у матери и дочери было радостно-торжественное, такое, какое бывает, когда ждут прибытия в дом чудотворной иконы. Это настроение еще-больше разжигало во мне любопытство и желание увидеть "удивительного человека". Впрочем, ждали мы все недолго. Скоро дверь передней отворилась, и в комнату семенящей походкой вошел Распутин. Он приблизился ко мне и со словами "здравствуй, милый" хотел меня обнять и поцеловать; я невольно отстранился от него. Он улыбнулся хитрой слащавой улыбкой и подошел к М.Г. и ее матери. Их обеих он самым бесцеремонным образом обнял и с ласковым, покровительственным видом поцеловал.
Его внешность мне не понравилась с первого взгляда;
в ней было что-то отталкивающее. Он был среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными руками; на большой его голове, покрытой взъерошенными спутанными волосами, выше лба виднелась небольшая плешь, которая, как я впоследствии узнал, образовалась от удара, когда его били за конокрадство. На вид ему было лет сорок. Он носил поддевку, шаровары и высокие сапоги. Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое обычное, мужицкое, с крупными, некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом; маленькие светло-серые глаза смотрели из-под густых нависших бровей испытующим и неприятно бегающим взглядом Обращала на себя внимание его манера держаться: он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска, что-то подозрительное, трусливое, выслеживающее Настороженное недоверие светилось и в его прозрачных глубоко сидящих глазах.
Впрочем, я рассмотрел его лицо не сразу Поздоровавшись с нами и присев на минуту, он встал и некоторое время ходил по комнате своими быстрыми мелкими шагами, бормоча себе под нос какие-то несвязные фразы. Голос его был глух, произношение невнятное.
Мы молча пили чай и следили за ним: М.Г. с восторженным вниманием, я - с недоверием и любопытством.
Наконец Распутин подошел к чайному столу и, опустившись в кресло рядом со мной, стал пытливо меня рассматривать.
Начался незначительный по своему содержанию разговор. Желая, очевидно, выдержать тон проповедника, просвещаемого силою свыше, он стал говорить в духе поучений. Скороговоркой, часто запинаясь, произносил он тексты из Священного писания, применяя их без всякой последовательности, и от этого его речь производила впечатление чего-то запутанного, хаотического.
Пока он говорил, я внимательно следил за выражением его лица и заметил, что в этом мужицком лице было действительно что-то необыкновенное. Меня все больше и больше поражали его глаза, и поражающее в них было отвратительным. Не только никакого признака высокой одухотворенности не было в физиономии Распутина, но она скорее напоминала лицо сатира: лукавое и похотливое. Особенность же его глаз заключалась в том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сидели один от другого в больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не было заметно - они как-то терялись в глубине орбит. Благодаря этому иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только чувство, что будто иглы пронзают вас насквозь, говорило о том, что Распутин на вас смотрит, за вами следит. Взгляд его был острый, тяжелый и проницательный. В нем, действительно, чувствовалась скрытая нечеловеческая сила.
Кроме ужасного взгляда, поражала еще его улыбка, слащавая и вместе с тем злая и плотоядная; да и во всем его существе было что-то невыразимо гадкое, скрытое под маской лицемерия и фальшивой святости.
М.Г. была очень взволнована присутствием Распутина. Глаза ее блестели, на щеках появился нервный румянец. Она, так же как и ее мать, не спускала с него глаз и, затаив дыхание, ловила каждое слово "старца".
Но вот он встал, окинул нас всех притворно любящим и ласковым взглядом и, обращаясь ко мне, произнес, указывая на М.Г :
- Какого ты в ней друга имеешь верного. Слушать ее должен, а она твоя духовная жена будет. Да... Хвалила она мне тебя, рассказывала, а теперь и сам вижу, что очень вы оба хороши вместе, подходящие вы друг другу... А ты, милый, не знаю, как звать тебя по имени, далеко пойдешь, ох как далеко!
И с этими словами Распутин вышел из комнаты.
Я тоже уехал весь под впечатлением встречи с этим странным и загадочным человеком.
Через несколько дней я узнал от М.Г., что Распутину я очень понравился и он хочет снова со мной встретиться.
В скором времени после моей первой встречи с Распутиным я уехал в Англию и поступил в Оксфордский университет.
В то время мои родители жили в Петербурге, а лето проводили в Царском Селе. Императрица Александра Феодо-ровна была очень расположена к моей матери и часто с нею виделась. Близость Распутина к государю и к императрице сильно беспокоила и возмущала мою мать, и она в своих письмах ко мне часто об этом упоминала.
Великая княгиня Елизавета Феодоровна, жившая всегда в Москве, была тесно связана с моей матерью многолетней дружбой. Она вполне разделяла все ее опасения и в свои редкие приезды в Петербург всеми силами старалась повлиять на государя и государыню, чтобы они удалили от себя зловредного "старца".
В то время еще очень немногие понимали всю опасность близости Распутина к Царскому Селу.
Моя мать одна из первых поняла это и открыто выступила против Распутина.
Она имела продолжительную беседу с императрицей и совершенно откровенно сказала ей все, что думала по этому поводу.
Разговор этот произвел большое впечатление на государыню. Она, по-видимому, почувствовала всю искренность и правоту ее доводов и, расставаясь с нею, в самых трогательных выражениях изъявила желание видеться с нею возможно чаще. Но распутинская клика не дремала: она учла всю опасность такой близости, сумела снова завладеть больной душой императрицы и постепенно отдалила ее от моей матери: их дружеские отношения прекратились и они в дальнейшем почти не виделись.
Многие из лиц императорской семьи, во главе с государыней императрицей Марией Феодоровной, старались также воздействовать на государя и императрицу, но все было тщетно.
Осенью 1912 года я закончил свое образование в Оксфорде и переехал жить в Россию.
У меня было много планов на будущее, пока еще неясных. Встреча с княжной Ириной Александровной, дочерью великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны, изменила мою судьбу, и в скором времени нас объявили женихом и невестой.
Началась война. Ее объявление застало нашу семью в Германии. После ареста в Берлине, которому мы были подвергнуты по приказанию императора Вильгельма, мы наконец благополучно добрались до Петербурга, завершив длинное путешествие через Данию и Швецию, вместе с императрицей Марией Феодоровной, которую мы застали в Копенгагене, на ее обратном пути в Россию.
Несмотря на всеобщий патриотический подъем, вызванный войной, многие были настроены пессимистически. Мрачные мысли витали вокруг Царского Села.
Итак, не было никакой надежды на то, чтобы государь и императрица поняли всю правду о Распутине и удалили его.
Какие же оставались способы избавить царя и Россию от этого злого гения?
Невольно мелькала мысль: есть для этого лишь одно средство - уничтожить этого преступного "старца". Эта мысль зародилась во мне впервые во время одного разговора с моей женой и матерью в 1915 году, когда мы говорили об ужасных последствиях распутинского влияния. Дальнейший ход политических событий снова вернул меня к этой мысли, и она все сильнее укреплялась в моем сознании.
За выступлениями членов императорской фамилии против Распутина последовали выступления общественного характера, как со стороны отдельных лиц, так и со стороны различных общественных организаций, в виде докладных записок, резолюций съездов, коллективных обращений к верховной власти, но государь и императрица оставались глухи ко всем просьбам, увещеваниям, предостережениям и угрозам. Чем больше настраивали их против "старца ', чем доказательнее были данные, обличавшие его, тем меньше прислушивались ко всему этому в Царском Селе.
Распутин был непоколебим на своем месте. Он так ловко умел притворяться и носить маску лицемерия, когда бывал в Царском Селе, что там не могли поверить никаким рассказам о его беспутном образе жизни. Ярким примером этого является следующий факт: генерал Джунковский, товарищ министра внутренних дел, желая убедить государя и императрицу, что возмутительные слухи, ходившие по городу относительно Распутина, вполне соответствовали истине, показал им фотографию, снятую в одном из ресторанов в то время, когда Распутин предавался там самому разнузданному кутежу. Несмотря на неопровержимость такого доказательства, императрица не поверила этому, очень рассердилась и приказала произвести немедленное расследование, чтобы найти человека, который якобы загримировался под Распутина с целью его опорочить.