– Бош! Бош! – шипит он сквозь зубы… потом громче: – Бош! Бош!
– Ах! – сказал я ему, – ты… чижик-пыжик! навозная жижа! грязный доносчик! Ты сейчас сдохнешь!
– Давай! Давай! – отвечает мне он, успокаиваясь, рассматривает себя в зеркальце…гримасничает, корчит рожи…
Я его пальцем не трогаю! Да не трогаю я его! Расхаживаю вразвалочку! Я еще могу расхаживать! Он хмурится… поворачивается к раскладушке…
– Раздвинь ноги! шире! совсем широко! вот! Кралечка! чтобы мне было удобнее лепить!
Он раздвигает ей бедра… именно бедра…
– Я тебе ее сейчас испеку в печи! – и снова ее тискает, задирает ягодицы, специально, чтобы я это видел! что он имеет на нее права!
Я парнишка не вспыльчивый, когда сижу под замком! нет! не дерганный! скорее мирный!.. устраивающий всех… но тут возникло непреодолимое желание!.. я понимаю дурака и разгильдяя!.. я понимаю тебя, истерик!.. Я вижу тебя насквозь, художник!.. все они притворяются сумасшедшими!.. играют свою роль, играют!.. Хорошо!.. Толпа гогочет! возбуждена! хорошо-то как! все на продажу! Но он, Жюль, он достал меня! Он хотел увидеть воочию, как я ревную! ревнивца, которого он довел до ручки!.. специально осыпал оскорблениями!.. подстрекал!.. чтоб я убил его, вот!.. чтоб я его убил!..
– А! ба! давай парень, давай!
Я схватил кочергу! зажимаю в руке!.. его кочергу! его кочергу!.. А! я был тогда молод! А! сейчас бы всего этого не сотворил… кусок!.. железа! он все видит! он хорошо все видит! Я на нем! как раз на… над его головой, ржавый кусок железа!.. летит!..
– Ну что, съел! Шиш тебе! – кричит он мне!
Я вогнал кочергу ему в глотку! он подымает нос… открывает во всю ширь свою гортань! нарочно! нарочно! Он бросает мне вызов!.. Я надавливаю двумя руками! ррранг!.. его морда перепачкана кровью!..
– Спорим! Шиш тебе!..
Арлетт на раскладушке, там, голая, с раздвинутыми ногами… начинает хохотать… Ах! хохотать! хохочет!.. закатывается!.. и вместе с ней!.. смеются! смеются! все!
– Ладно, Фердинанд! Хорошо! Аааааа! о! ах! ах!
Ах, как я смешон! как я жалок! Они гогочут, прыскают!.. Оба!.. Ах, это я осмеян!.. как им смешно! Они задыхаются!.. Нацеливаюсь кочергой в дверь! в дверную раму! кочерга падает! подпрыгивает! Жюль ползет за ней! Он ее подымает!.. Подает мне! чтоб я снова начал валять дурака!.. А! клоун!.. не хочу я больше размахивать кочергой!.. тогда он ее хватает! и начинает угрожать мне!.. Он делает вид, что хочет выколоть мне глаза! чтобы посмеяться! чтобы посмеяться! Он, он, оттуда, он подо мной! из своей коробки! А, какой же он чудик!
Лили задыхается от дикого хохота, корчится! Она больше не может, она прыгает, подпрыгивает, как рыба на сковороде! раскладушка тоже подпрыгивает!
– Ну все, а теперь – катись!
Они на меня достаточно насмотрелись, оба! Как мы ржали!.. О да!.. Я тоже…
Он повторяет… он, безногий цуцик!.. притворщик!.. ну хорошо!.. хорошо!.. в самом деле! Я вижу, они согласны!.. хорошо!.. хорошо!.. Я ухожу!.. я ухожу…
На этот раз я действительно ухожу… Ну вот, именно с этого момента… с этого, я хорошо помню!.. именно с этого… точно!.. а потом было продолжение… все, что последовало потом… когда начались ужасы… действительные ужасы!.. когда нас преследовали… травили, хуже, чем зверей… и не один месяц!.. целых десять месяцев!.. десять лет!.. еще и Кассационный суд!..*[421] Мы выходили множество животных! брошенных там и сям, покинутых, потерявшихся… мы многих выходили… никогда еще кошмар не принимал такого размаха… кто испытал на собственной шкуре то, что перенесли мы… Это отражается на характере, непременно… люди ведь не представляют себе, что такое десять лет травли…
– Теперь убирайся, дурак! вон, на улицу!
Я его еще слышу.
Четырежды он меня выгонял!
Я не решался…
– Я тебе вылеплю из глины твою Фатиму! из глазурованной глины! Смотри!..
Он выталкивает меня в окно… сквозь раму!.. я на тротуаре… без памяти.
– За язык, туда, убийца! вот так! За язык!..
Он называет меня убийцей! меня!
Я знал его язык. Я знал. Он мне и сейчас его показывает, скручивает в трубочку! в О… в Z!.. в V!.. с кончика!
Я не ухожу… Мне безумно хочется смотреть на него! Он меня притягивает.
Он поднимает Лили в глубине комнаты.
– Иди, Лили! Иди, гляди на него!
Пусть подходит голая, сюда, к оконному проему… она подходит… смеющаяся… довольная…
Ах, они спелись! они заодно!.. Никого больше нет на тротуаре! Я здесь один… Балда…
– На вот! гляди! рукой! я ее лапаю!
Он показывает, как будет ее лепить, и плюх! по ягодицам! по ляжкам!.. она смеется… смеется! У нее крепкий зад, это что-то!.. она вообще сильная!.. могла бы расквасить ему шнобель одним ударом колена! плюх! искры из глаз! нет! она смеется!
– Вернись! пусть попозирует при тебе…
Он хочет, чтобы я видел, как она позирует!.. еще… еще… заставляет меня вернуться… он забавляется… как он со мной обращается! они развлекаются!.. оба!.. но вот люди на проспекте… там, в конце… наверху тупика Ажиль…*[422] их несколько!.. это полицейские!.. если я снова появлюсь!.. я бегом возвращаюсь к ним!.. Он опускает жалюзи… наконец-то он их опускает, закрепляет… они не держатся!.. он хочет работать в глубине! в глубине, с газовым светом! надо торопиться!.. мусора!.. «Пассив»!.. все надо запереть!
– Иди в глубину! в глубину! ложись!..
Вот она снова лежит, залитая газовым светом… с раздвинутыми ляжками… торчащие сиськи… шея… плечи… все зеленое… голубое и… чуть розоватое… это дивное тело.
– Ты видишь замысел?
– Я вижу ее зеленой…
Сказал бы я ему… так какой же он хочет ее изобразить? зеленой? серой?
– Ты не находишь, что она прекрасна? А? не стесняйся!
– Ты знаешь… знаешь…
– А, ты хочешь увидеть сочащееся кровью мясо! или пошленькую герань!.. Я уверен, ты обожаешь герань!.. Ты любишь цветы, да? розы? ты не любишь розы?…
Он застает меня врасплох… Я сам не знаю!.. Я не знаю!.. мои пристрастия в искусстве!.. Я не терплю зеленый цвет, вот и все!..
– Герань? – бормочу я… – герань?
Он шныряет под раскладушку, роется… там полно акварелей, свернутых в трубочку… под раскладушкой… он вытаскивает картину, гуашь… красная… цветок… азалия, я думаю… азалия…
– Держи, в подарок!
Он никогда не делал мне подарков…
– Да нет! нет! Бери! Убийца!
Убийца чего и кого? кого я хотел убить? что все это могло бы значить?
– Давай, иди! Иди, убийца! Оставь нас в покое!
Так и есть! Он снова меня выставляет!
– Сверни ее! Сверни ее!
– Что свернуть?
– Гуашь! твою гуашь, в трубочку! в нужном направлении!
Оказывается, есть нужное направление…
– Держи! Статуэтку!
Он снова роется и достает статуэтку… и снова из-под раскладушки! Он меня задаривает!
– Вали!
Обе руки у меня заняты.
– Мотай! Мотай!
Я выхожу… двери… другие двери… Я на тротуаре…
– Что? Что?
– Пошевеливайся! Поторопись! Полицейские! Дурак! Полицейские! Тревога!
Я не слышал сирен… ну, что-то смутно… Я смотрю вверх… Он же говорит о тревоге!.. Я не вижу самолетов… Нет, только след! Ах, нет! Только след!.. громадное V… но я не слышу сирен…
– Поторапливайся! Поторапливайся! Кретин! Да поворачивайся же!
У меня гудело в ушах, я сомневался… Он посылал меня в метро. Я не обращаю внимания на сирены… всегда!.. путаю… Проспект пуст, это точно… ни одного полицейского! А! абсолютно никого!.. Может, действительно была тревога?… но ведь все время были тревоги!.. выли сирены!.. мяукающая какофония высоких звуков!.. у меня шумит в ушах!.. мои шумы! высокие мяукающие звуки!.. иногда в обоих ушах! ультразвуки!.. но только время от времени… иногда часами!.. в собственных ушах!.. однако… однако… «В метро! в метро!»… я решаюсь… шаг, еще один… я спотыкаюсь… бросаю акварель, так… подарок… «В метро! В метро!» Бросаю статуэтку… качаюсь… шаг… другой… прихожу в себя!.. и ве-е-е! я блюю… меня выворачивает… это случилось… недалеко… в двадцати метрах от его двери… вижу тротуар, и все… и больше ничего… блюю прямо на тротуаре… да еще на четвереньках!.. четвереньках… хочу окунуться в блевотину… это же тревога!.. это я гудел или сирена? я блюю, как пьяный! знаю!.. Я не пью!.. никогда!.. никогда и ничего! Это головокружение!.. Могу я себе позволить обрыгать акварель! Я перейду! Проспект! Перейду, однако! Под свод напротив! под свод! под свод!.. Сирены!.. нет сирен! Блюю! да! но блюю… сирены?… иду по обочине… по обочине, подождите! ручеек!.. Извергаю блевотину! ручей становится громадным! это пучина!.. поднимающийся водоворот… он вдруг все расширяется! поднимает и опускается! головокружение!.. Эйфелеву башню вы тоже назовете ручьем!.. в глубине дырка, сток!.. а затем меня поглощает огромная и гигантская!.. бесконечность!.. весь Париж!.. сточная канава… Париж отражается в глубинах канавы!.. Я, я знаю!.. выкарабкиваюсь!.. тысячи огоньков! свечей!.. Тротуар! браво!.. клоака меня не засосала… не засосала!.. пропасть меня не затянула!.. браво!.. снова блюю!.. в канаву!.. в ушах шумит!.. головокружение!.. Это не просто головокружение!.. головокружение Меньера,*[423] вот как это называется!.. дома вращаются!.. потом!.. взлетают!.. исчезают!.. здания в воздухе! «Меньер! Меньер!» тротуары вздыбливаются! Я слышу, как вы смеетесь! Нет! Нет! Нет! Я зацеплюсь за что-нибудь и перейду!
Вы не будете больше ржать! я блуждаю! Блуждаю! и вдруг мелодия!.. Слышу, как вы смеетесь! ноты, вы хотите увидеть ноты? У меня они в голове! Я вам запишу их! переложу на мелодию!.. А вы! поищете пианино… оно где-то есть… но не берите у Жюля! Не ходите к Жюлю!.. пианино Жюля фальшивит! не надо, не ходите! Я ползу, блюю, ладно!.. У Жюля все фальшивое!.. чистая нотка лишь та, которую вы сыграете! чистая щемящая нота! потом другая! и получится песня!
*[424]
Обязательно найдите пианино! вы сыграете одним пальцем!.. Не все фортепиано мертвы! А существуют в мире еще шумы! ми! ре!.. вам не понадобится рожок! фа-диез! Есть аккорды, которых больше не существует… но пианино! одним пальцем! другим! есть шум веселой толпы, шелковые шорохи, вздохи влюбленных, которых уже нет!.. но пианино: фа-диез и соль!.. это заключено в ноте соль, то, что я вам дарю! Внимание! один палец! палец! давайте! давайте! Я вас слушаю оттуда, где сейчас нахожусь! Браво! Браво! как вы красивы! Посмотрите в зеркало! у вас небольшой животик! Хи! Хи! как у Жюля! Жюль!.. Ах, я ведь тоже шутник!..
Все это только давние истории, плод моего воображения, но никто не хочет быть на моем месте, на дне ямы!.. а если поклонники меня оставят тут подыхать!.. песни, не песни!.. Все согласны на смерть!.. мою!.. С гниющим задом, слепой и глухой!.. ненавидящие меня, энтузиасты моего творчества, враги ли, все едино! Коррида, смерть, вот чего они все жаждут!.. изменник, продавший друзей своих, главный Иуда: это я! Я видел, как они скалили свои клыки! враги, окровавленные морды, ату его! морды в крови раздираемой добычи!.. порочное желание насладиться кровью и болью! Я видел все это!.. вот еще доказательство: Исполнительный Суд! в прошлый четверг! Я хочу, чтобы вы выбили на граните их имена, написали золотом! На гранитной плите в Сент-Шапель![425] для воспитания простаков, идиотов, слишком доверчивых, слишком откровенных, как доказательство того, что с ними произойдет, когда они взлетят на воздух, вылетят в трубу, попадут на жертвенник!.. Еще один камень, я хочу на нем высечь имена тех, кто продает свои хвалебные вирши обеим сторонам, перед которым на коленях стояли бы все члены Страшного Суда… Вот что значит воспитание на исторических примерах! это вам не праздное времяпрепровождение или путешествия!.. так вы относитесь к добровольцам, участникам двух войн, которые сотни раз бросались в огонь, чтоб эта продажная Родина снова блеснула не только дешевыми распродажами, ярмарками и балами для пьянчужек!
Ах, семьдесят пять процентов героев, они разобьют сердце Страшного Суда! ваша Амнистия – липа! Как только труба призовет на смотр ветеранов, калек обеих войн, семьдесят пять процентов 14-го! насмешка ловкачей! великая утеха создателей!*[426] Об этом ничего не пишут в «Дайджесте»! но я, который переживет их всех, я заставлю написать золотом на мраморе! Поклонники, простачки, ненавистники! никто не хочет занять мое место в тюряге! Они бросили меня подыхать! Все согласны! Задница гноится, нет больше зубов, слепой, глухой! Коррида, вот все, чего они жаждут! Предатель, вертухай на вышке, Иуда, посаженный на кол и разорванный на мелкие кусочки! Они не признаются, слишком уж трусливы! Я хочу, чтоб их имена, их повышения, их зверские звания, их охранные грамоты, все было бы выгравировано золотыми буквами на гранитной плите в Сент-Шапель! Как они предают героев, как они их ненавидят! какая кара! Они все в золоте! Слабость их только подстегивает! Они хотят криков! И я кричу! Я хриплю! я слабый! Я заору в Сент-Шапель! А вот Мартин Сибуар, он не закричит! он хапает все свои жетоны «Грам и Бром» без всякого крика! Он обслуживает немцев без крика и не испытывает от этого ни малейшего стыда! только гордость! Страшный Суд не стоит больше ломаного гроша, он, не дрогнув, посылает на эшафот героев 14-го! Те, кто обзавелся миллиардами во время Оккупации, они не кричат! Они ждут другой войны, уже близкой! У них шиншилловые шубы! уже! Они следят за своей прямой кишкой, они собираются в особых клубах, чтобы сравнить свои ягодицы! «У вас кровоточит? Не кровоточит?» Все готово для близкой войны! У них связи, мандаты, депутаты на жаловании, чистые ордера на арест с печатью Верховного суда! Геликоптеры! Их оды! они восседают, они огребают, они приговаривают. Они у меня забрали все! Содрали рубашку! кожу! украли годы жизни!.. потенцию! у меня больше не стоит!.. все ушло в пеллагру!
– Ты заплатишь всем! – так они говорят! – За все!
– Кому всем? За что за все?
Во Франции полно тайных агентов… тайна переписки… Черта с два! Я никогда не мог самостоятельно вскрыть свои письма… Мадам Туазель, консьержка, вскрывала их за меня, но они вызывали у нее тошноту… новости мужчин всегда сочатся гноем обманов, подглядываний, преступлений… Ах, особенно приветливые, приторные письма они писали своей жертве… приветливые письма сводят меня с ума… они приходят из полицейских участков. Мадам Туазель вскрывала их месяцами… я говорил ей: Мне показывайте только письма с «похоронками», с «маленькими гробиками»! Это скоро наскучило, «письма с уведомлением» и «маленькие гробики»! люди, которые принимали их близко к сердцу, все умерли… Мне говорят, что еще и сегодня есть те, кто кричит в одиночестве от страха! от страха перед телеграммами! «гробиками»! их находят в метро, съежившихся, скорчившихся… фанатики страха! Вопите же, трусы! к ногам моим! Артрон, вот он никогда не вопил! Хладнокровный! Он сам заставлял других вопить в казематах! Он зарабатывал бабки на доносах! Проститутка! Вопите же, трусы, падайте в обморок! Не сдерживайтесь! Это животный, утробный вопль, это жизнь! Постыдны приставания буржуа! Вы кричите, когда рождаетесь на свет! еще громче, когда соберетесь помирать! но вы ни за что не захотите слышать эти обморочные хрипящие крики героев, которых гноят, распинают на крестах, которые просто хотели, чтобы их Родина процветала! Это ценность особая! Она не имеет цены в Торговой палате! Нужно быть главным Иудой, позорищем Монмартра, как я, например, погибелью Парижа, чтобы постигнуть тайну их ненависти! Все от нас отрекаются! Я написал все, что следовало написать, я показал все, что мог! молодежь, кровь, поэмы! Я рассказал о чувствах мужчин больше, чем все завсегдатаи кафе педиков, вместе взятые! чем все театры фаллосов и дерьма! чем все журналы с голыми задницами и не менее голыми лицами на обложке! чем Суд, который рубит и рвет меня на части! в ожидании новой войны, чтобы захапать деньги, которые «Создатели» просят! Ах, рак, это быстро! только рак сожрет им прямую кишку, легкие, язык, гортань! Видит бог, я смотрю правде в глаза! Я еще не сказал: «Давай!» Вся эта шайка потому и судит нас, выносит приговоры, чтобы украсть нашу мебель, квартиры! доказательство? У меня нет больше кожи! У меня нет больше рубашки! нет больше зубов! Но остались в памяти только обрывки мелодий… ноты!..
моя мать!
В одном мельчайшем мгновении – целая жизнь… моя мать не любила плотских утех… она была целомудренная… как и я, ее сын… жертвовала собой! женщина, корчащаяся от похоти в грязном разврате, стоит мучительной агонии… О, но если я напишу о свой ненависти, я отомщу всем, отсюда, с прилипшей к табурету задницей, их исторические имена выгравированы золотом… в Сент-Шапель!.. властители духа, и их власть писателя так слаба! слабый поэт, слабее, чем самый последний слабак! Берегитесь, накачанные Геркулесы в тогах! Я заставлю выбить ваши имена золотом! Они не освободили меня по Амнистии… посчитав, что я еще мало настрадался, недостаточно претерпел, не все легкие выхаркал с кровью!.. это счеты между Богом и мной!.. У меня есть медаль, могу я возразить!.. медаль, врученная Жоффром, в ноябре 14-го!.. заработанная в огне!..*[427] На следующую ночь пришел охранник, растолкал меня, чтобы я подписал просьбу о помиловании… какую-то бальтавскую бумажонку… что я мог поделать?… Я не мог возразить ничего?… он бы избил меня палкой! Я видел такое избиение в Африке! Я не хочу, чтобы меня пропустили сквозь палочный строй!.. я предпочитаю людоедство… Я видел женщин с ляжками, обгрызенными сутенерами, которые их любили… Я сам никогда не грыз ляжек… инстинкт, гениальность, вот!.. Жюль – да, он грыз ляжки… Я рассказывал, что моя консьержка долгое время читала мои письма и что потом она устала от этого неблагодарного занятия… она смотрела на меня искоса из-за «писем с уведомлением»… и согласилась с ядовитой злобой, более ядовитой, чем яд кобры… Ах, как быстро устаешь от злобы, от злобной ненависти, от тычков! Колесо тому доказательство!.. колесованные даже не стонут!.. Я держусь только настойкой наперстянки, мои систолы слабеют!.. ля!.. ля!.. ляяяя!.. ло!..
у меня даже не осталось времени написать все то, что я должен, Лили, моему ангелу, им она была для меня… Я вам рассказываю с пятого на десятое, всего понемногу… вы думаете, что я должен бы вам все перечислить!.. Я держусь только настойкой наперстянки… Судьи Страшного Суда держат мои песочные часы в руках!.. они удивляются: «Грязный паяц! Еще месяц! а он не умер! Мерзость!»