Старый пират вскинул ладони в протестующем жесте:
— Господин Поэт, моё восхищение вовсе не было притворным! Ваша поэма и правда великолепна!
Старик поднял голову и с выражением прочитал наизусть строки эпиграфа; его негромкий, надтреснутый голос по мере прочтения обретал силу, звучность и лёгкость:
Когда он закончил, по морщинистым щекам из под его полуприкрытых век катились слёзы. Его чувства не были поддельными — и Поэт, как никто другой разбиравшийся в тонкостях человеческой души, не мог этого не почувствовать. Но он раздавил растущую где-то в груди смесь смущения и сочувствия, задав резкий вопрос:
— У тебя отличная память, старик. Не многие могут похвастаться подобной, в твои-то годы. Ты был профессиональным запоминателем, так?
Пират сокрушённо кивнул:
— Да. Но это было очень давно…
— Постой, давай я угадаю, — язвительно продолжил поэт. — Ты украл ещё не изданное произведение?
— Я всего лишь прочитал несколько строф девушке, которую любил. Стихи пришлись по душе ей и её подругам и вскоре превратились в песню. Естественно, после этого я лишился своей работы…
Книжный Вор низко пригнул голову. Грациус Ворд пребывал в затруднении.
Закон не предписывал того, как Автор должен поступать с пойманным Книжным Вором. Конечно, обычно их придавали лютой, мучительной смерти — но это было не правилом, а скорее традицией. Можно было заставить Книжного Вора до конца своей никчёмной жизни мести улицы Книги, без всякой оплаты, за корку сухого хлеба и миску похлёбки из гнилых овощей. Можно было посадить его в клетку, установленную где-нибудь сбоку от Ленты Отзывов, на потеху Добропорядочным Читателям и в назидание остальным Книжным Ворам. Последнее, к слову, практиковалось нередко, и играло роль скрытой рекламы — ведь раз кто-то пытался похитить текст, значит, он того заслуживал. Можно было, наконец, и просто отпустить Вора с миром на все четыре стороны. Правда, подобный акт милосердия вряд ли встретит понимание — как со стороны коллег по писательскому ремеслу, так и читателей.
Грациус Ворд всё больше склонялся к тому, чтобы приговорить старика к пожизненным работам по уходу за Книгой. Этим он не только с лихвой вернёт недополученные деньги — в конце концов, не так уж и далеко Вор успел унести украденное — но и подарит ему умного, интересного собеседника, готового явиться по первому зову.
Старик, между тем, ещё ниже опустив голову, тихо произнёс:
— Я всегда считал, что литературное слово создаётся не для того, чтобы быть высеченным на скрижалях Книги, а для того, чтобы найти путь к умам и чувствам людей. Подумайте, многие ли из тех, кто за минувшие два дня посетил Вашу Книгу, смогли по-настоящему оценить её литературные достоинства? Для большинства из них она не более чем причудливая архитектурная постройка. Одни приехали сюда просто, чтобы отвлечься от безделья; другие — чтобы потом похвастаться перед друзьями своей начитанностью; третьи — сами не зная почему, просто за компанию…
— Не смей так отзываться о моих читателях! — резко оборвал его Грациус Ворд. — Не важно, что их сюда привело, важно то… — Поэт резко оборвал фразу, потому как коварный язык едва не произнёс «важно то, что все они заплатили за вход». — В любом случае, я пишу не для крестьян и ремесленников!
— Вы заблуждаетесь, считая, что простые люди не способны оценить красоту Литературного Слова. Конечно, большинству из них не по карману плата за посещение Книги, но многие из крестьян и ремесленников посещают бесплатные Библиополисы, а за кружкой пива в корчме обсуждают не только цены на зерно и приплод у коров, но и Книги. Среди них немало собственных сочинителей, и стихи, которые они придумывают, из уст в уста расходятся по всей Империи…
Глаза старика смотрели в пыльную землю перед ним, поэтому он не мог видеть, как наливается багровой яростью лицо Поэта.
— Ты… — Грациус Ворд задыхался от ярости. — Ты посмел в своих дерзких речах уровнять нас, писателей, с графоманами! Наши труды, в которые мы вкладываем часть собственной души, ты ставишь на одну доску с бездарными поделками, которые лишённые таланта простолюдины придумывают себе на забаву за кружкой пива в грязных тавернах! И ты ещё распространяешь их повсюду, убивая в потенциальных читателях тягу к Литературному Слову!
Грациус Ворд набрал полную грудь воздуха и сурово закончил:
— Ты не просто Книжный Вор! Ты — провайдер!
Толпа дружно ахнула и отступила на шаг назад, услышав из уст своего господина столь непристойное ругательство.
— Я принял решение, — твёрдо сказал Поэт. — Ты умрёшь мучительной смертью. Я приговариваю тебя к казни не за тот ущерб, что ты нанёс мне кражей моей Книги, а принимая во внимание ту смертельную опасность, которую ты и тебе подобные распространители несут всей нашей цивилизации!
Кивнув двум своим охранникам, один из которых сжимал в руках прочный заострённый кол, а другой — тяжёлый деревянный молоток, Грациус Ворд резко развернулся и решительным шагом двинулся прочь от посёлка. У него не было ни малейшего желания наблюдать за совершением казни.
Он не заметил, как добрался до середины холма, остановившись в самом центре Книги, возле двух завершающих, под небольшим углом обращённых друг к другу каменных страниц, подобно раскрытой посередине древней бумажной Книге. На левой — эпилог, три коротких четверостишия — те самые, что несколько минут назад прочёл приговорённый к смерти Книжный Вор. На правой — только имя автора, обрамлённое орнаментом из виноградных листьев, и сразу же под ним — древний священный знак Авторского Права — полумесяц на фоне солнечного диска.
Грациус Ворд долго и неподвижно стоял, вглядываясь в каменные строки, перечитывая их раз за разом, и почти не понимая значения слов. Не надо никаких усилий, чтобы увидеть выбитые на камне слова; не надо больших умений, чтобы их прочесть. Но понять, прочувствовать, постичь скрытый в них смысл, ощутить и пережить всё то, что было на душе у автора, когда он трудился над своим произведением, — действительно, многим ли это дано? Пожалуй, старый пират прав: Литературное Слово создаётся не для камня, оно — для человеческих душ.
Грациус Ворд вдруг понял, что в его собственной душе не осталось и следов вчерашней радости и гордости.
На мгновенье ему показалось, что он стоит посередине огромного, пустынного кладбища.