Я таких раньше только в голливудских фильмах видел…
– Хуль встал, пропускай! – подала неожиданно голос поднявшаяся по этому случая до уровня моего пупка голова Толика.
И – запела.
– Быва-а-али дни-и весе-е-елые… дальше ни хуя не помню… ой!
Это его негры на кровать бросили.
Где он немедленно и захрапел своим богатырским храпом.
А негры все так же молча развернулись и пошли.
Я кинулся за ними.
– Извините, – говорю, – господа. Но что случилось с моим товарищем?
Один из гигантов все-таки соизволил обернуться.
– Твой долбаный товарищ, – отвечает, – спал под нашей дверью, на коврике. И я еще пока не слышал, чтобы хоть один сукин сын храпел под моей дверью так громко, что у меня в номере стекла вибрировали. И еще, передай ему, чтобы он молился своему долбаному белому Богу или кому там еще у вас молятся, что мы с Сэмом не педики. Иначе одной целой белой жопой сегодня стало бы меньше, а он бы даже ничего не почувствовал.
– Ничего себе, – говорю. – Спасибо вам, парни. Но как же вы узнали, в каком номере он живет? Ведь он же ни слова не говорит по-английски!
– Это было непросто, – вздохнул второй гигант, и они величественно удалились.
Я подошел к окну, отодвинул шпингалет и закурил.
А Степаша перевернулся на другой бок и неожиданно перестал храпеть…
…Когда я на следующее утро рассказал эту историю Гарри и Али, они ржали – просто как подорванные…
Правда, недолго.
– Это еще фигня, – говорят. – Тебе еще повезло, что тебя с Герцыным в один номер не поселили. Он однажды у своего напарника контактные линзы выпил. Кстати, здесь же, в Лондоне, на «Арсенале»…
– Как это вообще, в принципе-то, возможно, – поражаюсь, – контактные линзы выпить?
– А вот так, – ржут. – Проснулся ночью с бодуна, сушняк долбит, до мини-бара ползти тяжело. Глядь, – а на тумбочке стакан стоит. Откуда ж ему, бедолаге, знать, что его товарищ туда специально на ночь контактные линзы положил? Что там Серега после этого на «Хайбери» разглядеть мог – просто ум за разум заходит…
Да, думаю.
Тогда – и вправду, наверное, повезло.
А может, просто хорошо, что у меня зрение нормальное?
Следующий день, кстати, оказался обычным туристическим днем, без каких бы то ни было особенных приключений.
Мы прокатились на знаменитом лондонском двухэтажном туристическом автобусе, потом на кораблике по Темзе.
Попили пива в доках, прошвырнулись по Пикадилли, покормили голубей на Трафальгарской площади.
Пообедали, по совету одного из приятелей Али, в довольно симпатичном пакистанском ресторанчике.
Словом – день как день.
А потом мне позвонила Лида, сказала, что у нее закончились занятия, она освободилась, и пригласила на обещанную экскурсию по вечернему Лондону. И мы после этого где-то часа четыре гуляли по городу.
Иногда даже – трогательно держась за руки.
…Лондона в тот раз я, правда, особо не рассмотрел…
Просто потому, что мне почему-то куда больше нравилось смотреть в ее сторону.
Она, как мне показалось, – тоже особо не возражала…
…Когда я вернулся в отель, Толик уже спал.
Храп, естественно, стоял такой, что можно повеситься. Но я-то уже, блин, знал, что с этим можно бороться!
Аккуратно перекатил его на другой бок – и все дела.
Не могу, конечно, сказать, что это было очень легко: эдакую тушу ворочать – это вам не в Интернете на основу выеживаться, – зато результат сразу же превзошел все, даже самые смелые, ожидания.
Тишина.
И только ровное детское сопение на соседней кровати, как будто приглашающее – давай-ка и ты ложись спать, старик.
Что я, собственно говоря, и сделал совершенно незамедлительно…
…Утро показалось мне в тот раз – каким-то ну совершенно удивительным. Как только проснулся – сразу перед глазами вчерашний день рисуется: город, река, площади, парни с пивом…
Лида…
Я открыл глаза и потянулся с улыбкой.
За окном номера – явно еще раннее-раннее утро. Второй этаж, окна открыты, а – тишина.
Солнышко через еще зеленые листья пробивается, лицо щекочет, как в детстве.
Казалось бы, – еще спи и спи себе в удовольствие, высыпайся.
А – не хочется.
Встал, оделся.
Почистил зубы в ванной комнате, умылся, причесался, вообще привел себя в порядок.
Бриться, смотрю, – пока не надо, я вообще редко бреюсь.
Где-то раз в неделю.
Батя смеется, что пока.
Посмотрим…
Я не комплексую по этому поводу, если честно…
Постоял у окна, посмотрел на улицу.
Солнечно.
Пустынно.
А пойду-ка я, думаю, – позавтракаю…
Спустился в ресторан.
… Нда…
То, что англичане называют завтраком, – добило меня окончательно.
Хорошая страна, отличный город, но, блин, как они могут это говно жрать-то?!
Надо, думаю, в бар выдвигаться, может там хоть чипсы какие со вчерашнего вечера остались, а то так и буду ходить голодным.
Захожу, – а там уже Али сидит, кофе пьет.
Свежий, гладко выбритый, подтянутый.
Запах дорогого мужского парфюма, оказывается, просто замечательно сочетается с запахами табачного дыма и свежесваренного эспрессо.
Словом, – не мужик, а загляденье.
Нда, думаю…
Позавчера, да и вчера – он совсем не таким был.
Что ж, делаем выводы…
– О! – говорит. – Привет, студент! Ты что так рано?
– Да вот, – жму плечами, – выспался…
– Я вот – тоже, – вздыхает. – Вчера, как только ты к своей террористке умчался, как-то сразу понял, что «немного устал», мягко говоря. Вернулся в отель, принял несколько даблов скотча и спать завалился. Даже пары страниц на ночь прочитать не сумел, а обычно без книги и не засыпаю. Такое вот мое личное снотворное…
Тоже заказываю чашку кофе, достаю сигареты, усаживаюсь за его столик.
– А Гарри, – интересуюсь, – что, спит еще?
– И не спрашивай, – смеется. – Они вчера куда-то «клубить» намыливались. Всем составом. А это – на всю ночь, даже не сомневайся. Я, когда проснулся, хотел было ему позвонить, но потом подумал, что быть посланным по матушке – удовольствие по-любому сомнительное. А ты что такой кислый?
– Да вот, – морщусь, – испортили настроение, сцуко. Ты еще на завтраке не был?
– Нет, – жмет плечами. – Я что, больной, в отельную тошниловку жрать ходить?
Потом хлопает себя по лбу, смеется.
– А, – ржет, – так вот что тебе настроение-то испортило. Да ты не переживай, брат. Сейчас кофе попьем и пойдем куда-нибудь в город, перекусим…
– Угу, – дуюсь, – перекусим. Время семь часов утра, город – мертвый…
Глеб смеется.
– Это, – говорит, – если не знать, где искать. Те же самые «Хард-рок кафе», к примеру, как раз в семь и открываются. И одно из них, если мне склероз не изменяет, как раз в десяти минутах неспешной ходьбы от нашего отеля. Завтраки там, кстати, вполне приличные – яичница с беконом, фасоль в томатном соусе, сосиски нескольких видов, тосты. Только со спиртным засада. Британия – страна традиций, раньше и позже определенного времени – ни-ни. Но у меня как раз на этот случай фляжечка в кармане притаилась. Небольшая, конечно, но нам с тобой на двоих вполне хватит. Нам же не напиваться, а так – слегка здоровье поправить за завтраком. Ну как, идем?
– Пей кофе скорее! – злюсь. – А то сейчас слюной изойду…
…В «Хард-рок кафе» мне, кстати, и вправду понравилось.
Фотографии на стенах, антураж, еда.
Официантки прикольные.
У них даже что-то типа веранды нашлось, чтобы сидеть вроде как на улице, воздухом дышать.
Все-таки – Гайд-парк рядышком.
Можно сказать, – прямо под боком.
Вот туда-то, в смысле, на веранду, мы с Али немедленно и взгромоздились.
Съели по паре сосисок, по яичнице с беконом, выпили по стакану свежевыжатого апельсинового сока.
Сидим, потягиваем по очереди виски из его фляжки, запиваем кофейком, сигаретками дымим, разговариваем.
Хорошо.
– Тебе, гляжу, Лондон понравился? – полуутверждает-полуспрашивает.
– Угу, – отвечаю.
– А что именно понравилось, понять не пробовал?
Задумываюсь на секунду.
– Наверное, пробовал, – говорю честно. – Но все равно так и не понял…
– Это хорошо, – улыбается. И – молчит.
– Чего хорошего-то? – удивляюсь в ответ.
– А то, – смеется, – что своей башкой думать начинаешь. А не тянешь, типа, «песню акына» – что вижу, то и пою.
Теперь я молчу. Оцениваю.
– Согласен, – признаю. – Кажется, начинаю. А тебе чем Лондон нравится, ты уже решил?
– Решил, – смеется. – Только сформулировать не могу. Это ж ты у нас – будущий шакал пера и волк ротационных машин. Куда уж нам, скромным предпринимателям…
– Угу, – кривлюсь в ответ. – Если я молодой, то, что я, совсем дурак? Думаешь, мне Инга не говорила, кто ты по основной специальности, коллега?
– О как! – кривится уголком губ. – Значит – говорила. Это, признаться, хорошо, что она еще с кем-то обо мне разговаривает. У нас с ней непросто сейчас, парень. Очень непросто. Разберемся, конечно, надеюсь, но пока что-то хреново получается…
– Да? – удивляюсь. – А со стороны – лучше не придумаешь.
– Так то – со стороны, – вздыхает. Отхлебывает из фляжки, передает мне и вынимает из пачки очередную сигарету.
Сколько же он их в день выкуривает, интересно?
Я бы уже, наверное, умер.
– Ну да ладно, – опять вздыхает, глядя, как я прикладываюсь к фляжке. – Наши с ней траблы – это всего лишь наши траблы, нам самим их и решать. Разберемся. А в Лондоне мне больше всего нравятся три вещи: свобода, имперский дух и чувство собственного достоинства. Причем, мне кажется, Данил, все эти три вещи, как бы это сказать, – очень между собой взаимосвязанные…
– Это как это? – интересуюсь.
– Да очень просто, – опять вздыхает в ответ. – У меня вообще что-то в последнее время появляется ощущение, что такие нежные цветы, как свобода и чувство собственного достоинства, только и могут расти, что в тени империи. Пусть даже и бывшей. Такой, к примеру, как Британия. А как только этот самый имперский дух из города выветривается, так сразу куда-то пропадают и свобода, и чувство собственного достоинства. Примеров – как блох на бобике. Взять тот же Париж или Санкт, простите, Петербург, не к ночи будь помянуто это убожество…
Я усмехнулся, припоминая, что неслось с террасы основы во время последних игр с питерской бомжатней.
Процитировал по памяти.
Угу, забудешь такое…
– «Мы к вам – приедем! Мы вас – отпиздим! Мы в рот ебали! Вонючий Питер!»
Он в ответ только засмеялся, отобрал у меня фляжку, взболтнул, убедившись, что виски еще достаточно, и только после этого сделал солидный, даже по моим меркам, глоток благородного напитка.
– И это, – говорит, – тоже, Дэн. Безусловно. Враги есть враги. Так что приедем мы к ним – обязательно. А ты в курсе, что мы с «зенитчиками» отнюдь не всегда врагами-то были? Отнюдь…
– Да, – жму плечами, – что-то слышал. На секторе болтали, что когда-то чуть ли не в союзниках ходили.
– Не просто «в союзниках», Данил. В единственных союзниках! Только мы и они, представляешь, а вокруг – ничего, кроме ненависти? Они когда из Питера на матч приезжали, мы их по своим квартирам разбирали. А они – нас. Откуда, по тем временам, у нищих-то студентов деньги на гостиницу? У меня, бывало, на полу, вповалку, в однокомнатной клетушке человек по пять-семь ночевало. А потом…
– А что – «потом»? – спрашиваю. Интересно же.
Живая история движения.
– Да хрен его знает, – вздыхает. – Теперь уж и не разберешься, что на самом деле поводом послужило. Вроде как двоих наших парней в Питере положили, вот «Флинты» и накрыли в ответку их моб, ничего толком не подозревающий. Жестко накрыли, чего уж там. По-взрослому. Они по-другому не умеют. А они говорят, – что парней, вроде как, не били, их, типа, какая-то гопота по бытовухе опиздюлила. Гопоты, знаешь, – везде хватает, они, по идее, нести ответственности за всю ленинградскую гопоту не могут. Да не в этом дело: не это бы случилось, так что-нибудь другое, тут дело – не в поводе. Повод – дело десятое. В причине…
– А что причина? – спрашиваю.
Даже про виски забыл и про кофе, давно остывший.
Он усмехается.
– Причина… причина где-то глубже, Данька, я об этом много думал. Меня вот, к примеру, сейчас от Питера – просто тошнит, мне там иногда на физиологическом уровне хуево становится. А по молодости – я его очень любил, очень. Друзей масса. Прыгнешь на поезд, ночь проспишь на верхней полке – и тусоваться. Не одна компания, так другая. Можно без предупреждения. Просто так: здрасьте, это я приехал. Билет – семь рублей плацкарт, десять – купе. По студенческому билету – пятьдесят процентов скидки, так что – сам считай. Но не в этом дело: мне там хорошо было, весь город наизусть знал. А сейчас – плохо. Почему?
– Ну, – спрашиваю, – и почему?
Молчит.
Вздыхает.
– У меня, – говорит, – только одна версия есть. И не факт, что справедливая. Понимаешь, тогда никто – ни мы, москвичи, ни сами питерцы – не сомневались в их столичном статусе. Даже в армии Москва и Ленинград всегда по принципу землячества объединялись. И по фигу, где там Политбюро ЦК КПСС заседает, нам-то до них какое дело. Есть они вообще или передохли там все от старости. А вот в начале девяностых в Питере что-то сломалось, и он почему-то почувствовал себя глубокой, глухой провинцией. Может быть, тот самый имперский дух, о котором мы с тобой говорили, куда-то испарился. Хрен его знает куда. Дух, он дух и есть. Субстанция нематериальная. А следом за ним и чувство собственного достоинства куда-то отправилось. Зато свободы – хоть жопой ешь. Но понимаешь, Дэн, свобода – инструмент тонкий. Для того чтобы им владеть, нужна определенная квалификация. И хотя бы элементарное понимание того, что свобода вашего кулака заканчивается там, где начинается мое лицо. Иначе – вполне возможна обратка, уж не обижайтесь, пожалуйста. И – пошло-поехало. Ненависть к Москве. Зависть. Разделение. И приезжать туда сразу как-то расхотелось. Вроде и камни те же, и дворцы, и фонтаны. Ну, может, слегка пообшарпаннее, но это – такая фигня. А – все. Все не такое. Неправильное…
– Так, думаешь, – наклоняюсь вперед, – здесь не только в футболе дело?
Он усмехается.
– Футбол, околофутбол, Данька, – это все только следствия. Мы как-то с Ингой решили по сельской Англии на машине прокатиться, очень уж ей все это интересно было. Ну, приехали в Уэльс, остановились в сельской гостиничке между Ньюпортом и Кардиффом. Инга сразу же спать завалилась, намаялась машину вести – ты же знаешь, если есть такая возможность, она вообще никого за руль не пустит. А я решил пивка попить в сельском пабе. Есть у них там, в Уэльсе, один сорт, «Ред Дрэгон», давно попробовать хотелось. Пришел, попробовал – понравилось, разумеется. Сижу, кайфую. А за соседним столиком – дедок местный тоже в одиночестве. Туристов нет, не сезон. Ну и разговорились. Кто, что, откуда? Ну и выясняется, что он уже почти полвека за «Кардифф» фанатеет, ты знаешь наверняка эту команду, в первой лиге у них сейчас бьется. Хулиганские мобы – едва ли не самые свирепые по всей Британии. Так вот. – «Как, – спрашиваю, – отец, околофутбол-то у вас есть до сих пор? Ну, в смысле, – дерутся?» – «О-го-го, отвечает, – еще как дерутся! В городе везде камер видеонаблюдения понавешали, так они по паркам забиваются, по пустырям, еще где-нибудь. И – месятся, как с цепи посрывавшиеся». – «А что, – спрашиваю, – кто главные враги-то у вас?» А про себя думаю – ну наверняка, «Миллуол». Два таких моба в одной лиге! Угу. Щаззз. Называет какую-то местную пердяевку, из деревни по соседству, я о ней и слышать-то не слыхивал. Ничего не понимаю. «И давно это у вас, – спрашиваю, – началось? Ну, вражда с ними, в смысле». И, знаешь, Дэн, что он мне отвечает?
– Что?
– «Да хрен его знает, – говорит, – парень, когда это началось. Но вот футбол тогда еще – точно не придумали…»
Задумываюсь.
Осмысливаю.
– Значит, – интересуюсь, – так думаешь?
Он в ответ только усмехается, криво и не по-доброму:
– Я не «думаю», Дэн. Все гораздо хуже. Я – знаю…
Молчим, курим. Я вздыхаю.
– А вот мне, – говорю, – Питер нравится. И я думал, что вражда – это только на клубном, ну, на футбольном уровне. А так – хороший город, красивый. Что, серьезно, все так далеко зашло?
Он кивает.
– Очень далеко, Данька. У них уже некоторые профессора в местном универе даже начали под все это хозяйство идеологическую базу подводить. Правда, не коренная питерская профессура, конечно. Те для такой байды – слишком брезгливы, в хорошем смысле этого слова. Лузеры, неудачники из еще более глубоких пердяевок, слетающиеся сейчас в Питер, как мухи на говно. Или, что еще хуже, – на труп бывшего имперского центра. Типа, Москва – это не Россия и никогда ею не была. И москвичи – никогда русскими не были, а были – московитами, москалями, угнетателями братских народов: русского, белорусского и украинского. И вообще, «русский» – слово плохое, потому как все народы обозначаются именами существительными, а «русский» – имя прилагательное. И хорошо бы – эту Москву ликвидировать, заодно со всею империей, а само слово «русский» заменить на какое-нибудь другое. Например, поляки очень хорошее слово для русских используют – «русин». Ну и исходя из этого – Питер и запад России необходимо направить в Европу, потому как населены они не москалями, а русинами, то есть настоящими европейцами. Сибирь – отдать «ограбленным» сибирякам вместе с газом, нефтью и прочими недрами. А москали – пусть подыхают в бессильной ярости и нищете, проклятые угнетатели…
– Они что, – икаю от удивления, – совсем, что ли, охуели? Ты не придумываешь? А то как-то – слишком на фантастику смахивает. Причем, херовую. Хотя слово «русин» – красивое, мне нравится…
Смеется.
– Я тебе, если не противно, могу их книжки дать почитать. Немалыми, кстати, тиражами изданные. Узнать бы еще, блядь, на чьи деньги…
Киваю головой, морщусь:
– А ты-то, Глеб, на хер себе голову этим говном забиваешь? Что, делать больше нечего?