Листки этого блокнота пока оставались чистыми, но Риордан знал: скоро они заполнятся, и черная книжечка, подобно остальным, займет место на полке у него дома, в маленькой комнате, которую он использовал в качестве кабинета. Риордан сделал глоток кофе и задумался. Итак, Джон Доу. Об этом парне ему было известно лишь то, что, по словам одного из хирургов, он бормотал что-то по-итальянски.
Это может оказаться интересным. Но с другой стороны, наверняка создаст дополнительные трудности. Риордан высыпал в чашку сухие сливки, но цвет кофе почти не изменился. Не исключено, что Джон Доу окажется Джианни Доу. Впрочем, детектив надеялся, что этого не случится. Ему приходилось вести дела, в которых были замешаны иностранцы, а поскольку Фэрфакс расположен совсем рядом с Вашингтоном, в расследование постоянно совали нос посольства. Подобное внимание здорово мешало работать.
«А что, если этот парень окажется настоящим иностранцем, работающим в посольстве и вдобавок обладающим дипломатической неприкосновенностью?» – спросил себя Риордан.
Второй глоток кофе показался ему далеко не таким приятным, как первый.
Джо Ласситер не ушел из больницы. Поднявшись на несколько этажей, он шагал вдоль зеленой линии, идущей зигзагами из одного коридора в другой. Ему предстояло множество дел, но прежде чем приступить к ним, он хотел бросить взгляд на человека, зарезавшего Кэти и Брэндона. Какой-то ординатор сказал, что зеленая линия приведет его в ожоговую палату, и Джо пошел вдоль нее.
Если вы не дальтоник, то цвет легко заменит вам умение читать. Вам даже не понадобится говорить по-английски, когда вы следуете по нарисованной полосе. Вы можете быть больным, в дымину пьяным или владеть только тоголезским наречием – цветная линия доставит вас до места.
Ласситеру пару раз доводилось бывать в ЦРУ, где применялась та же система, однако цель ее оказалась совсем иной. Каждый, кто находился в Лэнгли, носил на пиджаке ламинированную картонку. На картонке было написано: ПОСЕТИТЕЛЬ, СОТРУДНИК или СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ – и нанесена цветная полоска, которая говорила не о том, куда вам следует идти, а куда доступ для вас закрыт. Если вы забредали в коридор, где в центре пола красовалась красная линия, а на вашей карточке полоска была зеленой, каждый понимал, что он здесь лишний. Следовал вопрос: «Простите. Вы уверены, что не заблудились?»
Не отрывая взгляда от зеленой линии, Ласситер миновал пару двойных дверей. Как настоящий дошкольник, совсем как Брэндон. Перед мысленным взором Ласситера возник Брэндон, старательно выписывающий свое имя огромными, корявыми буквами. Затем он увидел малыша спящим, с улыбкой на лице и горлом, располосованным, как у животного на бойне.
На смену Брэндону пришла Кэти в сопровождении голоса Тома Труонга: «Не типичный порезы на руках… такие раны бывать при защите…»
Кэти. В темноте. Спящая. До нее доносится какой-то звук. Она не знает, что происходит. Кинжал опускается, а ее руки вздымаются в рефлекторной защите…
Джо миновал пост медсестры, но его, кажется, никто не заметил. Он не представлял, что сделает, дойдя до ожоговой палаты. Может, просто посмотрит на этого типа?
Ну вот, наконец он на месте. Н-да, смотреть здесь особенно не на что. Джон Доу был виден через большое прямоугольное окно (поскольку других пациентов не было, Ласситер решил, что это и есть Джон Доу). От неподвижного тела отходили всевозможные трубки, а не скрытые под бинтами участки кожи густо покрывала белая мазь. Ласситер однажды сильно обжег руку, и название белой дряни неожиданно всплыло в его памяти: сильваден.
Насколько понял Джо Ласситер, парня никто не видел до того, как его лицо обгорело, поэтому сейчас он настоящий Джон Доу. Никакого имени или описания внешности. Последнее просто невыносимо. Кто он? Почему это сделал? Что думает о своем преступлении?
А может быть, он еще без сознания? Из коридора Ласситер не видел его лица. А если парень уже очнулся? Тогда он, возможно, сумеет ответить на пару вопросов. Простых вопросов. Ласситер потянулся к дверной ручке. Из-за ширмы сразу выглянул человек в одежде хирурга и, издав возмущенный вопль, выбежал в коридор.
Когда доктор сорвал маску с лица, Ласситер увидел, что у него крошечные голубые глаза и прикус, как у бурундука.
– Разве я не ясно выразился, ребята? Это стерильное помещение!
Ласситер ничего не ответил, но не отступил. Его взгляд был таким отрешенным, что бурундук, прежде чем продолжить, немного смутился.
– Никому не дозволяется входить в эту палату.
Врач явно принимал его за полицейского, и Ласситер не видел причины разубеждать его.
– Мистер Доу подозревается в двойном убийстве, – сказал он. – Я хотел бы побеседовать с ним, как только это станет возможным.
– В данный момент, – снисходительно произнес бурундук, – мой пациент находится под воздействием транквилизаторов и чрезвычайно уязвим для инфекции. Я дам вам знать, когда он немного оправится.
– Благодарю за сотрудничество, – кивнул Ласситер.
– В любом случае некоторое время он не сможет ничего сказать.
– Почему?
Бурундук ухмыльнулся и ткнул себя пальцем в горло:
– Я же говорил вам, ребята. Трубка в трахее.
– И что это означает?
– Это означает, что он не может говорить.
Ласситер посмотрел через стекло на Джона Доу, затем перевел взгляд на врача.
– И как долго?
Бурундук пожал плечами и с нажимом ответил:
– Послушайте, детектив, вам остается лишь терпеливо ждать. У него останутся шрамы на левой стороне лица, на шее и на груди… но он выкарабкается. А сейчас он никуда не убежит. Я буду вас информировать о его состоянии.
– Благодарю вас, – сказал Ласситер и удалился.
В тот же день, вечером, сделав по меньшей мере сорок телефонных звонков, Ласситер сидел на диване и пялился в телевизор. Половина из тех, кому он звонил, уже знали о несчастье и теперь требовали подробностей. Через некоторое время, повторив несколько раз одно и то же, Джо почувствовал, что отрешился от реальности. Его голос звучал нейтрально, как у ведущего теленовостей, сообщающего о плохом урожае в Айдахо.
Вторая половина звонков – в тех случаях, когда собеседники ничего не знали, – была гораздо хуже. Сообщение казалось им ударом грома с ясного неба в тихий погожий день. Люди бурно реагировали, и их эмоции снова выбивали Джо из колеи.
Сейчас он сидел у телевизора, переключая каналы, но смотреть ничего не мог. Ласситера не покидала тревога, ему казалось, что он забыл сделать нечто важное. Налив пива, он поднялся по винтовой лестнице на террасу третьего этажа. Дом стоял на холме, и Ласситер оказался на уровне верхушек деревьев. Облокотившись о перила, он взглянул сквозь черные ветви в бледное, затянутое дымкой небо. Звезд видно не было.
Зазвонил телефон. Джо решил не отвечать, но передумал:
– Алло.
Трубка взорвалась голосом Риордана:
– Алло? И это все, что ты можешь сказать? Да чтоб ты сдох!
Ласситер бросил удивленный взгляд на телефон:
– Простите?
– Какого хрена вам потребовалось в ожоговой палате?
– И из-за этого весь шум?
– Он пытался убить себя. Доктора говорят, что парень так накачан наркотиками, что не может сосчитать до единицы. Тем не менее он вытащил трубку из трахеи. Когда они вбежали, трубка была зажата в его руке. Им силой пришлось разгибать ему пальцы.
Ласситера охватил леденящий ужас, в груди образовался противный липкий комок, мешающий дыханию. Он не хотел, чтобы Джон Доу умер. У Ласситера имелось множество вопросов, ответы на которые знал только Джон Доу. Кроме того, Джону Доу предстояло заплатить за содеянное. Он являлся той точкой, в которой сосредоточивались все мстительные замыслы Ласситера.
– Как он сейчас? Он не…
– Да, да, он выкарабкается. Устроить короткое замыкание в мозгу он не успел. Но давайте-ка лучше потолкуем о вас! Что вы задумали? Для вашего сведения, у меня теперь новый партнер – типичный мелкий чиновник по складу ума и характера. И сейчас он предположил, что Джон Доу вовсе не собирался себя убивать. Парень был накачан лекарствами и без постороннего вмешательства прикончить себя не мог.
– Что? Разве кто-нибудь…
Риордан не дал ему закончить:
– И в этот момент доктор Хузи лопочет что-то о «другом детективе», которого он видел у ожоговой палаты. Юный чиновник его тут же спрашивает: «Что это за другой детектив?» Из описания врача получается, что это не наш парень. По словесному портрету выходит, что это – вы.
– Я хотел всего лишь взглянуть на него, – признался Ласситер.
Риордан пролаял в трубку – лай этот, по-видимому, изображал язвительный смех.
– Точно. Любуемся витринами. Не шибко умно, надо сказать!
– Я даже не успел дверь открыть. Доктор меня вышвырнул.
– Слышал.
– Ну так вы слышали правду. Когда это случилось? Я имею в виду инцидент с трубкой.
Детектив игнорировал его вопрос:
– И в этот момент доктор Хузи лопочет что-то о «другом детективе», которого он видел у ожоговой палаты. Юный чиновник его тут же спрашивает: «Что это за другой детектив?» Из описания врача получается, что это не наш парень. По словесному портрету выходит, что это – вы.
– Я хотел всего лишь взглянуть на него, – признался Ласситер.
Риордан пролаял в трубку – лай этот, по-видимому, изображал язвительный смех.
– Точно. Любуемся витринами. Не шибко умно, надо сказать!
– Я даже не успел дверь открыть. Доктор меня вышвырнул.
– Слышал.
– Ну так вы слышали правду. Когда это случилось? Я имею в виду инцидент с трубкой.
Детектив игнорировал его вопрос:
– Отвечайте-ка лучше вы. Куда вы направились потом?
– Постойте! Так вы все-таки считаете, что я там был? И наложил пальцы парня на трубку? Вы требуете, чтобы я предоставил алиби? – Ласситер в сердцах чуть было не бросил трубку. – Я направился домой и с тех пор сижу на телефоне.
– Мы это проверим.
– Валяйте действуйте.
– Я обязан. И только благодаря вам, – сказал Риордан. – А теперь я хочу вам кое-что сказать. Хорошо? Я не думаю, что вы входили в палату, и считаю, что парень сам попытался наложить на себя руки. Доктора навещают его каждые десять минут. Кроме него, в палате лежит ребенок. Неподалеку сидит сестра. Кругом люди. Одним словом, никто посторонний этого сделать не мог. Но вы ведете себя как сорвавшийся с привязи бешеный слон. Вы мчитесь в больницу, прикидываетесь детективом.
– Я не говорил, что я детектив. Это доктор…
– Во-первых, – продолжал, не слушая оправданий, Риордан, – меня вызывают на ковер и врезают по заднице за то, что я не выставил охрану у изголовья Доу. Вообще-то я отдал соответствующие указания, но копы в лечебницу не торопятся. А во-вторых, мне придется потратить время на проверку ваших вшивых звонков. Если этого не сделать, могут возникнуть серьезные подозрения, так как всем известно, что мы знакомы. И еще одно. Я не думаю, что вы просто смотрели через стекло. Держу пари, вас одолела полоумная идея потолковать с парнем.
В ответ Ласситер только вздохнул.
– Это было бы потрясающе! – не унимался Риордан. – Допустим, ваша мечта сбылась, вы сердечно побеседовали, и Доу вывернул все свои потроха наизнанку. Но что произойдет, когда парень предстанет перед судом? Вам хорошо известно, как все это преподнесет защита.
– Почему он пытался убить себя? – спросил Ласситер.
– Может быть, не выдержал угрызений совести, – устало ответил Риордан.
– Интересно…
– Сделайте одолжение, – прервал его Риордан, – не интересуйтесь. И вообще ничего не предпринимайте. Отойдите в сторону и позвольте мне разгребать дерьмо.
Гнев Риордана стал причиной новой вспышки боли в голове и глазах Ласситера.
– Хорошо, я отойду в сторону, – сказал он, – как только вы сообщите мне, кто убил мою сестру и…
– Джон Доу. Вонючий Джон Доу убил вашу сестру.
– Кто он? И почему это сделал?
Глава 9
В день похорон было почти 27 градусов по Цельсию – необычно высокая температура для ноября. Яркие, как самоцветы, листья, опадая, кружились в знойном, почти тропическом воздухе. Приближалась зима, а погода стояла почти июньская, многоцветье листвы казалось искусственным и неуместным. Те, кто приехал на похороны издалека, готовились к прохладной погоде и теперь, истекая потом, страдали в твидовых, кашемировых, шерстяных и вельветовых костюмах. Даже Ласситер чувствовал себя неуютно. Невероятная жара, мокрые лица участников похорон, кружащиеся листья – все это походило на киносъемку, идущую в неправильной последовательности и не соответствующую времени года.
Джо никак не мог стряхнуть с себя ощущение нереальности происходящего. Даже гробы напоминали театральный реквизит. Меньший из них словно специально сделали совсем крошечным, чтобы подчеркнуть всю жестокость убийства. Священник из унитарной церкви, которую Кэти начала посещать в прошлом году, походил на актера, играющего заученную роль. У него было серьезное печальное лицо, полностью соответствующее важности момента. Подчеркивая нахлынувшие на него чувства, священник театрально закатывал глаза и всплескивал руками.
Но эмоции эти были обращены не к Кэти. Священник сострадал всем – он просто утопал в сострадании, что делало его горе весьма расплывчатым. Вообще-то Ласситер претензий к нему не имел. Церковь была большая, и священник с сестрой так и не познакомились. Когда Джо по телефону договаривался о похоронной службе, священник попросил его помощи, чтобы, как он выразился, «персонифицировать церемонию». Он хотел знать, как обращались к покойной: Кэтлин или Кейт? Кэт или Кэти? Он интересовался трогательными и забавными событиями ее жизни, чтобы напомнить родным и друзьям о «живой женщине».
Но сейчас, стоя у края могилы, священник произносил скучные и, как положено, утешительные слова. Он говорил о безграничном пространстве, в котором обитают теперь Кэти и Брэндон, о бесконечности и безмерности духа. Ласситеру его речь казалась бесцветной, слова без промаха попадали на отведенные им места. Но его тетушка Лилиан, наверное, слышала что-то другое и испытывала иные чувства, поскольку то и дело прижималась к племяннику и стискивала его ладонь.
До сознания Джо вдруг дошло, что ощущение нереальности преследует его с той минуты, как он узнал о смерти Кэти. Поначалу он считал это нормальной реакцией на неожиданное несчастье – своего рода шоком. Но стоя здесь, на кладбище, он понял, что ощущение нереальности столь глубоко потому, что он, как, впрочем, и другие, много раз видел похороны в кино. И те похороны были гораздо более впечатляющими, чем обычный обряд. Сейчас Джо ждал появления крупного плана или медленного наползания камеры на поросший травой холмик с силуэтом таинственного зрителя на вершине – любовника, издалека оплакивающего смерть возлюбленной, или убийцы, наслаждающегося горем, которое он принес. Чтобы увидеть церемонию в нужном свете, Ласситеру не хватало музыкального фона или необычного ракурса камеры.
Но этого так и не произошло. Картина оставалась нереальной, кроме того, в ней отсутствовал еще один важный элемент – понимание причины смерти тех, кого оплакивали.
Кэти и Брэндона никто не мог назвать жертвами случайного насилия. Убийства были явно преднамеренными. И в то же время… У полиции даже не нашлось никакой версии. А состояние человека, который мог дать ответ, неожиданно ухудшилось и стало критическим. Он лежал без сознания, с инфицированными легкими и гноящейся кожей. Ласситеру сказали, что, прежде чем его удастся допросить, пройдут недели.
У толпящихся рядом с могилой людей вид был подавленный и печальный. Их потрясла неожиданная и жестокая гибель тех, кого они любили. Брэндона оплакивали полдюжины родителей его приятелей по детскому саду. Его воспитательница, женщина с длинными каштановыми волосами, сколотыми на затылке, вытирала слезы, нижняя губа дрожала. Неподалеку от воспитательницы стоял маленький мальчик, держась за руку мамы в темных очках и шляпке с вуалью.
Проститься с Кэти пришли несколько ее коллег из «Нэшнл паблик радио», где она работала режиссером, и пара соседей. Здесь была женщина (ей пришлось проехать четыреста миль), с которой Кэти когда-то делила комнату в колледже и вот уже двадцать лет обменивалась рождественскими открытками и поздравлениями с днем рождения. И конечно же, рядом с могилой стоял ее экс-супруг Мюррей – работящий и добросердечный Мюрси. Однако близких друзей среди провожающих не было – таковых Кэти просто не имела.
Что же касается семьи, то на похоронах присутствовали только Джо и тетя Лилиан. Это произошло не из-за сложного характера Кэти или ее затворнического образа жизни, а потому, что из всех родных у нее остались лишь брат и семидесятишестилетняя сестра отца. Остальные ветви двух фамильных древ засохли и омертвели.
Из всех участников церемонии по-настоящему рыдал лишь Мюррей. Но, как и у священника, его горе было обращено не только на покоящуюся в гробу женщину. Мюррей принадлежал к типу людей, которые из-за малейшего пустяка могли заболеть от расстройства. Но, даже зная это, Ласситер был ему благодарен. Неприкрытая скорбь казалась подлинным проявлением любви к сестре – гораздо более искренним, чем самый большой и дорогой венок.
Священник наконец замолчал, закончив речь словами о луче надежды в пустыне. Ласситер бросил по пригоршне земли на каждый гроб, белую розу для Кэти и отошел.
Остальные последовали его примеру, а затем по очереди стали подходить к нему, чтобы пожать руку или поцеловать в щеку и пробормотать несколько сочувственных слов.
Одной из первых подошла женщина с маленьким мальчиком, представившаяся как Мэри Сандерс.
– А это – Джесси, – гордо объявила она.
Ласситер улыбнулся и подумал, сын ли ей этот мальчик – очень уж они разные. У мальчишки смуглое лицо, бездонные карие глаза и иссиня-черные, падающие кудряшками на лоб волосы. Ребенок чрезвычайно красив, впрочем, как и женщина, но ее красота совсем иная. Блондинка со светлой кожей и с удивительно знакомым лицом.