— Я узнал от своего брата, что вам стали досаждать. Этого нельзя стерпеть! Кажется, речь идет о человеке, выдающем себя за незаконнорожденного сына вашего покойного тестя-маршала?
— Именно так. Он якобы располагает подписанным маршалом обещанием жениться на его матери… Все это так запутанно, мой друг, а у вас и без того столько забот…
— Пустое! Ради вас я готов на все. Завтра же повстречаюсь с шевалье де Рагнелем и договорюсь с ним о необходимых мерах. Вашего недруга придется выуживать из парижских низов, поэтому я призову на помощь верного человека — удивительного юношу, обладающего нюхом ищейки и уже оказывавшего мне ценные услуги. Его зовут Франсуа Дегре.
— Я совсем не уверена, что он принадлежит к низам. Он обладает некоторым достоинством, к тому же я дала ему денег…
— Все равно мы перво-наперво займемся притонами. А вы, — Фуке поднес к губам руку Сильви, полуприкрытую кружевами, — должны отдыхать. Предоставьте вашим друзьям поиски субъекта, у которого нет права приближаться к вам даже на лье…
Он мельком глянул на слуг, подтащивших кресло с Мазарини к сцене.
— Вскоре у меня будет почти неограниченная власть. Можете на меня рассчитывать.
Сказав так, Фуке поспешил к королю, появившемуся в зале в окружении блестящих молодых людей. Сильви присела в глубоком реверансе, после чего подошла к группе, состоявшей из Мадемуазель, Бофора и трех девушек, и обнаружила, что сестер Немур трясет от волнения, только что они разглядели своего идола Пеглена и уже готовились, пренебрегая приличиями, броситься к нему. Но Бофор воспротивился этому.
— Либо вы успокоитесь, либо лишитесь моего покровительства! — проворчал он. — Не заставляйте меня пожалеть, что я взял вас на комедию вместо того, чтобы оставить у постели вашей матушки.
— Разве госпожа де Немур хворает? — спросила Мадемуазель.
— Вечная мигрень! О том, чтобы ей самой пожаловать к кардиналу, не могло быть и речи. А ее дочери попросту невыносимы! Подумать только, эта должна выйти замуж за лотарингского наследника! — Он указал на старшую сестру. — А у них один Пеглен в голове…
— Надо будет к нему приглядеться! — заявила Мадемуазель со смехом. — А вот и королевы! Пора занимать места, дорогая, — обратилась она к Сильви.
В следующее мгновение до слуха Сильви долетел чистый голосок ее дочери:
— Почему вы больше нас не навещаете, господин герцог? Розы Конфлана сохранили свою прелесть!
«Порой собственные дети становятся тяжелой ношей!» — пронеслось в голове у Сильви. Не оставляя Франсуа времени на ответ, она сказала взволнованно:
— Тебе пора обучаться правилам этикета, Мари! К герцоцогу обращаются «монсеньер». К тому же принцам нельзя задавать бесцеремонные вопросы.
— О, я нисколько не сомневаюсь, что… монсеньер на меня не сердится.
— Ничуть, напротив! — подхватил Бофор, пытался встретиться с Сильви взглядом. Но та не поддавалась Впрочем, предложение должно исходить от хозяйки дома?
— Что вы, матушка будет очень рада…
— Довольно разговоров. Мари! — оборвала Cильви дочь. — Как только их величества усядутся, начнется спектакль.
Королевы заняли свои кресла, Людовик XIV остался стоять, небрежно опершись о спинку кардинальского кресла. Такая поза не только не сковывала его движения, но и позволяла переглядываться с прелестной графиней де Суассон — Олимпией Манчини, бывшей до женитьбы его любовницей, к которой он снова благоволил. Считалось, что они возобновили прежние отношения. Чтобы утвердиться в этом мнении, достаточно было увидеть беспокойное выражение лица и испуганный взгляд молодой королевы, который она не сводила с мужа на протяжении спектакля. Это по крайней мере как-то ее занимало, поскольку она не понимала ни единого словечка актеров и была вынуждена полагаться на объяснения тещи.
Оба представления завершились восторженными аплодисментами. После опускания занавеса автор вышел к публике, чтобы выслушать похвалы короля и кардинала, от каждого из которых он получал пенсию в три тысячи ливров. Затем Людовик XIV поздравил своего брата с прекрасными актерами, хотя и у него актеры не хуже — труппа «Отель де Бургонь».
— Зависть короля делает мне честь, — отвечал польщенный Месье. — Могу ли я спросить брата о новостях из Лондона? Известно ли ему, когда госпожа Генриетта привезет принцессу, мою невесту? Не слишком ли все затянулось?
— Скорее это вы торопитесь, брат мой, — молвил король со смехом.
— Признаться, я действительно тороплюсь.
— Чего вам больше хочется — стать герцогом Орлеанским, Шартрским и прочая или жениться побыстрее на мощах святых мучеников?
— Наша кузина Генриетта нравится мне такой, какая она есть, — возразил обиженный Месье. — Нет никаких причин, чтобы я оказался в браке менее счастливым, нежели вы, мой брат!
Сильви тем временем успела представить свою дочь обеим королевам, которые уделили ей много внимания. Месье тоже обернулся, оглядел Мари, широко улыбнулся и молвил:
— Еще мне не терпится, чтобы мои замки украсили вот такие прелестные личики. Благодаря им мой двор станет подлинным цветником.
— Означает ли это, что наш вам не подходит?
Диалог братьев становился все более резким, поэтому Мазарини поспешил его прервать, попросив дозволения удалиться. Он и впрямь выглядел так, словно вот-вот лишится чувств. Вокруг него началась суета, Людовик же тем временем подал руку жене, чтобы увести ее. Сильви не последовала за ними, всякий раз во время балов и различных церемоний о своей должности вспоминала госпожа де Бетюн. По возвращении на улицу Кенкампуа ей предстояло прочесть дочери нотацию.
На обратном пути Мари молчала, словно воды в рот набрала, но дома, не успев снять меховое манто, возмущенно произнесла:
— Честно говоря, матушка, я вас не понимаю! Как вы невежливы с господином де Бофором! Я считала, что вы с ним друзья. Разве не так?
Это было сказано таким ядовитым тоном, что у Сильви защемило сердце. Франсуа, преследовавший ее всю жизнь, теперь превращался в камень преткновения между ней и дочерью… Желая избежать назревающей ссоры, она избрала окольный путь.
— Ты помнишь своего отца. Мари?
— Конечно, помню! Как можно забыть такую доброту, нежность, притягательность! Я была еще мала, но все равно хорошо его запомнила, такой красивый, горделивый человек…
— Тогда почему ты не чтишь его память? Разве тебе не известно, кто его убил?
— Известно. Я знаю, что шпага находилась в руке господина де Бофора, но в то время была война, и они принадлежали к разным лагерям. С тех пор успел установиться мир, произошло примирение. Госпожа де Немур, чей муж пал от его же руки, простила его…
— Она его сестра, этим все объясняется. К тому же Немур почти что принудил его принять вызов. А вообще-то откуда тебе все это известно? Из монастыря?
— Конечно! Воспитанницы не дают обета молчания, монахини тоже… А твои доводы слабы, госпожа де Немур его сестра, но и ты можешь сказать о себе почти то же самое. Разве вы не вместе воспитывались?
— Да, вместе. Я очень его любила — так, как любят родных братьев. Но…
— Как же тебя угораздило в него не влюбиться? Ведь мужчину интереснее его трудно себе представить! Ты могла бы выйти за него замуж?
— Не болтай глупостей! Он принадлежит к роду Бурбонов, а я — к гораздо более скромной дворянской ветви. Мари небрежно отмахнулась и от этого объяснения.
— Разве это важно, когда любишь? Возможно, раньше это и имело значение, но я — дочь герцога, я-то смогла бы за него выйти. Черт возьми, вот чего мне хочется, стать его женой!
— Ты не только бранишься, но и доказываешь, что глупа. Ему уже за пятьдесят, к тому же…
— Велика важность! С виду он лет на двадцать моложе. А главное, я его люблю! Уверена, что никогда не полюблю никого, кроме него. И отец меня одобрил бы. Он был человеком возвышенных помыслов и не затаил бы ненависти к тому, кто победил его в честном поединке. Все, решено, я выйду за него замуж!
В этот момент в комнату внесло сквозняком Жаннету, которая возвратилась из Фонсома с красным от холода носом и замерзшими руками, которые не спасли рукавицы. Окинув взглядом Мари, еще не снявшую бальный туалет и сиявшую торжеством, и Сильви, понуро сжавшуюся в кресле, она сказала:
— Кажется, я поспела как раз вовремя. За кого это мы выходим?
— Мы желаем стать женой Бофора, — ответила ей Сильви. — Всегда будем любить его одного.
Понимая, насколько в ней нуждается госпожа, Жаннета весело расхохоталась.
— Помилуйте, это же старикан, годный ей в отцы!
Мари сорвалась на крик:
— Старикан? Да он моложе любого из этих придворных щеголей! И я его люблю!
— Естественно, он отвечает вам взаимностью?
— Н… нет. Пока нет. Не думаю… Но обязательно полюбит! Я сумею так вскружить ему голову, что он будет меня обожать!
— Н… нет. Пока нет. Не думаю… Но обязательно полюбит! Я сумею так вскружить ему голову, что он будет меня обожать!
Жаннета взяла девушку за руку и повела к лестнице, приговаривая:
— Что-что, а смерть от скромности вам не грозит. Лучше ступайте спать, котеночек! С такими мыслями в головке вы наверняка увидите чудесные сны. А мне надо поговорить с госпожой герцогиней.
Мари удалилась, напевая про себя песенку из комедии Мольера. Жаннета вернулась к Сильви, устремившей на нее встревоженный взгляд.
— С чем ты явилась? Что-то случилось? Чтобы примчаться в столь поздний час, надо иметь веские причины…
— Ничего не случилось, просто соскучилась по городскому воздуху. Корентэн утомил меня подсчетами, заботами по хозяйству, ездой взад-вперед по имению. Я предоставила ему заниматься всем этим дальше и отправилась сюда.
— Вы поссорились?
— Вот еще! Просто надо время от времени напоминать ему, что значит жить без меня. Лучше скажите, госпожа, то, что я сейчас слышала, — это серьезно?
— Что Мари увлеклась Бофором?
— Боюсь, да.
— Вас это так печалит? Советую вспомнить, что в пятнадцать лет сердце не ведает постоянства.
— Мое познакомилось с постоянством еще раньше, в четырнадцать. Именно тогда я повстречала прелестника в лесу Ане…
— Да, но после этого вы с ним не расставались, вот время и сделало свое дело и скрепило то, что было еще хрупко. Мари предстоит жить при дворе, входить в свиту шестнадцатилетней принцессы. Балы, внимание красивых молодых людей… Она быстро излечится.
— Да услышит тебя господь, Жаннета…
6 февраля в Лувре случился сильный пожар, затронувший так называемую Малую галерею, смежную с покоями Мазарини. Тот пришел в ужас и, невзирая на свое критическое состояние, распорядился отвезти его в Венсенн, где расположился на первом этаже Королевского павильона, большая часть которого была возведена им самим. Сам король переехал в Сен-Жермен, но по численности людей, последовавших за Мазарини и за королем, легко можно было судить, кто управляет делами королевства. Сильви уехала с королевой, оставив детей на попечение Персеваля, аббата и его верных слуг.
Мазарини отходил в Венсенне от пережитого страха и, заботясь о престиже, представал перед своими людьми только чисто выбритым, в огненной сутане и скуфье на голове. В свободное время он, опираясь на плечо верного слуги Бернуэна, медленными шажками бродил по галереям, осматривая свои коллекции, которые приказал перевезти в замок. Казалось, все эти картины, скульптуры, украшения и мебель обладают способностью удерживать его на этом свете.
Тем временем произошло событие, которого с таким нетерпением ждал Месье, в Гавре высадилась принцесса Генриетта с матерью и большой английской свитой. Они едва не стали жертвами плохой погоды в Ла-Манше. Сама принцесса перед посадкой на корабль была уже больна и чуть не умерла в шторм.
Однако при прибытии будущей Мадам в Сен-Деии, где ее встречали король, королевы и весь двор, оказалось, что за считанные месяцы из прежней гусеницы успела проклюнуться очаровательная бабочка. Когда-то грустная, худенькая девочка-подросток, предмет жалости и снисхождения, с которой юный Людовик отказывался танцевать по причине ее невзрачности, стала очаровательной девушкой, возможно, излишне худой, но все равно изящной, грациозной, с милым личиком, прекрасным оттенком кожи, огромными карими глазами и великолепными каштановыми волосами с рыжеватым оттенком.
Людовик сразу же разглядел ее красоту. Что касается Месье, то он излучал восторг, твердил, что влюблен сильнее, чем когда-либо прежде, и не обращал внимания на насупленный вид своего сердечного друга, опасного красавца шевалье де Лорена.
— Что скажете теперь, братец? — обратился он к королю чуть свысока. — Как вам показались мощи святых мучеников? — Я еще больше утвердился во мнении, что с женщинами надо быть готовым ко всему. А вам, любезный брат, несказанно повезло. Постарайтесь не забыть это чересчур быстро…
— Этому никогда не бывать! — вскричал принц пылко. — Мои друзья, которых я посылал в Гавр встречать жену, взирают на нее глазами умирающих. Я уж не говорю о Бекингеме, прибывшем вместе с ней…
И действительно, к великому смятению Анны Австрийской, на нее нахлынули волной волнующие воспоминания. Генриетту и ее мать сопровождал фаворит короля Карла II, великолепный Джордж Вильерс, сын человека, ставшего некогда самой большой ее любовью, которому она едва не уступила в амьенском саду. Позволив этому молодому человеку, слишком похожему на того, чей образ навсегда запечатлелся в ее сердце, поднести к губам ее руку, Анна Австрийская улыбнулась так, что искушенные придворные тотчас смекнули, молодой герцог получил право на покровительство королевы-матери. Все затаили дыхание, почувствовав, что скоро разразится драма.
Король пожелал, чтобы бракосочетание его брата было обставлено с небывалой пышностью. Невеста и ее мать снова пользовались гостеприимством Лувра, но принимали их совсем не так, как во времена изгнания, вместо пустых покоев на первом этаже, лишенных каких-либо признаков комфорта, а порой и без обогрева, им были предоставлены просторные залы, затянутые парчой, застеленные толстыми коврами, завешанные новыми картинами в золоченых рамах, обставленные ценной мебелью, с высокими зеркалами, множащими до бесконечности роскошь убранства, с канделябрами, утыканными розовыми свечами, с толпой вышколенных слуг и вымуштрованных стражей.
Великий пост приближался к концу, и праздникам не было числа. 25 февраля король и самые молодые и красивые придворные исполнили балет. Мари де Фонсом не находила себе места от радости, ей, как и прочим молодым фрейлинам и всему окружению Мадам, предстояло появиться в свете только по случаю брачной церемонии. В этот раз сопровождать мать она не могла. Пришлось остаться дома, в обществе Персеваля, который, посмеиваясь, предложил ей развлечься шахматами. Сочтя это намеком в дурном вкусе, она разгневалась, сбежала и заперлась в своей комнате, чтобы дуться там в одиночестве.
Бал действительно получился незабываемым. Многие находили странным, что королевский балет назван на сей раз «Нетерпение», как можно допускать такую бестактность, когда Мазарани доживает в Венсенне последние дни? Но действие показало, что речь идет всего лишь о молодом супруге, нетерпеливо ждущем, когда же сбудутся его мечты. Жених и невеста, сидя бок о бок, красные от смущения, аплодировали так, что отбили себе ладони, однако внимание двора было, как ни странно, приковано не к ним, а к королеве-матери. Одевшись по своему обыкновению во все черное, она выбрала неожиданное украшение, на черном бархатном банте, прикрепленном к ее плечу, вызывающе сверкала дюжина великолепных бриллиантовых подвесок.
Маршал Грамон, большими трудами добившийся честп сопровождать госпожу де Фонсом, закашлялся от удивления.
— Значит, она хранит их до сих пор! — пробормотав он в усы. — Глазам своим не верю…
— О чем вы? — спросила Сильви.
— О подвесках, которые вы видите на плече у королевы-матери.
— Действительно, наконец-то она их надела! Я часто натыкалась на них в ее шкатулках. Мода на подобные украшения уже прошла.
— Лучше спросите, почему она надела их именно сегодня. Я вам отвечу, в честь молодого герцога Бекингема!
— С какой стати?
— Вы слишком молоды, чтобы знать эту невероятную историю… Пойдемте лучше поздравим господина д'Артаньяна, обновляющего нынче свой мундир капитана мушкетеров.
Блестящий офицер был воистину неотразим в своем красном мундире с золотым шитьем. Любуясь им, трудно было догадаться, что об этом звании и соответствующе форме он мечтал целых тридцать лет. Он прислонился двери и, сложив на груди руки, как будто следил за спектаклем, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что в действительности он не сводит глаз с Анны Австрийской. Приглядевшись, можно было даже обнаружить в его темных глазах слезы.
Грамон был, по всей видимости, именно таким наблюдателем. Прошествовав перед капитаном, он шепнул Сильвии:
— Не будем ему мешать. Мы еще успеем его поздравить.
Подобная деликатность понравилась Сильви гораздо больше, чем все любовные клятвы Грамона, и она по собственной воле взяла его под руку, несказанно его обрадовав.
— Почему бы вам не поведать мне эту волнующую историю, любезный граф? — обратилась она к нему.
Остановившись вместе с Сильви в оконной нише — проверенном убежище давних знатоков дворца, — Грамон пересказал то, что для большинства было легендой, а для посвященного меньшинства — неопровержимой былью. В последнее посольство Бекингема-отца, которое тот, безумно влюбленный во французскую королеву, убедил своего монарха Карла I доверить именно ему, Анна Австрийская подарила ему эти самые подвески, которые сама получила в подарок от мужа. Ришелье, узнав об этом от своих шпионов, поручил своей английской сообщнице, леди Карлайл, украсть один из подвесков и доставить ему. После этого кардинал принялся нашептывать подозрительному Людовику XIII, что королева почему-то никогда не надевает подаренные им подвески, хотя они ей чрезвычайно к лицу… Король, разумеется, потребовал, чтобы королева появилась на первом же балу в его подарке, чего она уже никак не могла исполнить. И вот преданный человек и горстка его друзей с риском для жизни добыли у герцога злополучные подвески и умудрились вовремя доставить их королеве.