— Ну, а как насчет ножа Стрэкера?
— Мы пришли к убеждению, что он ранил себя сам при падении.
— Мой друг, д-р Ватсон, высказал мне дорогой то же предположение. Если это верно, то послужит во вред Симпсону.
— Несомненно. У него нет ни ножа, ни царапины. Улики против него действительно сильные. Исчезновение фаворита имело для него большое значение; его подозревают в отравлении конюха; он, без сомнения, был под дождем; в руках у него была тяжелая палка, а галстук его нашли в руке убитого. Я думаю, что всего этого достаточно, чтобы привести его на скамью подсудимых.
Холмс покачал головой.
— Хороший защитник разобьет в прах все эти обвинения, — сказал он — зачем ему было уводить лошадь из конюшни? Он мог бы искалечить ее и там, если бы хотел. Нашли у него подделанный ключ? Кто продал ему опиум? А главное, как и куда мог он — чужой в этой местности — спрятать лошадь, да еще такую? Что он говорит насчет бумаги, которую он просил служанку передать конюху?
— Он говорит, что это была десятифунтовая бумажка. Одну такую бумажку нашли у него в кошельке. Но все другие высказанные вами затруднение совсем не так страшны, как кажутся. Он вовсе не чужой в этой местности… Он жил в Тэвистоке два раза летом. Опиум он, вероятно, привез из Лондона. Ключ, наверно, забросил после того, как употребил его в дело. Лошадь, может быть, лежит на дне какой-нибудь шахты или заброшенного рудника.
— Что он говорит о галстуке?
— Он признает его своим и уверяет, что потерял его. Но в деле обнаружилось новое обстоятельство, которое может объяснить, почему он увел лошадь.
Холмс насторожил уши.
— Мы нашли следы, указывающие, что шайка цыган останавливалась в понедельник ночью в миле от места, где совершилось убийство. Во вторник они ушли. Если предположить, что между Симпсоном и цыганами существовало соглашение, то не мог ли он, когда его нагнали, вести лошадь к ним, и не находится ли она теперь у них?
— Конечно, это возможно.
— Цыган разыскивают в болоте. Я также осмотрел все конюшни и пристройки в Тэвистоке и на десять миль кругом.
— Кажется, вблизи есть еще скаковая конюшня?
— Да, и это факт, которым не следует пренебрегать. Лошадь этой конюшни, «Десборо», была вторым фаворитом, и потому исчезновение первого — в их интересах. Известно, что у Сайлэса Броуна, тренера, записаны большие пари, и он не был другом бедного Стрэкера. Однако мы осмотрели эти конюшни и не нашли ничего подозрительного.
— И ничего, что могло бы указывать на то, что Симпсон связан какими либо интересами с конюшней Кэпльтона?
— Ровно ничего.
Холмс откинулся на спинку коляски, и разговор прекратился. Несколько минут спустя, наш экипаж остановился у хорошенькой виллы из красного кирпича, увитой плющем и стоявшей у самой дороги. На некотором расстоянии от нее виднелась длинная постройка, крытая серой черепицей. Во всех других направлениях тянулась извилистая болотистая равнина, вся бронзовая от увядающих папоротников, сливавшаяся в дали с горизонтом и прерываемая только колокольнями Тэвистока да группой построек на заводе — кэпльтонскими конюшнями. Мы все выскочили из коляски, за исключением Холмса. Он продолжал сидеть по прежнему, откинувшись на подушки и устремив глаза на небо, очевидно, весь погруженный в свои мысли. Он сильно вздрогнул, когда я дотронулся до его руки, и вышел из экипажа.
— Извините меня, — проговорил он, обращаясь к полковнику Россу, с удивлением смотревшему на него. — Я грезил наяву.
По блеску его глаз и по сдержанному волнению, я, привыкший к нему, убедился, что он напал на след, хотя никак не мог догадаться, как он мог найти его.
— Может быть, вы желаете сейчас же пойти на место преступления, м-р Холмс? — сказал Грегори.
— Я думаю, лучше остаться здесь и расспросить о некоторых подробностях. Я предполагаю, что Стрэкера принесли сюда?
— Да, он лежит наверху. Осмотр тела назначен на завтра.
— Он и служил у вас несколько лет, полковник?
— И был отличным слугой.
— Предполагаю, что вы осмотрели его карманы, инспектор?
— Все вещи в гостиной. Если желаете, можете взглянуть на них.
— С удовольствием.
Мы все перешли в гостиную и сели вокруг стола, стоявшего посредине комнаты. Инспектор отпер четырехугольный жестяной ящик и выложил перед нами небольшую кучу вещей. Тут была коробка спичек, двухдюймовый огарок сальной свечи, трубка, кожаный мешочек с пол-унцией табаку, серебряные часы с золотой цепочкой, пять золотых соверенов, алюминиевый карандаш, несколько бумаг и ножик с ручкой из слоновой кости, с очень тонким негнущимся лезвием и со штемпелем «Вейсс и К°, Лондон».
— Очень странный нож, — сказал Холмс, взяв его в руки и внимательно оглядев его. — по тому, что я вижу на нем пятна крови, я предполагаю, что это тот самый нож, который нашли в руке покойного. Ватсон, этот нож, наверно, по вашей части.
— Это нож для снятие катарактов, — ответил я.
— Я так и думал. Очень тонкое лезвие, предназначенное для очень тонкой работы. Странно было брать с собою такую вещь, предполагая, что угрожает опасность, тем более, что нож не закрывается.
— На кончик надевался наконечник из пробки, который мы нашли рядом с трупом, — сказал инспектор, — жена Стрэкера говорит, что нож лежал на туалетном столе несколько дней, и что он взял его уходя из комнаты. Это плохое оружие, но, может быть, у него не было лучшего под рукой.
— Очень возможно. А это что за бумаги?
— Три счета, подписанные торговцами сеном. Письмо от полковника Росса с приказаниями. Счет на тридцать семь фунтов пятнадцать шиллингов от портнихи, г-жи Лезюрье, из Бондстрита, на имя Вильяма Дэрбишайра. М-с Стрэкер говорит, что Дэрбишайр — друг ее мужа и письмо на его имя иногда адресовались сюда.
— Madame Дербишайр, должно быть, особа несколько расточительная, — заметил Холмс, просматривая счет. — Двадцать две гинеи за костюм — это дороговато. Кажется, здесь нам не узнать ничего более, и потому отправимся на место преступления.
Когда мы вышли из гостиной, в коридоре к инспектору подошла какая-то женщина и дотронулась до его рукава. На ее бледном, худом, взволнованном лице лежал отпечаток только что пережитого ужаса.
— Поймали вы их? Нашли их? — задыхаясь, проговорила она.
— Нет, м-с Стрэкер; но вот м-р Холмс. Он приехал из Лондона, чтобы помочь нам, и мы сделаем все, что возможно.
— А мы с вами встречались недавно в Плимуте, на гулянье в саду, м-с Стрэкер, — сказал Холмс.
— Нет, сэр, вы ошибаетесь.
— Неужели? А я-то был готов поклясться, что это вы. На вас был туалет из шелковой материи сизого цвета, отделанный белыми страусовыми перьями.
— У меня никогда не было такого туалета, — ответила м-с Стрэкер.
— А! Так, значит, я ошибся.
Он извинился и вышел из дома вслед за инспектором.
Короткий переход по болоту привел нас к яме, где было найдено тело. На краю ее стоял терновый куст, на котором висел плащ.
— Ведь в эту ночь не было ветра! — сказал Холмс.
— Ни малейшего; но шел очень сильный дождь.
— В таком случае, плащ не мог быть отнесен на кусты ветром, но был повешен на них.
— Да, он был положен на куст.
— Это чрезвычайно интересно. Я вижу, что земля кругом сильно притоптана. Без сомнения, много ног прошло здесь с ночи понедельника.
— Здесь, в стороне, была положена рогожка, и мы все стояли на ней.
— Превосходно.
— Вот тут у меня в мешке один сапог Стрэкера, башмак Фицроя Симпсона и стальная подкова «Сильвер-Блэза».
— Дорогой инспектор, вы превзошли себя!
Холмс взял мешок и, спустившись в яму, передвинул рогожу ближе к центру. Затем он лег плашмя и, опершись подбородком на руку, принялся внимательно рассматривать притоптанную грязь.
— Ого, это что? — внезапно сказал он.
Это была полусгоревшая восковая спичка, настолько покрытая грязью, что, с первого взгляда, походила на щепку.
— Не понимаю, как я просмотрел ее, — проговорил инспектор с недовольным видом.
— Ее не было видно в грязи. Я нашел только потому, что искал ее.
— Как! Вы рассчитывали найти ее?
— Считал это довольно вероятным.
Он вынул из мешка сапоги и сличил следы каждого из них со следами в грязи. Потом он вылез из ямы и принялся шарить в папоротниках и кустах.
— Мне кажется, нет более следов, — сказал инспектор. — Я очень тщательно исследовал почву на сто ярдов по всем направлениям.
— В самом деле! — сказал Холмс, вставая с колен. — Не буду настолько невежлив, чтобы снова сделать это после вашего заявления. Но мне хотелось бы пройтись по болоту, пока не стемнело, чтобы к завтра иметь полное понятие о местности, а эту подкову я возьму себе в карман на счастье.
Полковник Росс, выказывавший признаки некоторого нетерпение при виде спокойного, систематического исследование моего приятеля, взглянул на часы.
Полковник Росс, выказывавший признаки некоторого нетерпение при виде спокойного, систематического исследование моего приятеля, взглянул на часы.
— Пойдемте со мной, инспектор, — сказал он, — я должен посоветоваться с вами о многом и особенно о том, не обязаны ли мы перед публикой снять имя нашей лошади с записи на приз.
— Ни в каком случае, — решительно сказал Холмс. — На вашем месте я оставил бы имя лошади.
Полковник поклонился.
— Очень рад слышать ваше мнение, сэр, — сказал он. — Когда вы окончите свою прогулку, вы найдете нас в доме бедняги Стрэкера, и тогда мы поедем все вместе в Тэвисток.
Он ушел с инспектором, а Холмс и я медленно пошли по болоту. Солнце садилось за конюшнями Кэпльтона, и громадная, покатая равнина перед нами отливала золотом, переходившим в роскошный красно-бурый оттенок в тех местах, где вечерние лучи падали на папоротники и терновые кусты. Но красота пейзажа не производила ни малейшего впечатление на моего спутника, погруженного в размышления.
— Сюда, Ватсон! — наконец, проговорил он. — Оставим на минуту вопрос о том, кто убил Джона Стрэкера, и постараемся узнать, что сталось с лошадью. Предположим, что она убежала во время драмы или после нее; куда же она делась? Лошадь, вообще, животное стадное. Предоставленный самому себе, «Сильвер-Блэз» инстинктивно вернулся бы в Кингс-Пайлэнд или отправился бы в Кэпльтон; с какой стати он стал бы носиться по болоту? Если бы это случилось, то, наверно, кто-нибудь уже встретил бы его. А зачем цыгане стали бы ловить его? Эти люди всегда стараются улизнуть, когда услышат о каком-нибудь происшествии: очень уж они не любят иметь дело с полицией. Рассчитывать продать такую лошадь они не могли. Риск был бы слишком большой, а кража не принесла бы им никакой пользы. Все это совершенно ясно.
— Но где же тогда лошадь?
— Я уже сказал, что она убежала или в Кингс-Пайлэнд, или в Кэпльтон. Она не в Кингс-Пайлэнде — следовательно, в Кэпльтоне. Примем эту гипотезу и посмотрим, что выйдет. Эта часть торфяника, как говорил инспектор, очень твердая и сухая. Но по направлению к Кэпльтону торфяник понижается, и отсюда можно видеть большую ложбину, в которой, должно быть, было очень сыро в понедельник ночью. Если наше предположение верно, лошадь должна была проскакать через эту ложбину, и там мы и должны искать ее следов.
Во время этого разговора мы быстро шли вперед и через несколько минут были у ложбины. По просьбе Холмса я пошел по правому ее краю, он же по левому; но не успел я сделать и пятидесяти шагов, как услышал громкий крик и увидел, что он машет мне рукой. След лошади ясно отпечатался на мягкой земле перед ним, а подкова, которую Холмс вынул из кармана, пришлась как раз по отпечатку.
— Видите, что значит воображение, — сказал Холмс. — Этого-то качества только и не достает Грегори. Мы вообразили себе, что могло бы произойти, действовали согласно нашему предположению и оказались правы. Будем продолжать.
Мы перешли через болотистую ложбину и прошли около четверти мили по твердому, сухому торфянику. Потом местность снова стала понижаться, и снова мы увидели следы, потеряли их на протяжении полумили и нашли опять уже у самого Кэпльтона. Холмс первый увидел их и указал мне с выражением торжества на лице. След мужской ноги виднелся рядом с лошадиным следом.
— Лошадь сначала была одна! — вскрикнул я.
— Совершенно верно. Сначала она была одна. Ого! Это что?
Двойной след делал резкий поворот и направлялся к Кингс-Пайлэнду. Холмс свистнул. И мы оба пошли по следу. Холмс шел, не спуская глаз со следа; я же случайно взглянул в сторону и с удивлением заметил, что те же следы шли и в обратном направлении.
— Чудесно, Ватсон, — сказал Холмс, когда я указал ему эти следы, — вы избавили нас от длинной прогулки, которая привела бы нас обратно к своим собственным следам.
Нам не пришлось идти далеко. Следы оканчивались у асфальтовой дорожки, которая вела к кэпльтонским конюшням. Навстречу нам выбежал грум.
— Мы не позволяем бродягам шляться здесь, — сказал он.
— Я хотел только спросить кое-что, — сказал Холмс, запуская указательный и большой пальцы в карман жилета. — Не будет слишком рано, если я зайду завтра в пять часов утра, чтобы повидать вашего хозяина, мистера Сайлэса Броуна?
— Господь с вами, сэр; уж кто-кто, а он-то всегда будет, когда надо, потому что встает раньше всех. Но вот и он сам, сэр, и ответит на ваш вопрос. Нет, сэр, нет; он прогонит меня, если увидит, что я взял деньги. После, если вам угодно.
В ту минуту, как Шерлок Холмс положил обратно в карман вынутую им полкрону, из ворот вышел пожилой господин свирепого вида, с хлыстом в руке.
— Это что такое, Даусон? — крикнул он. — Что за болтовня! Ступай за дело! А вы… какого чорта вам здесь надо?
— Надо поговорить с вами минут десять, любезный сэр, — ответил Холмс самым ласковым тоном.
— Некогда мне разговаривать со всякими бродягами. Убирайтесь, а не то спущу собаку.
Холмс наклонился и шепнул что-то на ухо тренеру. Тот сильно вздрогнул и вспыхнул до ушей.
— Это ложь! — крикнул он. — Дьявольская ложь!
— Отлично! Станем мы обсуждать это здесь, при всех, или переговорим у вас в доме?
— О, войдите, если желаете.
Холмс улыбнулся.
— Я задержу вас только на несколько минут, Ватсон, — сказал он. — Ну-с, я к вашим услугам, м-р Броун.
Прошло минут двадцать, и румяная заря перешла в серые сумерки, когда Холмс и тренер вышли из дома. Никогда не случалось мне видеть, чтобы человек мог так измениться за это короткое время, как Сайлэс Броун. Лицо его было смертельно бледно; на лбу стояли капли пота, а руки тряслись так, что хлыст колыхался, как ветка по ветру. Вся его дерзость и заносчивость исчезли, и он покорно шел рядом с моим товарищем, словно собака с хозяином.
— Ваши указание будут исполнены. Все будет исполнено, — говорил он.
— Чтоб не было ошибки, — сказал Холмс, оглядываясь на него. Броун вздрогнул, прочтя угрозу в его глазах.
— О, нет, ошибки не будет. Все будет, как следует. Сделать изменение заранее или нет?
Холмс задумался на одно мгновение и потом громко расхохотался.
— Нет, не делайте изменений. Я напишу вам об этом. Смотрите, без плутовства или…
— О, вы можете поверить мне, поверить вполне.
— Берегите, как свою собственность.
— Можете положиться на меня.
— Да, думаю, что могу. Ну, завтра я извещу вас.
Он повернулся на каблуках, не обратив внимание на протянутую ему дрожащую руку, и мы отправились назад в Кингс-Пайлэнд.
— Мне редко приходилось встречать такое соединение заносчивости, трусости и низости, как в мистере Сайлэсе Броуне, — заметил Холмс дорогой.
— Так лошадь у него?
— Он попробовал было отрицать это, но, я так подробно описал ему все его действие в то утро, что он убежден, что я следил за ним. Вы, конечно, заметили особую четырехугольную форму носков сапог на следе? Его сапоги как раз подошли к этим следам. К тому ни один из его подчиненных не осмелился бы сделать подобной штуки. Я описал ему, как он, по обыкновению встав раньше всех, увидал чужую лошадь, бродившей по торфу, как он подошел к ней и изумился, узнав по белому пятну на лбу лошади, от которого она получила свое название[1], что случай отдает в его власть единственного коня, могущего побить того, на которого он поставил свои деньги. Потом я описал ему, как первым его порывом было отвести лошадь в Кингс-Пайлэнд, как дьявол внушил ему скрыть лошадь до окончание скачек, как он провел ее обратно и спрятал в Кэпльтоне. Когда я подробно рассказал ему это, он перестал запираться и стал думать только о спасении своей шкуры.
— Но ведь его конюшни были обысканы?
— О, у такого старого барышника всегда найдется укромное местечко.
— А вы не боитесь оставить лошадь у него? Ведь ему выгодно искалечить ее.
— Милый мой, он будет беречь ее, как зеницу ока. Он знает, что единственная его надежда на помилование — это сохранить лошадь в полной безопасности.
— Полковник Росс произвел на меня впечатление вообще человека, не склонного миловать.
— Дело касается не одного только полковника Росса. Я следую моему методу и говорю только то, что считаю нужным. В том-то и выгода моего неофициального положения. Не знаю, заметили ли вы, Ватсон, что полковник отнесся ко мне несколько свысока. Вот я и хочу немного позабавиться на его счет. Не говорите ему ничего о лошади.
— Конечно, не скажу без вашего позволения.
— И, само собой разумеется, это неважный вопрос в сравнении с тем, кто убил Джона Стрэкера.
— Теперь вы займетесь этим делом?
— Напротив, сегодня вечером мы уедем в Лондон.
Я был совершенно поражен этими словами моего друга. Мы пробыли только несколько часов в Дэвоншире, и мне казалось непонятным, почему он бросает поиски, начавшиеся таким блестящим образом. Но я не добился от него ни единого слова, пока мы не вернулись в дом тренера. Полковник и инспектор ожидали нас в гостиной.