Эргра Датара на острове ждали. Храмовый двор был освещен тремя большими фонарями, а в маленьком домике позади храма хорошо натоплено и расстелена постель. Ошка с маленькой седенькой поварихой сидели в закуте, отгороженном печью, и играли в самую простую расстановку «королевского войска» – в «уголки».
Переступив порог, монах наконец выпустил локоть Мема и встряхнулся, словно собака, сбрасывая с себя вместе с дождевой водой уличную беспомощность. Мем заметил, что на свету он мгновенно обретает уверенность в себе.
– Будете чай, господин Мем? – задал вопрос Датар.
– Буду, – отвечал Мем, старательно вытирая у порога ноги от желтой островной глины. И вздохнул, невольно произнеся собственную мысль вслух: – Сейчас хорошо бы не чай, а что-нибудь покрепче...
– Можно и покрепче, – легко согласился монах. – Ламина, согрей вина, приготовь вторую постель и ступай к себе. Я вернулся, все хорошо, больше не о чем беспокоиться.
Ошке же он показал знак «иди». Тот суетливо поклонился, накинул на голову какую-то ветошь и шмыгнул в дождь.
Мем застеснялся. Получилось, что он напросился на ночлег и угощение, хотя послали его сюда не спать и пить вино, а бдить на посту. Он снял плащ и стоял с ним в руках у порога, почти касаясь головой потолка, не зная, куда приткнуть мокрую одежду и куда приткнуться самому. Мебели в низенькой комнате было немного. Маленький стол, с которого Датар переставил на окно письменные принадлежности, два табурета, лежанка из двух составленных лавок, несколько напольных светильников на тонких витых ножках, под лавками книги в тяжелых старых переплетах и даже в лубяных коробах, где бумага по устаревшему обычаю хранится намотанной на катушку, и еще темный футляр с лютней на вешалке, где у обычных людей висит одежда.
Датар между делом уже расставлял на столе плошки для вина и стелил полотенце. Кухарка развернула на печной лежанке стеганые одеяла, сняла с углей кувшин, отобрала у Мема плащ, хлопнула дверью где-то в глубине кухни и тоже исчезла.
– Да вы проходите, – сказал Датар. – Что же вы стоите у порога?
– Мне, право, неудобно вас затруднять, – весьма искренне признался Мем.
– Перестаньте, я целый день вас затрудняю, вам то и дело приходится меня провожать. Я должен вас отблагодарить хотя бы малым.
Эргр Датар благословил стол, разлил по плошкам темно-рубиновую жидкость и развел горячей водой. Мем присел на табурет и побыстрее отхлебнул предложенного ему напитка, чтобы почувствовать себя свободнее. Наверное, вино было дорогое, потому что на вкус Мему очень понравилось. Мем обратил внимание на то, что себе монах наливает воды на две трети, если не еще больше. Впрочем, особенного смысла это не имело, потому что в Мема можно было влить и кувшин, и два, и три совсем неразбавленными и не получить сколько-нибудь заметного эффекта. Товарищи смеялись, что у Мема вместо кишков бурдюк, пока наполнишь его допьяна – весь погреб в него перелить придется.
– Ну, спрашивайте, – сказал Датар, когда первая чашка была поставлена на полотенце пустой. – Я знаю, что вы все время хотите меня о чем-то спросить.
– Двери вы не запираете? – охотно поинтересовался Мем.
Казалось, Датар удивился.
– А почему вы спросили именно об этом?
– Меня послали вас охранять.
– Любые постройки на храмовой земле могут иметь запоры только снаружи. Изнутри нельзя закрыться ни здесь, ни в монастыре Скорбящих, ни в резиденции Энленского экзарха.
– Плохо, – сказал Мем. – К вам может зайти любой.
Монах пожал одним плечом.
– Ко мне и должен иметь возможность зайти любой. В любое время дня и ночи.
– Плохо, – повторил Мем, и монах наполнил чашки снова.
– На праздники меня редко зовут, – сказал Датар. – Обычно приходят, когда случается беда, кто-то сильно болен, умирает или уже умер. Я не имею права отказаться или притвориться, будто меня нет дома. Таково мое назначение на этом месте.
– А если к вам снова придут воры или убийцы?
– На все воля Единого. – Монах приподнял свою чашку и немного насмешливо глянул на Мема. Волосы у него растрепались, Датар вытащил их из-за ворота и перекинул через плечо. Мем подумал, что не все женщины настолько же красивы, как этот добровольный аскет. Судя по длине отрощенных для погребального обряда волос, в монахах Датар ходил уже лет шесть, стало быть, постриг принял еще в отрочестве, примерно лет в четырнадцать-пятнадцать. Впрочем, если он и в самом деле вырос на Веселом Бережке, к четырнадцати годам он уже должен был пройти огонь и воду, а еще перетерпеть и навидаться всякого на три жизни вперед. Там судьба жалеет детей еще меньше, чем взрослых. Поэтому, наверное, и имелось в облике Датара такое несоответствие: совсем не тот взгляд, который бывает у сладких красавчиков, – колючий, жесткий и холодный, словно стеклянная стена. Из-за него красота Датара не притягивала к себе. Наоборот, она отталкивала и останавливала любого до нее охотника еще на дальних подступах.
– Плечо не болит? – спросил Мем.
Датар поморщился и отпил вина.
– А как вы думаете? – сказал он. – Если вас ткнуть острием в полпяди длиной, у вас в этом месте заболит или нет? Я такой же живой человек, как и все. Но что-то вы мне задаете не те вопросы, которые хотели. Давайте я вам расскажу что-нибудь. Вот, например, вы сейчас сидите и думаете: быстрей бы все это кончилось. Эта учеба, отцовская воля, посылки у инспектора Нонора, подчинение каждой мелкой сошке в префектуре и лицее, зависимость от навязанного порядка, чужого разумения и желаний. Правильно?.. Быстрее бы кончилась эта часть жизни, вырваться бы из нее, стать взрослым и самостоятельным. А потом, когда взрослость и самостоятельность придет и уйдет, и наступит час, когда нечем дышать, и каждая капля в водяных часах – словно вытекающая жизнь, вот тогда вы подумаете: куда я торопился, куда спешил, куда бежал? Почему не ценил той свободы, которая дана человеку небом, – свободы дышать, видеть, слышать? Вернуть бы теперь это время, когда можно вдохнуть полной грудью, когда радуют солнце и простор, когда можно жить и не мучиться от каждого вздоха и движения, а наслаждаться всеми чувствами, пропуская сквозь себя медленно текущие мгновения?.. Поверьте, господин Мем, вам только кажется, что вы под пятой у обстоятельств, что над вами довлеют, что вам надо куда-то спешить и к чему-то стремиться, а без этого жизнь ненастоящая. На самом деле вы просто не понимаете, насколько вы сейчас счастливы. Не смущайтесь. Берите вино и пейте. Будьте свободны.
От печи шло тепло. От горячего вина внутри разливалось приятное спокойствие. Мем расстегнул верхние пуговицы форменного кафтана и полуприкрыл глаза. Тему для разговора Датар выбрал необыкновенную. Мему подумалось, что молодые люди обычно не способны глубоко прочувствовать печальную быстротечность жизни. Впрочем, это, наверное, была какая-нибудь из записанных в старых книгах проповедей из цикла «кто о чем, а монах о смерти»... Тем не менее именно медленно плывущими, обволакивающими мгновениями Мем сейчас наслаждался.
– Весело или не весело, а жить нужно, – сказал он.
– И умирать нужно. Ведь не было такого человека на земле, который бы жил и не умер, – сказал Датар, снова наполняя вином чашки. – Очень мало у людей в этом мире надежд на бессмертие. А вот в том – наоборот, умереть не получится, даже если захочешь. Все, данное человеку Небом, надо принимать и использовать с благодарностью. Даже право на смерть, ибо в определенном понимании и смерть – благо...
– Поэтому вы и говорили Нонору, что смерть вас не пугает, – заключил Мем. – А меня жизнь не пугает. Монахом быть как? Трудно или не очень?
Датар улыбнулся:
– Можно на «ты». Тебе сколько лет?
– Девятнадцать. С половиной.
– А мне двадцать два. Из них неполных семь я живу, а все предыдущие провел в таком аду, что и вспомнить без содрогания нельзя. Мне есть с чем сравнивать «хорошо» и «плохо». Монахом мне быть нетрудно. Мне трудно другое. Трудно доверять себе и другим. А еще труднее – чтобы люди правильно понимали все, что я хочу им сказать. Временами мне кажется – у них что-то с ушами, так трудно до них доходит. Они слышат, но не слушают... Почти все в исповедях вместо воспоминания о своих грехах жалуются на жизнь. Всем кажется, что Небо к ним несправедливо. Один в ссоре с родными, другого обманул компаньон, у третьего тяжба с соседом, четвертого не уважают собственные дети. Дескать, так жить нельзя. Но разве же это печаль? Я уж не говорю про деньги. На мой взгляд, неприятности, за которые можно расплатиться деньгами, вообще ничего не стоят. Но, кажется, большинство людей со мной не согласны. На самом-то деле нельзя жить так, чтоб обязательно был повод оставаться недовольным. Единый дал день, Единый даст и пищу. Только не ропщи, не загоняй себя раньше срока в могилу ненастоящих несчастий. Потому что, когда придут настоящие, время мелочных недовольств будет вспоминаться как лучшее в прожитой жизни. Впрочем, наверное, все это сейчас тебе не очень интересно... Так о чем ты меня так и не спросил?
– Я не спросил, – произнес Мем, – прав ли был Нонор, полагая, что виной вашим... твоим мелочным несчастьям – дамы из Царского Города?
– У тебя иное мнение о моих мелочных несчастьях?
– Признаться, да. Мне думается, бабочку на храм пожертвовали неспроста, но смысл ее – не ревность.
Датар прищурился.
– Скажем так: инспектор Нонор был прав частично. А можно я тоже спрошу? Почему при Ноноре оказалось нельзя упоминать Тайную Стражу?
– Потому что я не хочу ему помогать. Пусть сам собирает информацию. Я своей делиться не собираюсь.
– И много ты уже набрал?
– Достаточно, чтобы начать строить предположения. Например, о том, что бабочка – не только предупреждение, но и напоминание.
– О чем же, интересно услышать?
– Напоминание о том, что эргр Датар попал на высокий островок из низенькой лужи. Предупреждение, что его как вознесли в свое время на горку, так и скатят в лужу обратно, если он не вспомнит об обязательствах и не станет выполнять условия.
– Какие же условия?
– Вот этого не знаю. Эргру Датару должно быть виднее. Похоже, он с кем-то недавно поссорился.
Монаха, как ни странно, весьма откровенные предположения Мема не тронули за живое. Он только чуть поморщился.
– Как думаешь, Нонор вернет мне бабочку? – спросил он.
– Почему бы не спросить у него самого?
– Чем меньше я разговариваю с ним, тем мне спокойнее. Я сказал ему половину правды. Мне неизвестно, в чьем владении пребывала эта бабочка в последние десять лет. Но раньше она принадлежала моей матери. А мать моя вовсе не была придворной дамой...
– Я знаю, – кивнул Мем.
Монах снова разлил вино по чашкам.
– Почему так получается? – спросил он. – Ты вроде бы никто в Первой префектуре. А про что при тебе ни скажи – ты все знаешь. Тебя к ним Тайная Стража подослала?
Мем покачал головой.
– Я люблю одну девушку с Веселого Бережка, – признался он. – Если бы государственным чиновникам не было официально запрещено посещать дома терпимости, в префектуре знали бы в тысячу раз больше о нашем городе, чем полиция знает сейчас.
– И в котором доме там живет твоя девушка?
– В заведении тетушки Ин.
Датар одним глотком допил вино и с грустной улыбкой посмотрел в свою чашку.
– А, – сказал он. – Тогда конечно. Все понятно.
Мем почувствовал, что напоминанием о прошлом испортил Датару настроение, а это скверная плата за гостеприимство. Надо было срочно поменять тему разговора.
– На лютне ты сам играешь?
– Что? – Датар, видимо, задумался и не слышал вопроса. – Что я играю?
– На лютне.
Датар рассеянно кивнул:
– Да, немного.
– Можно мне?
Датар встал и скрылся куда-то в кухонный закут по ту сторону печи. Потом появился оттуда со стареньким ободранным инструментом в руке и ушел снова ставить чайник. Мем попробовал струны. Лютня была еще жива, хотя ее лучшие дни давно миновали. Мем сыграл «Бархатные башмачки», «Ветерок» и еще несколько мелодий из тех, что наиболее любимы были лицеистами из Каменных Пристаней. Монах вернулся, сел против него за стол и подпер ладонью подбородок.
– Слушай, а у тебя здорово получается, – через некоторое время сказал он. – А петь ты умеешь?
– Умею, – сказал Мем. – Только у меня все песни про любовь...
– Это ничего. Подожди-ка, я тебе дам другую...
Он залез в сундук и вынул из него удивительное чудо: лютню-шестнадцатиструнку, белую, как молоко, и расписанную по краям деки тончайшими красными цветами и травами. Струны у нее были не жильные и не волосяные, а блестели, словно серебро, и колки были сделаны в виде серебряных птичьих голов. Датар погладил ее вдоль грифа и, перехватив изумленный взгляд Мема, пояснил:
– Если в храме и в моем доме было что воровать, так это ее. Это здесь единственная ценность. Второй такой нет даже в Царском Городе. Знаешь песню «Тихо сумерки спустились»? А «Снова слышу голос твой» знаешь? Спой, пожалуйста... – И он протянул Мему свою диковину.
«Вот так заслал меня Нонор», – с удивлением подумал Мем, однако деваться было некуда. Музыку он любил, но вообще-то он всегда считал, что монахи, даже такие молодые, подобными вещами не интересуются, что жизнь их проходит в строгости, они только молятся и им нет дела до городских песен про безответные страдания и несчастную любовь. Мем прихлебнул остывшего вина и подправил на белой лютне расстроенную первую струну.
После «Сумерек» из чулана неслышно появилась кухарка и села на печной приступок. Вскоре пришел и Ошка. Откуда-то взялся еще один кувшин с вином, сушеные финики, масличные и винные ягоды в маринаде, большая, присыпанная тмином лепешка и вторая пара чашек. И необычная компания стала Мему нравиться. С печальных северных песен он перешел на столичные романсы, потом и вовсе на развеселые вроде «Не зови меня с собой» и «Зачем печалиться напрасно». Мем не был пьян. Наверное, он просто пообвыкся и перестал воспринимать происходящее как из ряда вон выходящий случай. Он не предполагал раньше, что, закончив службу в храме, монахи ведут себя так же, как и друзья Мема по Каменным Пристаням. А если подумать – ведь так оно и должно быть. Если всю жизнь только молиться – разве научишься понимать людей? Если же не умеешь их понять, разве получится хоть кому-нибудь из них помочь?..
– А пиратские песни ты знаешь? – спросил Датар у Мема.
– Знаю. «Кружка моя» и про арданского боцмана.
– Давай про арданского боцмана.
Мем сыграл вступление и тут вдруг заметил, как глухонемой якобы Ошка едва заметно притопывает в такт музыке каблуком. А Ошка увидел, что Мем за ним наблюдает, и перестал. Или, может быть, Мему померещилось, потому что увериться он не успел. За порогом раздался подозрительный звук. Мем мигом прекратил играть и положил инструмент на стол. Глядя на него, Ошка встал.
– Там шастает кто-то, – сказал Мем прижав палец к губам.
– Может быть, собаки? – прошептал враз испугавшийся Датар, схватил белую лютню и прижал ее к себе.
– А вот я посмотрю, – сказал Мем.
В руках Датара плаксиво тренькнула серебряная струна, а Мем стал осторожно приоткрывать дверь, чтобы она не заскрипела. Однако фонарь, вывешенный на ночь над входом, оказался кем-то потушен. Поэтому полоса света, упавшая на крыльцо, все равно спугнула прокравшегося туда человека, он дернулся бежать, но оступился на обледеневших ступеньках. Мем схватил его за край плаща и поволок в дом. Но мошенник каким-то цирковым приемом вывернулся из одежды и скатился с крыльца в тень. Досадуя, Мем наклонился снова, поймал его за ногу и уже совсем было собрался приподнять и внести беглеца на светлое место, чтобы подвергнуть рассмотрению, как к горлу его прижали хороший гвардейский клинок локтя в два с половиной длиной.
– Оставь-ка моего человека, – сказал из темноты голос до того спокойный и рассудительный, словно он принадлежал двойнику инспектора Нонора.
И тут Мема взяло зло. Всякие будут таскаться по ночам, портить людям приятный досуг, размахивать оружием, ношение которого в городе запрещено всем, кроме личной государевой гвардии, и помыкать Мемом, как им вздумается?.. Нет уж, не получится. Мем подчинился требованию и выпустил сапог лежащего на земле мерзавца, медленно выпрямился, одновременно ступив на четверть шага ближе к обладателю меча, и повернул того за модный широкий рукав оружием от себя. Гвардейский меч был слишком длинным предметом, чтобы использовать его в ближнем бою, – кулаки подходили для этого куда как удобнее. Вооруженный негодяй всего лишь срезал Мему пуговицу, а Мем успел угостить его в ухо, поддых и по загривку, подставив для надежности навстречу колено. Красивый дорогой меч Мем втоптал в грязь и, может быть, даже сломал. А когда подскочил Ошка с фонарем, залез поверженному противнику в рукав и извлек именной жетон с печатью. Печать была темно-синяя.
Мельком глянув на жетон, Мем сплюнул и бросил его назад владельцу, утиравшему своим шикарным рукавом кровавые сопли. Мем-то думал, будет настоящая добрая драка. Результат обыска его разочаровал.
– Всегда рад оказать содействие, коллега. – Мем отдал честь. – Как будут проблемы – обращайтесь еще. А за покойником своим в Первую префектуру идите, нечего тут под дверями отираться.
Тот невнятно выругался с земли.
– Кто это? – спросил опасливо выглянувший на крыльцо Датар.
– Старший инспектор департамента Тайной Стражи господин Иргин, он не стоит внимания, – сообщил Мем. – Пускай шастает, сколько ему нравится. Пойдемте в дом. Холодно.
За ворот кафтана Мем развернул Ошку, во все глаза таращившегося на пришлого инспектора, и повел его к дому.
– Мем... – неуверенно проговорил Датар. – Ты уверен, что все сделал правильно?
Мем пожал плечами.
– А чего они тут скреблись, словно воры? Сам виноват. Ни я, ни мое начальство ему не подчиняемся, так что бояться мне нечего. Ну, пусть рапорт на меня напишет, я все равно на работу в префектуру поступать не хочу.