– Уберу, – выкрикнула бабка сквозь смех и слезы. – Ох, уберу, милай! Вона у меня в подполе скляница с красной крышечкой, а в ней – настоечка. Как рукой сымет…
В подполе?! Кита затрясло. Какой, в жопу, подпол?!
– Ты уж сам… Прости старую. Колени не гнутся лезть, а скляница одна такая там – не спутаешь… хи-хи-хи-хи… слева, в углу настоечка…
Кит почувствовал запах ее дыхания: вонь мусорной кучи, пропитанной «Гиннессом». В животе закрутило.
– Пожалуйста, – прошептал он почти беззвучно. – Я же вернул вам те…
Слова застряли в горле, столпившись в панике. Кит забыл обо всем: об окне, старухе, ежиках и своей пульсирующей голове. Зеленая коробочка с сим-картой и инструкциями по подключению все так же лежала там, где он оставил ее минуту назад, а рядом – ржаной заплесневелый сухарь размером с ладонь. Угол сухаря обломан, но осколок лежал рядышком. И никакого айфона.
Он поднял глаза, заметив, что в доме вновь наступила строгая тишина.
– А за окном снежинки тают, – пропела старуха без тени улыбки дребезжащим старческим контральто. Кит мгновенно узнал мотив и все понял. – А и правильно, – осклабилась старуха. – А и верно. На сладенькое вас токмо и приманишь, но откуда бы у меня такому телефону взяться?
Она перестала улыбаться и смотрела на Кита неподвижным взглядом, лицо казалось вылепленным из глины. Таких лиц он видал тысячи. Он был для нее никем. Куском мяса, премудрым пескарем, выуженным на банальную наживку, – не больше.
– Уж ты мне теперь послужишь, – пообещала ведьма. – Послужишь…
Кит кивнул, в голове все пылало. Он представил, как тискал этот сухарь в троллейбусе, ломал его, воображая, что вытаскивает аккумулятор, скребет ногтем неподатливую корку, «вынимая симку», а на деле лишь загоняя под ноготь жесткие, как наждак, крошки. Потом он живо вообразил, как толкается на широком крыльце политеха, между массивных колонн и, тыча сухарем в мажоров, важно произносит: «Эппл надо? Возьми, недорого отдам». Но это было бы лучше, чем заявиться к Ахмеду…
Кит прикрыл глаза, вынул правую руку из кармана, большим пальцем скинул колпачок и воткнул авторучку под тонкое веко с осыпавшимися голубыми тенями.
– Ох, – сказала бабка. Рот ее разом ослаб, распустился в плаксивую гримасу, а целый глаз смешно съехал к переносью. Кит смотрел очень внимательно и даже разглядел зрачок. Сильным толчком ладони он загнал авторучку глубже. Что-то хрупнуло. Тело опрокинулось навзничь, грохнуло об пол, словно с табурета упал промерзший насквозь суповой набор.
Боль в голове усилилась, собираясь в маленький шар над правой бровью, ежики в животе мстительно заворочались. Пипец, подумал Кит, странные праздники. Голова закружилась, Кит плотнее сомкнул веки, а когда открыл, то обнаружил, что стоит, привалившись к огромной и холодной печи. Ну так и должно быть: какие телефоны – такие и избы. На грубо сколоченном столе горела оплывшая свеча. Алюминиевая кружка с темным пойлом соседствовала с неуместной коробочкой. Логотип «Мегафона» смотрелся странно, словно кто-то блевал крошками гнилого сухаря, что лежал тут же, рядышком: «Будущее зависит от тебя». Это верно, решил Кит, рассматривая кучу тряпья на полу: плюшевая жилетка, задранные ситцевые юбки, грубые чулки, раздувшиеся на коленях, колченогий табурет между бесстыдно раскинутых ног, войлочные ботики на резиновом ходу, с замочком, модель «прощай, молодость». Остальное было погружено в густой полумрак. Чернильные углы, заскорузлые от пыли занавески на окнах. Кит еще раз посмотрел на тело. Убил?! Нет?! Плевать, в сущности. С ним-то что будет?
Ага, понятно. Ежики проснулись.
Кит оттолкнулся от печи и побрел к выходу, но через два шага запнулся. Коротко брякнуло железо, большой палец заломило так, что Кит на мгновение позабыл об остальном. Боль была яростно белой, и…
Кольцо.
Металлическое кольцо в полу. Поперек половиц немалая щель.
Мысли ворочались тяжело и больно, пока не столкнулись с оглушительной вспышкой.
Подпол!
«…Вона у меня в подполе скляница с красной крышечкой, а в ей настоечка. Как рукой сымет…»
Кит стоял на крышке люка, покачиваясь, как дряблая водоросль в тихой воде. Брехала все старая, нет там ничего – ни с красной крышечкой, ни с зеленой. Вари, горшочек, вари! Да? А как она, интересно, хотела, чтобы ты ей послужил? С ежиками в пузе, а?! Кит взял со стола кружку со свечой, пламя затрепетало, слабые хлопки звучали, словно щелчки пальцами. Нет, замануха это. Очередной сухарик, как в пакетике с «Кириешками». Нельзя туда. Да?! А че делать?! Сдохнуть?!
Надо посмотреть, решил Кит, хуже не будет. Чтоб ты, горшочек, треснул!
Он потянул за кольцо, превозмогая тошноту и боль. Из черного проема дохнуло сырым холодом.
Кит посветил вниз, разглядывая не слишком пологую лестницу и часть полок с пыльными банками, за которыми смутно проглядывали краснощекие помидоры и пупырчатые огурчики, заплесневелые грибочки и еще какая-то гадость – не разглядеть. Кит немного подумал и надел ботинки, потом присел на край, свесив ноги вниз. Ежики затеяли игривую возню, пришлось немного обождать, Кит сплевывал кисло-горькую слюну вниз между коленей. Пора…
Спускался осторожно, как старик, проверяя каждую перекладину на прочность, прислушиваясь к малейшему треску. Бегло осматривался по пути и, кажется, заприметил на стене электрический выключатель метрах в двух от подножия лестницы. Подпол оказался неожиданно большим, дальние углы и полки не просматривались. Справа или слева? Что карга говорила? Быстрее, некогда уже думать! Кит стоял на предпоследней ступени лестницы, водя свечным огарком из стороны в сторону, воск стекал на пальцы…
Крышка люка с грохотом закрылась.
Кит вскрикнул и выронил импровизированный светильник. Свеча погасла.
– Эй, – сказал Кит громким шепотом. – Эй!..
На большее – не осмелился.
Темнота прильнула к нему холодным телом, коснулась лица. Кит задрожал, лестница под ним опасно зашаталась. Он не знал, на что решиться: лезть наверх или сначала найти и зажечь свечу, попробовать выключатель, и… не двинулся с места, обратившись в слух. Все в нем клокотало: кровь, сердце, дыхание. Воздух с присвистом сочился сквозь зубы, как он ни сдерживался. Ни единого звука над головой. Сама, что ль, свалилась? Крышка откидывалась не полностью, упираясь в угол печи. Вот гадство!
Свет, решил Кит несколько томительных секунд спустя, свет.
Не паникуй…
Он стал нащупывать ногой последнюю перекладину. Куртка шелестела оглушительно. Ага, вот она! Кит встал на земляной пол, одна рука выпустила лестницу и опустилась. Он перевел дыхание. Так, не забыть: справа полки, слева стена – до угла с выключателем не больше полутора метров.
Зажигалка, идиот!
Кит едва не рассмеялся и тут же расслышал в темноте впереди неясный шорох. Е-мое! Некоторое время он не шевелился, да и не смог бы. Горло перехватило спазмом, но ничего не происходило. Темнота по-прежнему нежно целовала в щеки, глаза, губы. Ежики трепыхались.
Показалось тебе, показалось, не бзди!
Шорох повторился, ближе или нет, Кит не понял. Свободная рука медленно – чтобы не шелестела говорливая пропитка – потянулась в карман. Пальцы нащупали зажигалку с почти выкрошенным кремнем. Через секунду, а может быть пять минут, Кит осмелился вытащить руку и даже протянуть ее вперед-вверх. Палец лег на колесико, напрягся…
Слабое частое постукивание, словно сухими деревянными палочками легонько касались стекла, прозвучало как автоматная очередь. Кит крутанул колесико, вспыхнуло пламя, темнота на секунду-две отшатнулась прочь. В двух метрах от себя Кит увидел…
Огонек погас, мозг его еще пытался сложить из затейливого переплетения непонятных палочек и мохрящегося тряпья какой-нибудь знакомый образ, а палец, живущий отдельной жизнью, чиркал и чиркал колесиком, рассыпавшим бесполезные искры. В темноте по-паучьи шевелилось. Теперь ближе…
– А за окном собаки лают, – пропели вдруг над головой и ненадолго подавились скрипучим смешком. – А за окном кого-то… Трам-па-раам! Трам-па-ра-ам! Трам-па-раам!..
Впервые Кит Авторучка пожалел о том, что его никто не будет искать.
Леонид Негуляев Богохульник
Бойцы, растянувшись в цепь, серо-зелеными призраками бесшумно скользили по лесу, на мгновения замирая за толстыми стволами и настороженно осматриваясь, после чего перемещались вперед, к следующему дереву. В их плавном и вместе с тем стремительном движении прослеживалась какая-то закономерность, которую Глеб никак не мог уловить.
Он неуклюже топал метрах в двадцати сзади, с огорчением рассматривая новые хромовые сапоги с налипшими комьями грязи.
«Все в войну играют, – недовольно думал он, обходя лужи. – Кто-то из местных сегодня утром заметил тут двух подозрительных мужиков, и теперь всю роту подняли по тревоге и отправили прочесывать лес. Человек шестьдесят, и это чтобы двоих изловить. Ну солдаты – ладно. А вот меня какой черт сюда занес? Мог бы спокойно в части остаться.
«Все в войну играют, – недовольно думал он, обходя лужи. – Кто-то из местных сегодня утром заметил тут двух подозрительных мужиков, и теперь всю роту подняли по тревоге и отправили прочесывать лес. Человек шестьдесят, и это чтобы двоих изловить. Ну солдаты – ладно. А вот меня какой черт сюда занес? Мог бы спокойно в части остаться.
Это все старлей, Гаврилкин: „Ну что, товарищ политрук, не желаете ли к нам присоединиться? Может, пострелять доведется. А то вы, наверное, разучились автомат в руках держать?“
И все это с такой гаденькой ухмылочкой заявляет, при рядовых и младшем комсоставе».
Почему командир роты сразу, с первого взгляда его невзлюбил, можно было только догадываться, но от этого факта никуда было не деться. Отношения между ними оставляли желать лучшего. Нет, конечно, Гаврилкин вел себя подчеркнуто вежливо и тактично, однако в его серых, глубоко посаженных глазах трудно было не заметить презрение и насмешку.
«И чем я ему не угодил? Тем, что в боевых действиях не участвовал и пороха не нюхал? Так моей вины в том нет, что поздно родился. Конечно, при желании можно было добиться, чтобы еще в сорок четвертом призвали, а там, глядишь, и на фронт попал бы. Рядовым. А так уже успел училище закончить и звездочки получить. Теперь я лейтенант, а он, Гаврилкин этот, хоть и всю войну прошел, только дослужился до старшего. Да я к его возрасту, глядишь, полковником стану. Нет, я правильно поступил. Бандеровцев ловить – это не с фашистами сражаться».
Погруженный в свои мысли, Глеб не заметил, что солдаты застыли за деревьями, а сержант машет ему руками, корча страшные рожи.
От сильного толчка в спину он плашмя упал в липкую грязь. В тот же момент где-то рядом гулко застучал крупнокалиберный пулемет.
По стволу возвышающегося над ним дуба будто ударили большим деревянным молотком. На голову посыпались щепки и кусочки коры. Следующая очередь легла ниже, и пули с чавкающим звуком врезались в землю, взметнув перед лицом фонтанчики воды и грязи.
«Все! Это конец!» – с ужасом подумал Глеб, поняв, что теперь пулеметчик не промахнется. Он представил, как тот слегка приподнимает ствол, совмещая рамку прицела с его так хорошо заметной на фоне опавшей листвы фигурой, и плавно нажимает спусковой крючок.
Сзади сухо затрещали автоматы, и в уши ударил грохот взрыва. Затем еще одного. Всем телом вжимаясь в мокрую, податливую землю, Глеб думал только об одном: как зарыться в нее полностью, с головой, чтобы не видеть и не слышать этого кошмара.
* * *– Ну что, герой! – вернул его к действительности раздавшийся над головой насмешливый голос командира роты. – Вставай, самое страшное уже позади. Если ты такой смелый, что в одиночку на пулемет пошел, чего же это дело до конца не довел? Скажи спасибо Поликарпычу. Он тебя от смерти спас и схорон гранатами закидал. Если бы не он, тут, наверное, много парней полегло бы. Ты ему бутылку поставь, когда домой вернемся!
Глеб поднялся, едва удержавшись на подкашивающихся ногах, и ошалело огляделся.
– Ты, Серега, отстань от парня! – Подошедший особист достал из кармана смятую пачку папирос, протянул ее старшему лейтенанту и чиркнул зажигалкой. – Не видишь, что ли, он еще не пришел в себя. Что мы там имеем?
– Что имеем? – Гаврилкин глубоко затянулся, посмотрев на вывороченные из земли бревна наката полузасыпанной землянки, возле которой лежало несколько трупов, прикрытых плащ-палатками. – Четверых дохлых бандеровцев имеем. И один из моих парней погиб. Рядовой Котов. Две пули в грудь. Если бы не этот деятель, мы бы их тепленькими взяли.
– Ты мне всегда обещаешь хоть одного захватить живьем, – улыбнулся особист. – Да вот только у тебя это почему-то почти никогда не получается. Начальству это не нравится, Серега!
– Да пошел ты, Федя, подальше вместе со своим начальством! – Гаврилкин со злостью выбросил окурок и плюнул под ноги. – Вам легко приказы отдавать. А я своими парнями рисковать не собираюсь. Получится – значит, получится. А нет – так и хрен с ними, с этими бандитами. Все равно их расстреляют!
– Ну ладно, ты только не кипятись. Лучше прикажи солдатам землянку обыскать и трупы в машины отнести.
– Это еще зачем? Мы сейчас их в схорон скинем, землицей присыплем и даже крестик соорудим, чтобы все было по-христиански.
– Нельзя! – Особист посмотрел на своего собеседника, как на несмышленого ребенка. – Ты разве забыл, что эти трупы мы должны на центральной площади вашего городка на сутки на опознание выставить? Чтобы попытаться установить личности.
– Ох и мерзопакостная у тебя служба!
– Не говори! – легко согласился Федор. – Уже давно подал рапорт, однако комбат и слушать о переводе не желает, пока мы тут порядок не наведем.
Закурив, офицеры направились вслед за уныло бредущими к машинам солдатами.
Глеб, с сожалением взглянув на свою новенькую, насквозь мокрую и измазанную в грязи шинель, поплелся следом.
* * *– Вы не обидитесь, товарищ лейтенант? – спросил старшина роты, невысокий кряжистый мужчина лет сорока пяти, отставляя в сторону купленную Глебом бутылку коньяка и разливая по стаканам разбавленный спирт. – Помянем раба Божьего Павла Котова, пусть земля ему будет пухом!
Все молча выпили. Разговор не клеился. Сотрудник особого отдела, капитан Нестеренко, сославшись на неотложные дела, поднялся из-за стола и попрощался.
– А погода так и шепчет: займи, но выпей! – делано бодрым голосом заявил Гаврилкин, выходивший проводить особиста до машины. – Ветер такой холодный, и все небо в тучах. Не иначе к утру снег пойдет. – Зябко потирая руки, он присел к столу, потянувшись за папиросой. – Да и пора уже. Ноябрь на исходе. Ну что, мужики, давайте еще по одной накатим? – без всякого перехода добавил он, разливая спирт по стаканам. – За тебя, Поликарпыч! За то, что ты политрука нашего спас.
– Да это не я. Это его Бог спас, – смутился старшина, поднимая стакан. – Возьми этот бандит прицел немного повыше…
– А ты что, в Бога веришь? – перебил его младший лейтенант Панин, командир первого взвода.
– Верю, Вася! С сорок третьего года. Когда на Малую землю высаживались, в наш сейнер снаряд угодил. Да так удачно, что эта посудина в момент ко дну пошла. А нас в трюме – как селедок в бочке. Я к люку кинулся, а его взрывом заклинило. Что я только ни делал, не могу открыть, и все тут. А вода прибывает. Уже захлебываться начал. И тогда я вспомнил, что крещеный, и крестик на груди нащупал. Начал молиться. Шептать молитвы, которые знал. А точнее – не знал. Так, вспоминал только отдельные фразы.
Потом сознание потерял, а когда в себя пришел – плаваю на поверхности, намертво вцепившись в какую-то доску. Вода ледяная. Дело это было в феврале. И тут опять Всевышний помог. С катера, который рядом проходил, меня заметили и на борт подняли. Хотя тьма вокруг стояла кромешная. Как выжил, до сих пор не пойму. Одно сказать могу – тут без Божьей помощи не обошлось.
Старшина рассеянно посмотрел на зажатый в руке стакан и опрокинул его в рот.
– Не знаю, как вам тогда удалось спастись, товарищ старшина, – вклинился в разговор Глеб, – да только Бог тут ни при чем. Потому как нет его! А вам, товарищи, стыдно должно быть! Ведь вы все командиры. Вам партия воспитание солдат доверила. А вы сидите, уши развесили и слушаете такую чушь.
– Заткнись, политрук! – резко оборвал его командир роты. – Мы на поминки собрались, а не на политинформацию!
– А почему это вы мне рот затыкаете, товарищ старший лейтенант?! – Глеб почувствовал, что уже не может сдержаться, и сейчас выскажет этому человеку все, что о нем думает. – Вы как коммунист должны поддержать меня в этом вопросе и помочь бороться с мракобесием.
– Кто тебе сказал, что я коммунист? – На лице командира появилась мрачная ухмылка.
– А как же иначе? Как вам тогда роту доверили? – растерялся Глеб.
– Сам не пойму.
В голосе Гаврилкина политрук уловил знакомые насмешливые нотки.
– В сорок первом полк доверяли – и ничего, справлялся. А потом в плен попал. Правда, через неделю сбежал и около трех лет партизанил, однако этот факт никого не интересовал. Разжаловали в рядовые и отправили на передовую. А ты, лейтенант, не смей со старшими таким тоном разговаривать! Надо же, задумал Поликарпыча, который тебе в отцы годится, жизни учить!
– Должность у меня такая, товарищ старший лейтенант – политрук! – Глеб почувствовал, что начинает успокаиваться. – Я воинствующий атеист и должен нести это учение в массы.
– Я одного не понимаю, – старшина задумчиво посмотрел на тлеющий огонек папиросы. – Вот вы, лейтенант, в Бога не верите. Ну и что? Ведь это ваше личное дело. Зачем же другим свои убеждения насильно навязывать? Политзанятия проводить, зачеты по работам Ленина и Сталина устраивать?