Есть в Стамбуле и караимы,[103] что не верят Талмуду, учению мудрецов наших, блаженной памяти, но в Пятикнижии они сведущи и все 24 книги Святого Писания знают назубок, как евреи — Отче наш, и у них свои молельни, и одеяние с кистями — малый талит — они не носят, а вешают на стенке в молельне и лишь глядят на него, ибо в Пятикнижии сказано лишь: и узрите[104] покрывало с кистями, а Талмуду, что указал носить его на теле, они не верят, и так же они поступают и с пальмовой ветвью во время праздника Кущей. И есть у них свои мудрецы, что каждодневно освежают толкования Торы, но с раввинами у них спору нет, потому что нуждаются в нас: сами блюдут древние законы чистоты и не оскверняют себя прикосновением к покойникам,[105] а если умрет караим — нанимают бедных евреев, чтоб убрали и похоронили. И раньше сидели они субботними вечерами в потемках и свеч не зажигали, пока не явился им свет Ученья мудрецов наших. И Земля Израиля любезна им, и горюют они о разрушении и запустении ее и шлют утварь и деньги в мидраш свой в Иерусалиме. И они всяко ухищряются, лишь бы взойти на Святую Землю и увеличить свою общину в Иерусалиме, но не выходит у них, потому что однажды хотели они осрамить и опозорить учителя нашего Рамбама,[106] блаженной памяти. Однажды понадобилось мудрецам Иерусалимским тайный совет держать из-за лютых казней, что навалились в то время на Израиль, собрались в караимской молельне, ибо она находилась в долине, в укромном месте. Когда вошли, увидели — одна ступенька торчит. Подняли — и нашли под ней «Мощную длань», книгу Рамбама; положили ее под ноги караимы, чтоб все на нее ступали на позор Рамбаму. Был меж ними раввин — сочинитель «Светоча Жизни»,[107] и наложил он на них страшное проклятие, чтоб община их не росла и чтоб никогда не сподобились караимы в Иерусалиме молиться вдесятером. И с тех пор, если какой караим приедет в Святой город, — другого выносят оттуда вперед ногами. А был случай — попробовали они приехать целым кагалом, и все сгинули от мора, не про нас будь сказано.
Сидели себе любезные наши в Стамбуле и ждали корабля. Раз пойдут посетят могилу праведника Иова, другой раз — могилу написавшего «Посвящение в Мудрецы»,[108] что скончался здесь на пути в Святую Землю, а то пойдут в порт, посмотреть — а вдруг пришел корабль, а с ним Хананья, потому что все еще не отчаялись увидеть его. Хананья, что полсвета обошел и во всех испытаниях устоял, — неужто отчаялся, когда корабль уплыл без него? Наверняка запасся терпением и подождал следующего корабля.
А тем временем р. Шмуэль Иосеф, сын р. Шалома Мордхая Левита, сидел пред мудрецами Константинопольскими и читал все книги и свитки, большие и малые, мудрые и прямые, богобоязненные и отменные, и набирался ума и страху Божьего и постигал Явное и Тайное, а также слог и правила святого языка с секретами его. Дошла до нас грамота, что послал он Собранию любезных наших хасидов во граде Бучаче: Д[а] Х[ранит их] Г[осподь] С[паситель]. Сим сообщаем, что прибыли благополучно в сл[авный] гр[ад] Царьград, на коий и в «Сиянии» намек содержится. Слава Богу, путь наш был легок. Не задержал нас дождь на суше, не испугала буря в море. И здесь к месту было бы описать всю дорогу и все блага, коими осыпали нас б[ратья наши] с[ыны] Щзраиля] в пути, как едой и питьем и ночлегом, так и добрыми советами и честными наставлениями, как в стране басурманской, так и в державе ЕИВ К[есаря австрийского]. Однако от горести сердечной нет сил писать обо всем этом, ибо пречестной р. Хананья, ведомый вам, потерялся в пути, и неизвестно нам, что с ним приключилось. Так и сообщите об этом п[ремудрому] с[удии] г[рада], многая ему лета. Хоть и знаем мы, что не оставил р. Хананья супруги, но, может, один из братьев его умер бездетным и вдова нуждается в Хананье, чтобы восставил семя покойного[109] или освободил ее от обета. Прошу сообщить нам, как поживают учителя наши и раввины и т. д., и р. Авраам — обрезатель крайней плоти Д.Х.Г.С. - что случилось с ним, и передайте привет всем друзьям нашим и возлюбленным, образ которых всегда хранится в нашем сердце и т. д.
На том постоялом дворе, где остановились любезные наши, остановился и хахам — раввин сфарадийский, что вышел посланцем доброго дела, — пробудить в городах Изгнания сострадание к горю и нищете жителей Иерусалима. А сам он мудрец и знаток, и лик его — как лик царский, а очи темны от слез, ибо все города стоят себе под небом, а Божий град низвергнут до самой Преисподней. Спросил посланец артельщиков, куда, мол, путь держат? И где хотят обосноваться — в Иерусалиме, или Хевроне, или в Цфате, или в Тиверии? Рассказал он им о прелестях каждого града, и какая там стоит погода, и какие святые места есть там. Кто жил в Цфате и погребен в земле его — а Цфат построен выше всех городов Страны Израильской и воздух его слаще всех, вмиг душа его влетает в двойную пещеру Махпела, а оттуда — прямо в рай. И в Цфате народы иноплеменные не притесняют Израиль, и даже женщина может гулять без провожатых по городу и за его стенами. И с жильем в Цфате вольготно, и все можно купить втридешева, а там мидраш святого Ари,[110] а в нем амвон, с которого он позвал читать Тору самих отцов мироздания — Аарона первосвященника позвал первым, а Моисея-левита вторым и Авраама — третьим и т. д. А жители Цфата на Торе выращены и богобоязненны и жалостливы. А в двух часах от Цфата стоит гора Мерон, а там пещера, где скрывался р. Шимон Бар Иохай от гнева римлян. Собираются там три раза в год со всех городов Страны Израиля и плачут на могиле его, и сидят там день и ночь и учат книгу Зоар, и три раза это: в месяце Элул и в конце Адара и в праздник Лаг баОмер. А в Лаг баОмер собираются там евреи даже из Дамаска и из Междуречья и из Египта и разжигают костры в бочках с оливковым маслом, и устраивают настоящие пиршества, и пляшут и бьют в тимпаны, и водят хороводы, и поют псалмы и гимны. Это — великое празднество в честь р. Шимона Бар Иохая, ибо в тот же день Дух Божий веселится с праведниками в священных чертогах.
Но важнее Цфата Хеврон, прах его прельстил праотцев, и они погребены там в двойной пещере Махпела, а над ней высится замок, что построил еще царь Давид, мир праху его, но за грехи наши не дают детям Израиля войти в пещеру. Но в воротах есть маленькая скважина, прямо напротив могил праотцев и праматерей, и там зажигают свечи и молятся. А неподалеку от пещеры Махпела могила Рамбама, блаженной памяти, как написано в заключении трактата его «Поучение Человеку»: пошел я вырыть себе могилу рядом с патриархами. А рядом там могилы Иессея, отца царя Давида, и Атаниэля бен Каназа.[111] А внизу пещеры прочих праведников. И обыватели хевронские — собой молодцы и полны добродетелей, а в особенности отличаются они гостеприимством, наподобие того, как отличался этим и праотец Авраам, мир праху его. И весь город окружен виноградниками и апельсиновыми рощами, и там же дубрава Мамре, где ангел явился Аврааму и Сарре, и ключ с живой водой, где омывалась сама праматерь Сарра, мир праху ее, и шатер праотца Авраама, мир праху его. А шатер обложен тесаным камнем, и внутри — колодец, выложенный тесаным камнем, и источник бьет из колодца, и вода его сладка, как мед, и приятна на вкус.
А не хорошо ли жить в Тиверии, она же Тивериада, она же Ракат-Пустица, что там даже пустецы и пустомели полны достоинств, как гранат зерен. Жители Тиверии более проворны и скоры на руку, чем жители других городов, и говорили мудрецы наши и учителя блаженной памяти: «Дай мне, Господи, встречать Субботу в Тиверии».[112] И покойно растут там все злаки и древа заповеданные, в особенности пальмы, и из них они делают себе кущи. А о берег Тиверии плещется Генисаретское море, которое пуще всех морей возлюбил Господь, и источник Мириам[113] сокровен в пучине вод, и открыл нам святой ари, мир праху его, что вода эта исцеляет душу. С другой стороны, горячие источники Тиверии возвращают здоровье телу и исцеляют от всяких болезней. А в конце света восстание мертвых начнется с Тиверии, и из Тиверии придет Избавление, как говорится в трактате «Новогодие», на странице тридцать первой.
Но кто променяет на них святость Иерусалима, престол святости нашей, что стоит против врат небесных?
Глава одиннадцатая ВЕЛИКАЯ БУРЯ В МОРЕ
По истечении нескольких дней настало время кораблю пуститься в море. Поднялись они на борт, а с ними — множество сфарадийских евреев из Стамбула и Измира и из прочих городов Порты, — мужчины и женщины, и, не рядом будь помянуты, необрезанные и обрезанные изо всех народов мира, больше тыщи человек, не считая служителей корабельных и служителей их служителей.
Положили пожитки и стали к молитве, чтоб довелось им прибыть в целости и сохранности в Землю Израиля и чтобы не пострадать по дороге ни от грома, ни от лиха, ни от гада морского. А завершив молитву, разделились на две кучки — одни пошли смотреть, где брать воду для питья и хворост на растопку, а другие пошли посмотреть на корабль и на корабельщиков, что стояли на мачтах, вязали канаты и распускали паруса. И братья наши — сфарадийцы — тоже устроились, развязали торбы, разложили пожитки, вытащили книги, да такие, что приятно посмотреть, — украшенные красными и зелеными кожами и обернутые в разноцветную бумагу, как писаные изразцы в царевых дворцах, и уселись, поджав под себя ноги, и помолились, чтоб сподобились ходить под Богом в Стране Живых и быть похороненными в Иерусалиме.
Глава одиннадцатая
ВЕЛИКАЯ БУРЯ В МОРЕ
По истечении нескольких дней настало время кораблю пуститься в море. Поднялись они на борт, а с ними — множество сфарадийских евреев из Стамбула и Измира и из прочих городов Порты, — мужчины и женщины, и, не рядом будь помянуты, необрезанные и обрезанные изо всех народов мира, больше тыщи человек, не считая служителей корабельных и служителей их служителей.
Положили пожитки и стали к молитве, чтоб довелось им прибыть в целости и сохранности в Землю Израиля и чтобы не пострадать по дороге ни от грома, ни от лиха, ни от гада морского. А завершив молитву, разделились на две кучки — одни пошли смотреть, где брать воду для питья и хворост на растопку, а другие пошли посмотреть на корабль и на корабельщиков, что стояли на мачтах, вязали канаты и распускали паруса. И братья наши — сфарадийцы — тоже устроились, развязали торбы, разложили пожитки, вытащили книги, да такие, что приятно посмотреть, — украшенные красными и зелеными кожами и обернутые в разноцветную бумагу, как писаные изразцы в царевых дворцах, и уселись, поджав под себя ноги, и помолились, чтоб сподобились ходить под Богом в Стране Живых и быть похороненными в Иерусалиме.
Любо-дорого посмотреть, как они сидят. Наряды чистые, движения приятные, облик — как у сынов царских, борода падает на грудь, и читают они со страхом Божиим и скромностью, истово и степенно, шевеля губами и с радостью в сердце. Труд учения приличествует паломникам, идущим в Святую Землю. А жены их сидят рядом, с разрисованными трубками в зубах, и курят табак из круглых стеклянных кальянов. А как услышат они — имя Иерусалим вылетело из уст их мужей, — простирают они ладони к глазам и радостно вторят тем и целуют кончики пальцев, как будто на них отпечатано: Иерусалим. Тем временем солнце спряталось за твердью и воды потемнели. Корабельщики проверили снасти и мачты и сели есть-пить, распевая песни и былины про вино и про русалок в море, что замечают моряков и похищают их души своими напевами. А евреи, со Своей стороны, вознесли вечернюю молитву и освежили душу всякими яствами, а затем перечли Песнь Песней и то место в книге «Зоар», где говорится о грядущем полном слиянии Господа с Собранием Израиля.
Фейга и Цирль, бой-бабы, у которых все в руках горит, убрали и приготовили для себя и спутников своих удобные места и постелили постель. Улеглись почивать, дать роздых Телу, пока не встали на полуночную молитву. Звезды сверкают и прячутся, и другие светила выходят им на смену. В полночь встали сердечные на молитву, а тем временем братья наши сфарадийские терли бобы и варили кофий, питье, пробуждающее сердце и гонящее сон с глаз; в земле Польской кофий почти неведом, но в трактате «Накрытый стол» он упомянут. К братьям своим ашкеназским они отнеслись приветливо и дали им всего — и не только кофию, но и вина, и книг, а в час нужды и заступались за них пред корабельщиками, потому что сфарадийские мудрецы сведущи в иноплеменных языках и некоторые из них по 70 языков знают, как в Великом Синедрионе.
Так мирно протекли три недели. Корабельщики покоряли волну, и корабль плыл себе полегоньку, а сердечные сидели и учили Святое Писание, Мишну и Талмуд или восхваляли Страну Израиля в своих разговорах. Особенно р. Шмуэль Иосеф, сын р. Шалома Мордхая Левита, скрашивал время чудными сказаниями, которыми славится Страна Израиля, к примеру, царь повесил занавес у входа в свой палатин — умный человек раздвинет и войдет. Так и р. Шмуэль Иосеф раздвигал пред ними врата Иерусалима и входил с ними и показывал им все скрытое там. А рядом сидят братья наши сфарадийские, что языка польских евреев не понимают, но видят они ликование собратьев и спрашивают: чему вы так радуетесь? И те отвечают на святом языке: так, мол, и так рассказал нам р. Шмуэль Иосеф, — и тем тоже интересно послушать. Немедля открывает уста р. Шмуэль Иосеф и ведет рассказ на святом языке, как ангел Господень,[114] во славу Иерусалима и про ликование Духа Божьего по прибытию их, ибо с тех пор, как разрушен был Храм, ни дня не проходит без гнева, потому что поклялся Господь, что не вступит он в небесный Иерусалим, пока Израиль не вступит в Иерусалим земной. И братья наши сфарадийские слушают и устами припадают к его словам.
Так мирно протекли три недели, корабль шел себе полегоньку, солнце светило на него днем, а месяц — ночью, и твердь небесная полна звезд и море ведет себя как положено, и валы бегут, как на игрище. Но в глубинах моря поднялся гнев вод, и ветер ударил в мачты корабля. Поднялась огромная буря. Ладью качало туда-сюда, то вправо, то влево, то ее возносит кверху, то кидает вниз, и волны гневно борются с ней, готовые поглотить и ее, и плывущих на ней людишек. Все море полно пены, как будто подменили море-окиян морем белой пены. Блажен, кто обретается в такую ночь у своего очага, огражденный стенами от ветра и крышей от дождя, кто улегся в постель и накрылся пуховым одеялом и слышит шаги ночного сторожа перед домом, кто утром пойдет в талите и тфилин на молитву, затем плотно позавтракает, а затем выйдет на рынок — вести честной торг, кто проводит дни свои и годы в почете людском и умирает, снискав себе доброе имя, и сподобится лечь в землю близ родителей своих и праотцев. Эта ночь прогнала сон с глаз и отняла покой у тела. Постель просолена насквозь, как соленая вода. Шестьсот тысяч валов плюют тебе в лицо да еще и гневаются. Где ты, речка Стрипа, в которой окунались перед наступлением субботы в солнечные дни и куда стряхивали все грехи перед Судным Днем? Несколько сот верст ходу от них до речки Стрипы. Сейчас стоят они среди морей, и валы, огромные, как горы, вздымаются до самой небесной тверди, и ладья то плывет, то летит, как из пращи, и руки моряков устают держать снасти и обуздывать воду. И все плывущие на корабле бьются о борт и кричат, и плачут, и стонут, и лица покрываются холодным соленым потом, и соль стекает капельками с чуба и катится в рот. Кто уже материнское молоко отрыгивает, а у кого подвело живот. Не дай вам Бог, путники морских караванов, испытать такое. А к полночи еще больше разгулялась буря и била по бортам корабля, и снасти лопнули, а рев все нарастал, так что голоса в двух шагах не слышно. Меж мореплавателями поднялось смятение, один простирает руки к небу с мольбой о помощи, а другой рвет на себе волосы, но кто обуздает воду, кто поможет товарищу в трудную минуту? Однако попомним добром славного корабельщика, что места своего не оставил и сердца моряков укреплял, чтоб не отчаялись они в милости Божией и не опускали рук. И вскорости так раскачалась ладья, как будто налетела на рифы и готова разломиться.[115] Вещи полетели вверх, а люди полетели вниз.
Как увидали сердечные, что беда — не шуточная, вспомнили, что когда шли святые паломники в Страну Израиля — р. Нахман из Городенки[116] и р. Менделе из Перемышлян[117] и прочие праведники, — приключилась им подобная беда на море. Взял тогда р. Нахман свиток Торы в руки и сказал: если, не дай Бог, приговорил нас Небесный суд архангелов к погибели, мы — суд Земной вкупе с Господом Богом и Духом Божиим — с этим приговором не согласны и отменяем его, — и все хором ответили: аминь. В этот самый миг взобрался один моряк на мачту и закричал: гляжу я в подзорное стекло и вижу селения Страны Израиля.
Подумали сердечные: вот это были праведники, вот это были богатыри духа, спаси нас, Господь, от беды этой во имя их и во имя Земли Израиля.
Молитва их полбеды откачала, да корабельщики с другой половиной справились, а Господь Бог, в милости своей, всю беду разогнал. И вскорости утих гнев морского царя и вид моря переменился к добру. Так и миновал день без вреда, и ночью никакого ущерба не приключилось.
Месяц вышел и засиял, и корабль поплыл себе спокойно, хворые понемножку оправились.
Луна бледнеет и исчезает, вот уже и настало время солнцу взойти. И с бликом рассвета утихли воды морские и красноватый покров повис над ликом моря. Ладья без сил стояла в открытом море, и легкий ветерок овевал стан мореплавателей.
Сказал один: знаете, что я вам скажу, братцы, похож я на человека, которому показывают сокровищницу царскую. Спускаются с ним в подземелье, ноги его заплетаются, но так как знает он, куда его ведут — в сокровищницу царскую, — все равно радуется. И сказал р. Иосеф Меир: «Кто взойдет на гору Господню и кто восстанет на месте Его святости?»
Сказал р. Иосеф Шмуэль, сын р. Шалома Мордхая Левита: когда бушевало море и заливало корабль, знаете, о чем я думал в тот час? Думал я о том, что приключилось со святым раввином р. Шмельке,[118] да оградит нас Господь во имя этого праведника. Однажды наслали власти лютые казни на общину святого града Никльсбурха, но кесарь еще не утвердил указа о казнях. Поехал святой мудрец к кесарю в Вену, а дело было во время ледохода, когда по реке на корабле не пройдешь. Сказал мудрец своему ученику, св. раввину Моше Лейбу из Сасова:[119] поди принеси, мол, люльку.[120] Пошел тот и принес люльку. Сели они в люльку и отплыли, вышли на течение и стали на ноги. Прочел святой мудрец Песнь Моря, ту, что сложил Моисей, когда разверзлось Чермное море, а ученик повторял за ним, пока не прибыли они благополучно в Вену. А в то время стояли жители Вены на берегу, и видят они: плывут два еврея в люльке по реке, в то время когда и в лодке не проплывешь: льдины огромные, как горы, плывут по реке, гневно наваливаются друг на друга, с шумом, подобным грому. Услышал про это кесарь, вышел со своими советниками и увидел: стоят два еврея в люльке и поют гимн, а льдины, с гору величиной, трутся и наваливаются друг на друга, но люльку не затирают, а раздвигаются и дают ей дорогу. А как пришел праведник к кесарю, сказал ему кесарь: исполню я твою волю, человек Божий, — и отменил указ.