Разносчик порнографии - Виктор Мельников 35 стр.

В этот период были сделаны самые ужасные ошибки в моей жизни: окончательное отречение от отца, обвинение его во всём, что я только смогла придумать, от одиночества мамы (они развелись, когда я была крохой) до его новой пассии чуть ли не моего возраста. Типичная дурость и поиск виноватого, крайнего, о чём, конечно, после я очень сожалела и сожалею до сих пор…

Последовало молчание. Любовь исчезла на несколько дней.

Потом появилась снова, она продолжила рассказ:

…Я просто хочу сказать всем тем, кто перестал верить в сказку – терпите… Просто терпите все эти больные времена и кровоточащие раны… Я знаю, каково это. Месяцами ненавидеть утро… И реветь из ночи в ночь. Из ночи в ночь… Скулить и разлагаться по плитке в ванной… Отрекаться от жизни, потому что жизнь отреклась от тебя. Я знаю, как молчит телефон… Как предательски в «мои сообщения» подбрасываются чужие имена и нелепые «привет-как-дела?». Я знаю, каково это. Когда весь ты из боли… И всё твое существование боль… знаю, как умирает вера, и не стану скрывать, моя вера умирала не раз… А сейчас?.. Сейчас пустота…

Разве можно объяснить, что такое разочарование?.. Легко возненавидеть всех… и всё… и приходится уговаривать себя – жизнь не так плоха… и бывает счастье. И счастливые люди… Просто – мне не повезло, но – обязательно повезет, в другой раз… так устроена жизнь…

Я её прервал, сказал:

– Хватит! Ты убиваешься, когда это пишешь, я вижу.

Но она не могла успокоиться:

– Я хочу выпить, Витя. Отлучусь на минутку…

Я ждал. Несколько минут…

– Ты не представляешь, насколько сейчас мне плохо! Он уродовал меня, насиловал и рвал на куски! Но не успокоился на этом. Он мне однажды сказал, что я всю жизнь буду его помнить… Так и есть! Он заразил меня ВИЧ! Через шприц. У меня вторая стадия. Врачи дают от двух до двенадцати лет…

Начиналась истерика, это чувствовалось.

– Не вздумай мне писать о прошлом! – попросил я её. – Всё! Сжалься над собой! Я тебя прошу, ладно? Пиши настоящее, как есть. Ага?

Я попытался её успокоить.

– Как есть?

– Да.

– Хорошо. Есть следующее: у меня развился никроз печени, сделали несколько операций в Хайфе, удалили желчный пузырь, чистили кровь, посадили на морфин, теперь я инвалид без права на нормальную семейную жизнь. Настоящее радует? При всём этом у меня год был молодой человек, который ждал. Я тебе начала это рассказывать к тому, чтобы спросить в итоге: как бы ты поступил в моей ситуации? Смог бы ты быть с человеком, который готов тебя принять даже с ВИЧ, но при этом каждую ночь, ложась в постель, подвергать его риску?

Я не представлял себя на её месте. Она, видимо, это чувствовала, спросила снова:

– Как бы ты поступил в моей ситуации?

– Не смог, – ответил, чуть подумав.

– Что не смог?

– Подвергать человека риску.

– Вот и я не смогла. Мы с ним остались друзьями. Секса не было. Только петтинг. С презервативом. Но я его люблю!

Она замолчала. Видимо, пила.

Я вспомнил стихотворение Чарльза Буковски, но не стал ей писать. Процитировал для себя:

Я написал:

– Хочу сделать тебе подарок.

– Какой? – оживилась она. Я был уверен, что она сейчас пьяна. А у неё больная печень.

– Выслать свою книгу.

– Буду рада.

Она прислала точный московский адрес. А ещё пригласила в гости.

– Ты часто бываешь в Москве?

Я сказал, что занят до конца лета, работаю. И это была правда. Я боялся заразиться СПИДом.

Это не излечимо. Ибо готов был лечь в постель хоть с самим чёртом в женском обличии, если он понравится! А последствия – вот тут часто и не задумываешься об этом. Ведь Любовь была мне симпатична.

На следующий день я подписал книгу и пошёл на почту.

Переписка ещё продолжается. И будет продолжаться, думаю, как минимум два года.

(Этот рассказ я ей так и не показал.)

P. S. Переписка продолжалась ещё три месяца, я узнал больше правды из первых рук, так сказать, горькой правды. За четыре дня до смерти Любовь написала: «Береги себя». А после её не стало.

Глубокие воды

Такое сравнение, наверное, может показаться неправильным. Но передо мной возникают и множатся промежуточные пространства, где образы дробятся, раскалываются на куски, подобно астероидам, входящим в земную атмосферу. И я слышу слова поэта: «Как нам бороться, если наше оружие невидимо?» Стало быть, я вижу девушку. Она выходит из дома с помадой на губах и кружевами на заднице – фирменные джинсы, обтягивающие худой зад, имеют довольно симпатичную вышивку на интересном месте. Я не знаю, как её зовут, – и это неважно для повествования. Она идёт уверенно. Можно сказать, её походка вызывающая. На неё обращают внимание – и девушке это нравится. Она имеет автомобиль, но ни за что не променяет скорость на вот эти похотливые взгляды серых небритых мужчин и завистливых угрюмых женщин; лица последних, она видит, разрисованы дешёвой косметикой. Лёгкая и нестойкая реальность напоминает ей порнофильм, в котором не участвуют только больные, а она – в главной роли. Кажущаяся доступность огорожена невидимой колючей проволокой, через которую за ней наблюдают. И она это позволяет делать – нате вам, смотрите, любуйтесь, я – яркая картинка, получайте удовольствие, глядя на меня, а я получу удовольствие от ваших ненасытных взглядов, мне это нравится, правда! Ведь я не скрываюсь за тонированным стеклом автомобиля, я доступна, но руками не трогать, однако. Для неё текущая жизнь – дешёвое порно, одни смотрят, другие показывают: поток мутных физиологических жидкостей сменяет полное отсутствие внятного сюжета. Но стоит сменить ракурс и освещение – и порно превращается в эротику. Об этом, правда, она не задумывается, ей тяжело вникать в кинематографические тонкости.

– Привет! – говорит ей кто-то.

Она не замечает его. Очередной придурок, решивший оживить картинку для себя.

– Хорошо выглядишь, – говорит другой прохожий.

Девушка не отвечает и ему. Кстати сказать, сегодня ночью эти два незнакомца, попытавшие счастья с ней заговорить, призовут на помощь виртуальный мир, который создаст для них безупречную иллюзию, а туман, окутывающий границы реальности, отступит, приоткроет некие ориентиры, которые окажутся заманчивыми обнажёнными миражами. А девушка тем временем заходит в бутик – волшебный мир дорогих безделиц и мимолётностей. Здесь здравый смысл и идеалы сгорают на костре тщеславия. Она – постоянный клиент. Таких ценят. Золотая дисконтная карта делает её саму золотой в этих стенах и даёт право на скидку. Такой поход в магазин хорошая самореклама. И девушка пиарится. Когда она делает покупки, отступают все грозные призраки, о которых она слышала, но не более того: войны, эпидемии, катастрофы, апокалипсисы, теракты. Ей улыбаются продавцы, она улыбается в ответ. Но за стенами бутика слышатся завывания фурий. Их заунывный вой исходит отовсюду, и различается здесь, прикрытый форменной блузой и бейджем. Счастливая, девушка покидает бутик, направляется в кафе. Её руки заняты разноцветными пакетами. Она довольна покупками и не замечает тех съёжившихся людишек, идущих навстречу, – какой разительный контраст теперь наблюдаем: с одной стороны, человек, боязливо съёжившийся, с другой – колоссальная жизненная энергия в фирменных джинсах; одних время выбирает, чтобы насиловать, других – чтобы ласкать… но это, не забываем, порнофильм, определение выдано! Да, джинсы девушки, подчеркну, связывают воедино прошлые века, достижения науки, разума и крупных купюр, переплетённых между собой и прикреплённых к одному человеку (есть и другие девушки, женщины и мужчины, на которых завязаны все достижения человеческие, дающие благо, но перед нами – она одна, других не трогаем). Так вот, в это же самое время изверившиеся людишки определяют другую сторону монеты, уже мелкой, правда: дымящиеся развалины, остановившиеся заводы, бесформенные обломки – серость и уныние на лицах… И вот девушка присаживается за свободный столик. Людей в кафе мало: светлое время суток – время, когда существует только настоящее. Девушке становится скучно. Она растеряна. Такое с ней случается редко, но сейчас именно так, и она заставляет себя действовать. Она разрывается между толпой и одиночеством, её разносит в клочья, в ней рушатся внутренние барьеры, но ничего этого никто не видит. Внешне она спокойна, ничего не произошло, всё, как всегда. Действительно, встречаются девушки одарённые, но не умеющие распорядиться своими возможностями разумно. Умение управлять своим даром – особый дар. И она на свой лад начинает действовать – знакомится с официантом, смазливым блондином. Он из тех, изверившихся, думает она, но ещё не покрылся щетиной. И как только они обменялись номерами сотовых телефонов – произошло то, что называется «крушением морали». Для неё. Смысл жизни поменялся. Запахло любовью, которая несовместима с определением «порно». Она быстро допивает заказанный коктейль, не замечая того, что делает это поспешно. Уходить ей не хочется. Блондин обслуживает других пришедших посетителей, она наблюдает за ним и внутри у неё что-то переворачивается. Девушка ничего не понимает, но, как автор, хочу пояснить, что подсознательно она чувствует рубеж двух эпох, и она увидит скоро новый мир, старый останется позади – он ничем её сейчас не удивляет, проплывает мимо, ибо она плохо ориентируется на местности. После старые, негодные дорожные атласы и сломанные компасы сменятся на новые ориентиры. И это произойдёт так скоро, как она этого захочет. Истина очевидна. Но ей вдруг становится страшно, она покидает кафе. Сделав первый шаг, она не уверена – сделает ли второй. И, стало быть, поздно вечером уже звонит блондин, сгорая от желания.

– Я освободился. Встретимся?

Девушка не отвечает сразу. Она вроде готова сказать «да». Это так просто – кажется нам. Для неё – сложно! Она из другого мира, где «ничего не менять, пусть всё остаётся, как есть, не замечать плохого, оно должно остаться в стороне», – есть аксиома. Очевидное «да» смущает её сознание. Она боится взять на себя ответственность, чтобы лишиться девственности. Ибо ответственность грозит наказанием – скорым, суровым и зачастую несправедливым. Как было с её отцом, оберегавшим её, чиновником в прошлом (он всегда говорил ей – я чиновник, это значимо), а теперь арестантом, но в то же время и бизнесменом, собственность которого висела теперь на этой девушке, раздумывающей над предложением симпатичного блондина. Она продолжала гордиться своим отцом – он оставался опорой для неё и стеной, отгораживающей от внешнего мира, откуда сейчас ей звонили. А тем временем пауза затягиваться больше не могла, но девушка раздумывала.

– Так как? – слышит она.

– Нет, я не смогу, – выдавливает она из себя и сбрасывает разговор простым нажатием кнопки.

Перед сном она занимается самоудовлетворением. Лаская клитор пальцами правой руки, она представляет рядом с собой официанта, – казалось, это он прикасается сейчас к ней… Скажу, что мир, конечно, не меняется от того, что восемнадцатилетняя девушка отказала официанту – нет, нет и нет! Но по определению мы присутствуем в порнофильме, поэтому закончу рассказ так: та решительность, проявленная девушкой в кафе, и та непоследовательность позже, напомнили ей случайного пьяного прохожего, вышедшего из-за угла, которого шатало из стороны в сторону. И образ блондина сменился пьяным мужиком с трёхдневной щетиной – она так и не сумела кончить в этот вечер, обозлившись на весь окружающий мир. А официант – он просто постарался позабыть о нашей героине: тихие воды глубоки.

Задний ум

Часто удивляются, как такой-то человек, будучи всегда умным человеком, при должности, скажем, пусть и маленькой, мог так глупо поступить. И сделал он глупость не потому, что не знал, а наоборот – понимал, догадывался, предполагал. Можно сказать, жизнью своей рисковал, но рисковал напрасно, и нет ему оправдания, что он полицай, в звании лейтенанта, молод и неопытен.

В тот день лейтенант Григорий Мясищев вышел на работу с головной болью. И боль эта была похмельной, едкой – пробивала из затылка в лоб, как будто кто-то специально бил по голове, чтобы ему плохо было, стыдно было: должность обязывает быть трезвым на рабочем месте. А с другой стороны, хороший алкоголь, хороший секс и спящая совесть – вот идеальная жизнь любого полицейского.

Пока Мясищев, сидя в кабинете, попивал кофе и стыдился своего нетрезвого состояния, житель села Прудниково, Ерохин Алексей, местный старожил, так сказать, ветеран войны и труда, сматывал удочки, собирался идти домой – не было поклёва, хоть ты убей! Он сложил снасти, осмотрелся – всё ли взял, не забыл: восемьдесят шесть лет, значится, старческий маразм и всё такое. Удостоверившись, что ничего не забыл, Ерохин, сел на кочку, снял левый кирзовый сапог, перемотал портянку, снял правый сапог – да так и остался сидеть с поднятой ногой: дело было не в артрите… То, что он увидел, привело его в ужас, вернуло на шестьдесят пять лет назад – почти у самой воды, в зарослях травы, торчал снаряд большого калибра.

Забыв про портянку, дед Алексей подхватил удочки и мелкими шажками посеменил в село.

Мясищев не был рад деду Алексею. Со своей головной болью – он никому не был рад в своём кабинете. А то, что снаряд времён Великой Отечественной войны торчит на берегу Егорлыкского канала, торчит и может взорваться в любой момент, – ой да как не вовремя! Так всегда, когда плохо тебе – нате, получите дополнительную болячку!

Ерохин провёл Мясищева к опасному месту и с чувством собственного достоинства подобрал забытую портянку, удалился, сославшись на домашнее хозяйство, мол, живность не накормленная.

Первым делом Мясищев закурил, осмотрелся. Затем огородил опасное место самодельными флажками (нарвал камыша и воткнул вокруг), всё как полагается, так сказать, и только после позвонил со своего сотового телефона – благо, деньги имелись на счёте – сотрудникам райвоенкомата, а после дозвонился до МЧС. Своё непосредственное начальство в городе проинформировал в последнюю очередь, чтоб знали, коль так всё сложилось для него. А то вечно претензии, мол, местный участковый не загружен на сто процентов, лодырь. Кстати, везде прозвучал одинаковый ответ, как будто в разных структурах сговорились: «Организуйте оцепление и ждите сапёров, выезжаем!»

Оцепление Мясищев организовал, чётко! Он выхаживал по периметру обозначенной флажками зоны, курил, ходил, курил, снова ходил… садился на кочку, отдыхал, снова вставал, ходил, курил, оглядывался… через пару часов понял – протрезвел. И это вылилось потом: проступила испарина на лбу, взмокла форменная рубаха (пиджак и фуражку он снял).

Далее все действия лейтенанта повторились. И так с раннего утра до позднего вечера.

Наконец стемнело. Сапёров всё не было. Глаза начали слипаться. А есть-то, хочется! Как-никак с бодуна – жор пробирает смертельный. Как быть? Что делать?

И вообще: быть или не быть в «оцепленной» зоне?

Мясищев позвонил на оставшиеся деньги в родное ОВД. Ответ был предполагаем: «Оцепление не снимать, ждать сапёров!» А дело-то к полуночи уже приближалось, Луна светила над головой, вода билась о берег настоящими морскими волнами, рыба плескалась, русалки, водяные – короче говоря, звуки непонятные зазвучали, и боязливо стало Мясищеву, так боязливо, что он решился на единственный верный шаг. Он был уверен в своём решении.

Обернувшись туда-сюда, Мясищев принёс из опорного пункта лопату, аккуратно выкопал снаряд, обтёр его старыми тряпками, которые захватил с собой, взял снаряд под мышку и понёс к себе в кабинет. Запер на три замка, никогда так не закрывал надёжно. И пошёл домой. Поужинать да и вздремнуть малость.

В пять утра дед Алексей разбудил лейтенанта.

– Увезли снаряд? Взрыва я чё-то не слыхивал.

Мясищев ударил себя в лоб ладонью. Скоренько оделся – и в участок. Дед Алексей – за ним.

– Случилось ли, милок, что, а?

– Отстань дед, домой иди, говорю!

Но дед не отставал, он даже нагнал лейтенанта и пошёл с ним вровень.

Мясищев остановился, сказал:

– Дед, проболтаешься, – он сжал кулак, – накажу. Понятно?

– Ты парень молодой, а я старый хер – чего удумал?

Лейтенант огляделся и тихо сказал:

– Снаряд у меня в кабинете – не приехали сапёры! Не мог же я бросить взрывоопасный предмет без присмотра. Спать хотелось, понимаешь?

– Понимаю. И что далече?

– Вернуть надо предмет на место. До приезда сапёров.

– Верная мысль, – согласился дед Алексей. – Давай подсоблю, а? Вдруг чего, а я старый, мне умирать не страшно. Тебя жалко будет.

– Не, сам принёс, сам и ворочу, дед. Вдруг споткнёшься, древний же ты, ноги плохо слушаются тебя, сам говорил. За смерть твою мне отвечать придётся, хоть ты и старый пердун.

– Нынче каждый сам за себя. Я, смотри, с тобой иду. Не гони.

– Дед, не делай глупостей.

– Моя глупость в двух шагах от тебя, милок. Пошли, время не тяни.

Снаряд снесли на прежнее место, быстро и без свидетелей. Закопали. Действия свои Мясищев замаскировал. И вот, стало быть, флажки поправлены, форма очищена и одета – оцепление вышагивает по периметру, дед Алексей сидит чуть в сторонке, курит папиросу.

– И зачем мы так торопились, правда?

– Послушай дед, молчи! – сказал Мясищев. – Без разговорчиков!

Прошло несколько часов. Так никто и не проронил слова.

А к обеду приехали сапёры. Дед Алексей спал на пригорке, лейтенант кидал камни в воду, когда услыхал шум двигателей.

Вскоре участкового и деда отогнали на рубеж безопасного удаления. Сапёры надели взрывозащитные костюмы, приблизились к снаряду, осторожно его откопали, вывернули поржавевший взрыватель (он оказался во взведённом состоянии), погрузили опасную находку в кузов КАМАЗА. И уехали. Представитель МЧС задержался, чтобы поблагодарить лейтенанта Мясищева за оказанное содействие в патрулировании опасной зоны, а деда Ерохина за бдительность, пожал каждому руку, и хотел было уйти, чтобы сесть в УАЗИК, как дед обмолвился:

– А чё так долго-то ехали? Тащить снаряд в участок второй раз мы не собирались. Скажу я вам, начальник!

Мясищев почувствовал, как на его шею опускается гильотина. И подумал: «Старый пердун!»

– Шутки шутить – это по-нашему, – отозвался представитель МЧС. И сел в автомобиль.

Вскоре прозвучал взрыв в старом карьере. Перепуганные птицы все разом взлетели с деревьев.

– Ты, дед, с ума точно сошёл, – сказал Мясищев.

– Я правду сказал, – обиделся дед Алексей и добавил: – Участковых надо беречь, а сапёрам поторапливаться. Дисциплина, знаешь ли… Вот я воевал – за отсутствие дисциплины расстреливали…