Странные это формулы, но необходимые. Если их просто произнести, то что-то возвращается.
В первую очередь устанавливаешь дистанцию. Даешь понять, что это – ты и твои единомышленники, а это – все остальные.
Многое значит каждое из этих слов, но знаки препинания тоже не такая пустяковина.
Очень важны запятые, тире и двоеточия, а особая роль принадлежит кавычкам.
Ведь они что говорят? Что бы сейчас ни случилось, это уже когда-то произошло.
Людям с развитым воображением вспомнится ночь, теплая постель и любимая книга в свете луны.
В этой книге все уже сказано, а теперь как бы повторено. Так дерево на сцене напоминает оригинал.
“Переночевав там в „лучшей“ гостинице Мордвинкина, – сообщает Роше, – нерушимо сохранившей еще с гоголевских времен и полураздетого полового, и миллиарды клопов, кусающих хуже любой цепной собаки, мы на другое утро выехали целым караваном в с. Шаран…”
Почему-то ему весело… Особенно после того, как он увидел, что над этой бедностью, подобно мошкам, реют упомянутые кавычки.
2.
Немного передохнули, и опять вперед. Когда прибыли на место, стали распределять обязанности.
Ритм рассказа совершенно спокойный. Не выделяющий ничего из потока необходимых дел.
“Сообразуясь с местом еженедельных ярмарок и базаров, на которых могли приобрести продукты продовольствия, – пишет Константин Константинович, – мы разделили предоставленную нам часть уезда на несколько участков, среди которых открыли три склада для муки, крупы и соли. Закупку и доставку во все склады и по всем участкам муки, крупы и соли, кирпичного чая и сахара, а также заведование главным складом, сопряженными с этим разъездами и общее руководство продовольственными делами я принял на себя. Затем участки поручили следующим членам отряда: первый участок с центральным при нем главным складом в с. Ратманово в составе двух сел и одного поселка, 504 дворов и 1 582 душ обоего пола поручен К. К Роше и А. М. Гликбергу; второй участок с центральным складом в с. Акборисов о, в составе десяти сел, 481 двора, 2 931 души – О. И. Грабовской и Н. И. Блинову; третий участок с центральным складом в с. Базтееве, восемь сел, 905 дворов, 5 114 душ – сестре милосердия Н. И. Петрашевской и А.С . Васьковскому; четвертый участок – сестре милосердия Е. З. Будзинской – З села, 234 двора, 1484 душ обоего пола; пятый участок – 5 сел, 415 дворов, 2 718 душ обоего пола – сестре милосердия Е. С. Москаленковой. Всего же в шести участках заключается 31 населенный пункт, 2 773 двора и 15 300 душ”.
Важнее всего для Роше “и”. Еще недавно они с Сашей существовали по отдельности, а вдруг образовался этот союз.
Вот так – Роше и Гликберг. Трудно выразиться точнее, чем сказано в этой заметке.
Кстати, не просто Гликберг, а А. М. Гликберг. Словно Саша чуть ли не ровня мировому судье.
Коля представлен как “Н. И.” После такой аттестации как-то неловко оставаться учеником десятого класса.
Никогда эти двое не ощущали такого внимания. Если бы перед их фамилиями стояло “князь”, они бы удивились меньше.
Как бы Саше хотелось показать газету учителю алгебры. Тому самому, что намеревался оставить его на второй год.
Коле тоже есть кому статью предъявить. Вариантов тут даже больше, чем у товарища.
Может, учителя стали бы обращаться по имени? А то получается, что у них есть имя, а у гимназистов его нет.
Так и стоит в ушах: “Блинов, к доске! Опять весь вечер мечтали и не выучили урок?”
Особенно непросто с Гликбергом. Тут и сама фамилия оказывается непроизносимой.
Палец ткнется в лицо, согнется крючком и потянет на себя. Саша приподнимется и пойдет отвечать.
Еще учитель постучит по столу. Точно такой звук получается тогда, когда хотят войти.
Тук-тук, тук-тук… Убедится, что ломится в пустое пространство, и, довольный, раскроет журнал.
Во время поездки Коля понял, что Саша – еврей. Он и раньше знал людей этого племени, но дружбы почему-то не получалось.
Тут именно дружба. Когда полдня не видятся, то оба начинают переживать.
Однажды Коля себя спросил: если бы его приятель был русским, был бы он хотя бы чуть-чуть другим?
Потом сам возмутился этому вопросу.
Как-то не к месту здесь сослагательное наклонение. Потому он так любит Сашу, что он не хуже и не лучше, а такой, как есть.
3.
Прежде в статье Роше мог перейти на стихи, а теперь избегал прилагательных.
Вместо восклицательных и вопросительных ставил точки. Этот знак говорил о том, что возмущения и сомнения позади.
В их положении главное спокойствие. Уверенность в том, что каждый день продвигаешься вперед.
Шаг, а потом еще… Глядишь, и на безопасное расстояние отодвинулись от края пропасти.
“Разъехавшись по своим участкам, – писал Константин Константинович, – мы немедленно приступили к исследованию материального положения людей с тем, чтобы оказать помощь только совершенно неимущим семействам, дряхлым старикам, больным и детям. Для этого заведующие участками обходили все дворы своих деревень и по показаниям сельских старост и почетных стариков, а также после полного осмотра домов и хозяйств составляли именные списки нуждающихся…”
Недавно Константин Константинович был уверен, что слово вмещает все. Что оно больше и горя, и самой смерти.
Нет, не вмещает… Даже такое сомнение закрадывается: вдруг он вообще не писатель?
Таково благотворное воздействие этой поездки. Думаешь не о впечатлении или славе, а только о насущном.
Хорошо бы всех графоманов отправлять на голод. Тогда им станет понятно, каким нелегким делом они занялись.
4.
Ох, и трудно не быть писателем. Хорошо, если выдержишь несколько дней.
Потом опять как заноет. Подумаешь: вдруг сегодня вдохновение не подведет?
В который раз штурмуешь эту крепость. Во всю глотку кричишь: “Сдавайся в плен!”
Слово, конечно, сопротивляется. Только что оно было у тебя в руках, а затем куда-то испарилось.
Ищешь подходов с другой стороны. Пусть остается таким, как есть, но ты прибавишь определение.
Сколько бы ни было лишних слов, они не заслоняют главного. Пропустишь ненужное и видишь все как есть.
“Половину комнаты занимают низкие нары, на голых досках неподвижно сидят полуголые, оборванные, грязные ребятишки, или лежат на невероятных лохмотьях больные, изможденные и опухшие от голода люди… Все протягивают к вам руки, все просят лекарства, наивно веря, что вы одним волшебным словом или прикосновением можете прекратить их муки”.
Обратите внимание, как все надеются на то, что Константин Константинович придет на помощь.
Вот тут все слова на месте. И “протягивают руки”, и “наивно веря”, и “прикосновение”.
Мизансцена известная, только ему в ней неловко. Чем сильнее желание чуда, тем отчетливей мысль: ну какой из меня Христос!
5.
Мечтатель – человек безответственный. Сидит себе в уютном кресле и предается фантазиям.
Иногда заберется так высоко, что не хочется возвращаться. Больно радужные перспективы он нарисовал.
Представляет себя в разных обличьях. С легкостью становится тем или другим.
При этом позу не переменит: только что был Наполеоном, а вот уже Робеспьер.
После поездки они уразумели, что так не бывает. Чтобы стать на кого-то похожим, следует оставаться собой.
К примеру, Константину Константиновичу надо быть Роше. В самых трудных ситуациях не изменять своей фамилии.
Быть Роше – значит чувствовать ответственность. Понимать, что если ты не сделаешь этого, то тебя никто не заменит.
Как бы ему хотелось, чтобы всегда было так. Чтобы никакой разминки в ожидании того, что сейчас что-то случится.
Уж событие так событие. Не какие-то текущие треволнения, а переживания о судьбах мира.
Еще путешественники смекнули, что наравне с другим временем существует другое пространство.
Саша хоть немного поездил, а Коля добрался лишь до Бердичева. Если и догадывался о том, что мир больше, то только благодаря глобусу.
Теперь они могут узнать настоящие масштабы. Река Усень в сто раз шире улицы, а степь не меньше десяти площадей.
Смотришь вдаль и не видишь горизонта. Понимаешь, что раз Господь нас не обидел, нам не следует оставаться в долгу.
Вообще в этой поездке Бог очень помогает. Каждый вечер раскрываешь Вечную книгу и убеждаешься: все именно так.
Тут ведь обо всем сказано. И о долгом пути, и о роли Первого, и о том, что идея невозможна без эха.
Говорите, чудеса и небывальщина? Какая же небывальщина, если у них тоже кое-что получилось.
И в то, что хлеб может быть один, не верите? Тогда Роше или кто-то из его спутников могут немного рассказать.
В Белебее все тоже начиналось с горы муки. По мере того как запасы истаивали, они превращались в буханки.
Вот такая тут арифметика.
Один, поделенный на множество частей. И не пять тысяч, а пять тысяч на пять.
О чем еще говорило Евангелие? Уж не о том ли, что не зря Христос все время странствовал.
Значит, что-то связывает духовный порыв и движение вперед. Не так различны путь правды и просто дорога.
6.
Коля стремительно взрослел. Каждый день прибавлял буквально по несколько лет.
При этом ни одного самого быстрого взгляда на себя, любимого. Где-то в придаточном предложении спрятанного: как же это мне удалось?
Такие путешествия – лекарство от ячества. В другой ситуации он бы не забыл о себе, но сейчас на это нет времени.
Да и, главное, неловко. Что твои горести в сравнении с чужими страданиями!
Не то чтобы раньше Коля не знал о других людях, но никогда себя с ними не соизмерял.
Сейчас он существует только для них. Прежде чем заснуть, пересчитывает не слонов, а мешки с мукой.
Потом эти мешки ему снятся.
Он никогда не думал, что цветом мешки напоминают слонов. Если составить из них очередь, то сходство будет полным.
Вот длинной вереницей они тянутся к водопою.
Долго-долго пьют. Когда насыщаются, удивительным образом превращаются в буханки.
Утром открываешь глаза: опять мешки. К нескольким сотням увиденным во сне прибавляются столько же настоящих.
Наверное, поэтому тон его писем перечислительный. Словно опустив один куль, он принимается за следующий.
“…Сегодня собираем сведения о числе голодающих, которых здесь очень трудно различить от остального населения, так как голодают очень многие, а бедствуют решительно все. Мы собираемся открыть здесь столовую для взрослых, увеличить столовую для детей и расширить пекарню. Мне назначили жить с м-ль Грабовской (которая оказалась очень милой, доброй и распорядительной барышней) в с. Акборисово – в 12 верстах от Шарана. Остальным пришлось ехать гораздо дальше (25 и 37 верст) и, кроме того, жить solo. Мне с Грабовской поручено 10 деревень, лежащих в течении одной речонки и отстающих одна от другой на 3-4 версты…”
Вот это да! Десять деревень, и все на значительном расстоянии друг от друга.
Рядом с ним симпатичная особа. Братья непременно об этом посудачат, но ему как-то не до того.
Какие романы между участниками поездки? Слишком серьезно все, что здесь происходит, чтобы они имели право отвлечься.
“Мы с Грабовской открываем три столовых и две пекарни. Этим можно будет поднять многих больных, прокормить многих ребятишек и вообще помочь многим семьям. Но разве это что-нибудь значит? Ведь из урожая этого года (который, кстати, тут будет и получше нашего) придется возвратить съеденные пайки, придется уплатить частные долги, дотянуть до осени, а потом? Потом опять помощь со стороны Красного креста, опять пайки от земства, помощь со стороны частных лиц… и так будет прозябать народ из года в год…”
Когда другой скажет о народе, то испытываешь неловкость. Слишком большое это понятие, чтобы легко его охватить.
У Коли это слово звучит естественно. Хотя бы потому, что кое-что для народа он все-таки сделал.
Вообще народ на странице революционной газеты – совсем не то же, что народ на голоде.
В первом случае – это просто масса, а во втором – огромное количество конкретных лиц.
Как без этого старика, ребенка, молодой женщины… Даже без самого Коли будет чего-то не хватать.
Да и страдания тут не горести вообще. Всякий раз представляется ситуация.
“Во время зимы поддерживать существование скотины хоть как-то было страшно трудно. Сначала съедалось все, что было в хозяйстве съедобного для скотины, потом крыша, а потом… потом нужно было заложить что-нибудь, взять у кулака за соответствующую цену протухшей и подмоченной для весу ржи и, деля этот запас между детьми и скотиной, задаваться мыслью, что еще можно заложить? Несмотря на помощь от земства, правительства и частную, население подорвано в край. Урожай хотя и хорош, но не вернет всех потерь. Да и то еще от этого урожая нужно платить за все, что они получили. Грустно!..”
Конечно, в газете написали бы как-нибудь иначе. Что-нибудь вроде: “Ужасно” или “Так жить нельзя”.
В Колином “грустно” больше человеческого. Ведь все на самом деле складывается неважно.
Причем не то чтобы было лучше, а стало хуже. Жизнь уныла по определению.
Словом, не следует строить иллюзий. При этом стараться все делать так, как полагается.
Глядишь, станет меньше печали. Хотя бы на несколько столовых и пару тысяч буханок хлеба.
“Я хожу постоянно выпачканным в муке, в рукавах и карманах полно проса. Одним словом, все идет как следует. Одно скверно, что дождь идет уже 10 дней раз по 10 в день, так что моя куртка… и, особенно, резиновые сапоги пригодились больше, чем можно было ожидать”.
Так живут Блинов и его товарищи. Если что-то им мешает, то только дождь.
Стоит ему пойти с утра – и весь день насмарку. Сидишь и ждешь, когда он соизволит остановиться.
Как быстро они со всем освоились. Словно им привычны такие обязанности.
Видно, это и есть чувство авторства. Прежде они участвовали в чужом замысле, а сейчас почувствовали себя творцами.
Кстати, вначале было слово “сотворил”. В Библии так и сказано: “Бог сотворил небо и землю”.
Как же человеку не быть автором? Не попытаться из имеющейся в его распоряжении реальности создать какую-то другую.
7.
На этот счет есть еще одно свидетельство. Газета “Волынь” опубликовала письмо “г-жи П”.
Конечно, это Петрашевская. Та самая, что завершает известный нам список участников поездки.
Тоже никакого желания подчеркнуть свою роль. Даже спряталась за заглавной буквой, чтобы не привлекать внимания.
В самом тексте ее тоже почти нет. Если не считать того, что все это увидено ее глазами.
“Отчего я не доктор!.. Вот тут-то и есть дело. А сколько у нас в Житомире докторов, не имеющих практики и ожидающих карьеры… Сюда бы их… Мне кажется, что я после всего виденного возненавижу все лишнее: ведь это стоит денег, а не лучше ли их отдать на помощь таким горьким страдальцам. Даже муллы и те сидят без хлеба. Но так как они здесь наиболее образованные, то при встрече со мной приветствуют меня: „Здравствуй, сестра милосердная“. Я веду дело свое так: живу в Аднагулове, где у меня устроится 2 столовых… Одна пекарня на 300 чел. Потом езжу в Субханкулово или Нуркеево, Сатыево, Михайловку. Потом приезжаю домой, ем пшенную кашу, выпиваю чашку кофе, затем раздача чая, провизии на другой день, осмотр больных и т. д. Кроме того, записывание расходов. Так изо дня в день. Кругом горе, по ночам снится все пережитое днем”.
Сны, как видите, у всех одинаковые. Пусть сюжеты разные, но тема примерно одна.
К прежнему опыту медичек прибавилось что-то еще. Все же одно дело – сестра милосердия, а другое – милосердная сестра.
Сейчас барышни – милосердные сестры. Недоедая, они думают о том, что разделяют участь подопечных.
Роше тоже написал об отсутствии еды. При этом уточнил, что переживания его спутников не сравнить со страданиями голодающих.
“Живем мы все по татарским деревням, в домах зажиточных татар, которые стараются содрать с нас побольше денег; постоянно ощущаем чувство не то что голода, а недоедания, которое все-таки не имеет ничего общего с недоеданием народа. Встаем мы в пять часов утра и работаем до одиннадцати часов вечера”.
Что говорить, странно. Как может не хватать еды тем, кто единолично распоряжается мукой и хлебом?
Вместе с тем все именно так. В противном случае надо допустить возможность хоть немного обделить местных жителей.
Чуть не каждый день эта проблема. Раздадут запасы и опять видят, что самим не осталось ничего.
8.
Хотя житомирские евреи пока ни при чем, кое-кого из них можно призвать для короткого комментария.
Легко представить эту картину. Глаза непременно опущены вниз, а палец поднят вверх.
Мол, сосредоточьтесь и запоминайте. Сейчас вы услышите не одно из суждений, а настоящую разгадку.
О, этот еврейский палец в небо! Столп и утверждение наконец-то обретенной истины.
По поводу Роше палец будет подниматься много раз. Ведь и тайн тут несчетное количество.
На первом месте, конечно, сентенция:
– Во все века люди мечтают, чтоб все было так, как не будет.
На втором:
– Если бы благотворительность ничего не стоила – все были бы филантропами.
Призовое место получит утверждение:
– Если бы каждый подмел возле своего порога, вся улица была бы чистой.
Главное, о чем предупредит поднятый палец, будет такой вывод:
– Когда Всевышний творит добро, он не хвастается.
И еще:
– Дом горит, часы идут.
Все это имеет отношение к поездке житомирцев. Когда они собрались уезжать, за их повозкой шли сотни людей.
Чего тут только не было! Самый настоящий смотр всех без исключения видов струпьев и язв.
При этом ощущение радости по поводу того, что свои страдания они переживали не в одиночестве.
“…Только тот, кто видел… сотни протянутых ко мне для пожатья мозолистых рук, кто видел слезы на этих темных загорелых лицах и слышал крики: „Прощай, бабай (старик)“, „Спасибо, бабай“, „Без тебя умирал бы“ – может понять, что я пережил в эти минуты”.