Гений был убийцей.
По земным законам он должен быть судим, но таких законов еще нет.
По какой статье он у нас проходит?
Он украл живое тело.
И что потом случилось с телом?
Оно пошло погулять по главной улице.
Оно упало, умерло, ему было плохо?
Вроде бы нет.
Оно звало на помощь? Умоляло о пощаде?
Нет, оно производило впечатление вполне обыкновенного живого человека. И отзывалось на имя Семен Шпак. И даже помнило многое из того, что помнил Шпак.
Но существуют законы Галактики, которые нам пока неведомы. Там, вдали, знают о таком типе преступлений, там за них карают сурово и беспощадно, чтобы неповадно было. Там казнят без всякой надежды на возрождение или воскрешение инициатора преступления, а также нового владельца тела, а также всех, кто проводил техническое обеспечение такой кражи.
Гений слышал о таких законах и пренебрегал ими.
Он достиг того, в чем не преуспели лучшие офицеры Главного штаба. Он – первый из агентов Родины, проникших к цели путешествия. Он сам придумал, он сам изобрел, он сам и исполнил. Поглядим, какие глаза будут у женераля Симки, когда придет сигнал, что канал открыт и готов для прохождения первой партии агентов. Он не переживет. Он застрелится из арбалета.
И тогда – великое единение…
Так думал владелец тела Семена Шпака. И не был уверен в том, что радость по поводу победы его Родины искренняя. Потому он не спешил сообщать о своих успехах.
Сейчас его волновало другое: информации, почерпнутой в мозгу Шпака, было недостаточно. Словно гению досталось полотно с дырами и оторванными краями.
Например, кто идет навстречу и кланяется с улыбкой? Почему у другого прохожего на лице недобрая гримаса?
«Зря ты так себя вел», – говорит третий. А гений не мог вспомнить, что вчера случилось.
Шпак – а именно так мы будем отныне называть гения, ибо он живет в чужой шкуре – направил стопы домой. Он рассудил, что будет легче войти в образ убитого им человека в его доме. Там есть документы, фотографии, любимые вещи, предметы обихода.
Дом оказался длинным, когда-то оштукатуренным деревянным бараком. Он свидетельствовал о равнодушии к людям, столь свойственной не только земным властям. Правда, барак был окружен тополями, а в песочнице возились малыши. Такое у него на Родине давно забыто. А скоро с его помощью исчезнет и здесь. Горько. Почему горько? Разве можно встать на пути прогресса?
Шпак позвонил в квартиру № 2 на первом этаже.
Зинаида была дома, но обратила на Шпака не больше внимания, чем обращают на дождик или сквозняк.
– Чего рано? – спросила она. – Выгнали наконец?
Зина и к сорока годам сохранила крепкую стройную фигуру пионервожатой, соблазнившей Шпака пятнадцать лет назад. Она была на четыре года младше мужа.
– Добрый день, – сказал Шпак. – Сегодня хорошая погода, не так ли?
В любой цивилизации разговор о погоде свидетельствует о расположении говорящего к слушателю.
– Опять напился? – спросила Зина с застарелым раздражением.
– Я не принимал спиртных напитков, – возразил Шпак.
Ему захотелось, чтобы эта женщина, которая является его женой, то есть сожительницей и сексуальным партнером, улыбнулась.
– Улыбка тебя красит, – сообщил он, чем поверг Зинку в смущение.
– А пошел ты! – ответила она. Потом спросила:
– Обедать будешь?
Новый Шпак не знал, что его редко кормили дома, потому что Зинаида полагала, что такой никчемный человек, тем более пропивающий зарплату, лучше уж пусть питается закуской к водке, все равно ничего домой не принесет.
– Большое спасибо, – сказал Шпак. – Я проголодался.
Он и на самом деле проголодался. И не столько ввиду скудности пищи на его родной планете, сколько от волнения. Он забыл позавтракать с утра, и, хоть завтрак был только условностью – чашка пустого чая и две армейские галеты, – желудок требовал этой пищи, он был к ней приучен.
– Спасибо, говоришь? – Что-то смущало Зинаиду в поведении и словах мужа, которого она знала как облупленного и знала, что так он себя не ведет, и если вел, то только сразу после свадьбы. – Ты еще не пробовал.
– А зачем пробовать, если я заранее уверен в твоих способностях.
– Ну ты даешь!
– Ты позволишь сначала вымыть руки?
Зинаида не смогла ничего ответить. Рук благоверный не мыл с той недели.
– Ты заболел? – спросила она.
– Нет. Насморк.
– Тогда мойся. Только с мылом.
– Разумеется, – улыбнулся Шпак.
И тут Зинаида тоже улыбнулась. Впервые за много дней.
О чем Шпак тоже не подозревал.
Улыбка ему понравилась. Это была смущенная, почти робкая улыбка человека, который рад бы смеяться громко и широко, но опасается, что его неправильно поймут.
Мылся Шпак долго.
Это объяснялось просто: он так давно не видел и не пробовал на ощупь или на вкус чистую воду, что не мог насладиться ею. Воду на его родине пили только после многократной очистки, когда от воды как таковой уже ничего не оставалось.
Это была жидкость.
Как вместо супа, второго или компота каждый получал пайку. Или паек, если находился наверху служебной лестницы. Ведь даже среди нищих есть короли, и они кушают голландский сыр, когда остальные помирают с голода.
В шкафчике он отыскал домашнюю рубашку, давно ею не пользовался, но хотелось чего-нибудь чистого. Ведь к хорошему привыкаешь быстро и хочется всегда мыться чистой водой и ходить в чистом белье.
И когда причесанный, отмытый до голубизны кожи, пахнущий Зинкиным шампунем Шпак вышел на кухню, его жена буквально пошатнулась. Такого быть не могло.
Такого на ее памяти не случалось.
Со Шпаком тоже творилось нечто странное и совершенно непривычное.
Он встретился с Зинаидой взглядом и с трудом оторвал его.
Большие голубые глаза в темных, естественного цвета ресницах рассматривали его настолько внимательно и даже упорно, что Шпак задержался в дверном проеме, дыша быстрее и мельче, чем обычно.
– Так проходи, садись, – сказала Зинаида. – Неужели Изю, твоего злейшего врага, выгнали с работы?
– Ты не права, – сказал Шпак. – Изяслав Матвеевич успешно трудится на своем месте.
– Значит, все-таки он тебя выгнал?
– Мне бы этого не хотелось.
В голосе мужа появилась рассудительность и даже расчетливость, словно, прежде чем открыть рот, он прислушивался к внутреннему голосу. А так – весь такой же, даже сивухой немного разит. Значит, с утра принимал.
Семен сел за стол, Зинаида поставила перед ним тарелку. Раньше бы швырнула, кинула, а сейчас не посмела.
Семен зачерпнул ложку супа, медленно покачал головой, держа суп во рту, и проглотил.
Зинаида смотрела, словно он дегустировал вино, выращенное ею на семейном винограднике.
– Знатно, – сказал Шпак. – Чудесный напиток. То есть суп. В жизни не употреблял ничего подобного по сладости ощущения.
– Семен, – тихо сказала Зинаида, – ты здоров? Может, давление подскочило?
– Давление в норме, – ответил муж, как всегда с секунду послушав внутренний голос. – Совершенно нормальное давление. И надеюсь, что в будущем оно не будет выходить из нормы, потому что гипертония чаще всего вызывается неумеренным потреблением алкоголя и жирной, богатой холестерином пищи.
– Вот именно, – сказала Зинаида, которая не раз объясняла это Семену, но он не слушал. А оказывается, запомнил и сделал выводы.
– Ты во мне разочарована?
– Безнадежных людей не бывает, – произнесла Зинаида после паузы. – Добавки хочешь?
– Был бы счастлив.
Котлеты мужу тоже понравились.
Подошла очередь компота. Компот Семен выпил залпом, чем испугал Зинаиду, потому что косточки он забыл выплюнуть. Даже сливовые.
– Ничего страшного, – сказал Шпак. – Выйдут вместе с экскрементами.
– Шутки у тебя дурацкие, – рассердилась Зинаида.
Так всегда со Шпаком. Стоит тебе расслабиться, поверить в возможность исправления этого урода, как он выкинет коленце, и ты понимаешь – случай безнадежный.
– Очевидно, я употребил неточный термин, – сказал Семен. – Ты ожидала слова «дерьмо»?
– Немедленно выйди из-за стола, и чтобы я тебя сегодня больше не видела, пьянь паршивая!
Можно представить себе гнев Зинаиды. Потому что гнев всегда бывает сильнее, если ты расслабился и пропустил неожиданный удар.
– Прости, если не угодил, – покорно произнес Шпак. – А куда мне пойти?
– Сам знаешь. К своим алкашам иди.
И мозг погибшего Шпака подсказал, что алкаши собираются на берегу речки в шашлычной «Английский король». Вот именно так!
Семен не стал спорить, потому что понял, что Зинаида не в том состоянии, когда женщины способны выслушать мужские аргументы.
Он шел по улице. Ноги вели его куда следует.
И тут он увидел киоск «Воды – мороженое».
Вторая сигнальная система сразу выдала ему в мозг ощущение вкуса сливочного мороженого.
Рука отправилась в карман, где лежало восемь рублей, как раз на кружку.
Он шел по улице. Ноги вели его куда следует.
И тут он увидел киоск «Воды – мороженое».
Вторая сигнальная система сразу выдала ему в мозг ощущение вкуса сливочного мороженого.
Рука отправилась в карман, где лежало восемь рублей, как раз на кружку.
Эти деньги нельзя тратить, потому что человек, пришедший в шашлычную без денег, не пользуется уважением товарищей.
Но мороженого ему хотелось куда больше, чем пива.
– Вы чего, Семен? – удивилась девица, которая продавала мороженое. – Я вас здесь никогда не видела!…
– Захотелось, – кратко ответил Семен.
Он развернул мороженое – конус-стаканчик. Бумажку кинул в помойную урну.
Когда гений был еще маленький и его мама заболела лучевым синдромом, от которого не умирают, но мучаются до самой смерти, его отправили на лето к бабушке, в приморский городок
Камни, тогда еще остававшийся в стороне от боевых действий. И там ему давали мороженое. С тех пор городок этот, попавший под водородную бомбу, исчез вместе со своими обитателями и мороженым, а тоска по детской радости осталась.
И можем ли мы осудить Шпака за то, что он предпочел порцию мороженого обыкновенному пиву, которое и сегодня выдается по выходным всем мобилизованным?
Шпак остановился у забора, вид у него был глуповатый и увлеченный.
Это и привлекло Артема Артемовича Груздя.
Артем Груздь, бывший председатель городской организации ДОСААФ, почетный пионер или красный следопыт, относился к славной когорте разоблачителей. Таких не выносят фокусники. Ибо разоблачитель покупает билет в первый ряд, чтобы в самый драматический момент закричать: «Вы смотрите, смотрите, у него из-под мышки нитка тянется!»
Сплетничают, что известный иллюзионист Дэвид Копперфильд, в отрочестве Коткин из Одессы, убил одного такого разоблачителя, но был оправдан судом присяжных. Но это в Америке, у нас убивать разоблачителей не принято.
Я отвлекся.
А если говорить серьезно, то Груздь – фигура опасная и неприятная.
Артем Груздь мучился бездельем, потому что лето еще не кончилось, дети разъехались на каникулы, женщины и мужчины недостойного поведения нежились на курортах или парились в очередях за билетами домой. Единственная радость – пришедшая утром секретная инструкция…
И тут он увидел Шпака.
Со Шпаком Груздь был во врагах.
Шпак как-то накостылял Груздю, несмотря на общественную значимость Артема Артемовича. Груздь с ним судился, но не победил ввиду отсутствия свидетелей.
Шпак ел мороженое.
Груздь почувствовал, что в этом есть подозрительный элемент.
Шпак никогда бы не позволил себе потратить копейку на мороженое, если неподалеку продают пиво.
– Семен, – сказал Груздь, не подходя близко, потому что опасался провокации, – ты чего делаешь?
Выживаемость в условиях тотальной атомной войны и экологической катастрофы возможна лишь для эмфатов, то есть людей с повышенной интуицией.
Гений, а ныне Шпак, относился к породе эмфатов. Он мыслей читать не мог, потому что это мистика, но чувствовал отменно.
И тут он почувствовал злобу, подозрительность и опасность.
Опасность была каким-то образом связана с мороженым. Почему-то его телу нельзя было питаться мороженым. Гений сделал то, что всегда делал.
Он спрятал мороженое в карман.
– Ты чего? – спросил Семен Семенович.
Недаром Груздь был почетным красным следопытом. Он сразу понял, что дело нечисто.
Сделал шаг к Шпаку и велел ему:
– А ну, вынь руку из кармана.
Шпак повернулся и пошел прочь. Он шел прямо, чуть откинув назад голову, чего никогда не делал настоящий Шпак, но в тот момент Груздь еще не заподозрил подмены, он просто решил, что Шпак рехнулся.
Когда Шпак убедился, что этот неприятного вида грузный старик, на котором все висело – и нос, и усы, и живот, – отстал от него, он зашел в первый попавшийся подъезд двухэтажного барака и стал выскребывать из кармана жижу мороженого и совать в рот сладкие липкие пальцы.
В подъезд вошла тамошняя жиличка Светлана, приятельница Зинаиды Шпак, и поразилась, увидев, чем занимается Семен.
– Ты что, рехнулся? – спросила Светлана.
– Нет, спасибо! – Шпак совсем оробел и, оттолкнув с пути Светлану, поспешил домой.
Его путь был отмечен белыми каплями, брызгами и лужицами – мороженое вытекало из кармана и капало с пальцев. В этом прискорбном виде Шпак и заявился домой.
– Это еще что? – спросила Зина.
– Я купил мороженое, – ответил Шпак. – А потом оно стало капать.
Зинаида была быстра и наблюдательна.
– А зачем ты положил его в карман?
Шпак пожал плечами и опустил взор долу, к маленькой липкой белой лужице.
– Хоть бы газетку подстелил. Шпак молчал.
– Ты же пиво пошел пить?
– Мне захотелось мороженого.
– А потом?
– Потом я ел мороженое, а пришел человек, который стал на меня кричать.
– Кто стал на тебя кричать? Да говори ты, не мямли, что еще за мужик попался?
– Артем Артемыч, – признался Шпак.
Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить злого старика.
– Похожий на моржа, – добавил Шпак и вдруг улыбнулся.
Потому что гений, живший в нем, осознал, насколько смешны и неопасны для жизни события, конфликты и страхи, которыми питаются жители этой планеты. Ну мороженое в кармане… ну старик, похожий на моржа… ну жена ругается…
– А ты не улыбайся, – оборвала этот сладкий сон Зинаида. – Сам будешь пол подтирать.
Гений улыбнулся, да так искренне и даже задорно, что у Зинаиды схватило под сердцем – таким он был в тот первый вечер на танцверанде. И сам забыл потом о такой улыбке.
А Шпак не притворялся. Он не мог и не хотел отделаться от щенячьего чувства свободы. Ну хоть прыгай и виляй хвостом!
Она велела ему раздеться, сама быстренько постирала брюки, а он сидел в трусах у телевизора, смотрел одним глазом футбол, а сам все оборачивался – в открытую дверь кухни ему была видна жена. Жена убитого им человека… и самому себе страшно признаться – желанная женщина.
Он где-то читал о такой ситуации. Но в отличие от того героя он был рад тому, что у Шпака оказалась такая милая жена. Могла бы оказаться стерва, корова, уродина… Ему везет на этой Земле.
А Зинаиду смущало то, что Шпак никуда не уходит из дома. Сидит трезвый, не ярится, порой обернется к ней и улыбается.
Что-то случилось. Серьезное и даже пугающее. Потому что таких чудес не бывает. А если и бывают, то тащат за собой на веревке неприятности…
Подошло время укладываться.
Ну и что, казалось бы?
Сколько лет они ложились в кровать, а за последние три года он ни разу на нее не покусился. Засыпал и храпел. А она толкала его, пугала, даже будила. Он проворчит что-то – и снова храпеть!
В тот вечер Зинаида долго стояла под душем. Она ничего не могла с собой поделать: это был ее первый мужчина, это была первая ночь – ну хоть плачь, хоть смейся!
Она боялась, входя в комнату, что он похрапывает как обычно, что ей все это почудилось. А он не спал.
Свет луны заполнил комнату и отразился голубым огоньком в его глазах, они стали глубокими и загадочными… ну почудится же такое немолодой женщине!
«А я еще молода…»
– Ты не спишь? – спросила она тихо, почти шепотом. Никого рядом не было и квартира изолированная, а она шептала.
И сразу перехватило дыхание.
– Я не сплю. Иди ко мне. Он правильно сказал.
Она сбросила ночную рубашку – зачем ей эта хламида! И голой прыгнула под одеяло.
А он протянул ей навстречу руки.
«Боже мой, я же каждую родинку на его теле знаю и ненавижу!»
Он прижал ее к себе, всем телом прижался и замер.
Он дышал часто, и слышно было, как бьется его сердце. Часто-часто.
Ну, сделай что-то…
Она поцеловала его, нежно и щекотно, сначала в щеку, потом, ощупывая губами его лицо, как слепец, ищущий дверь, она дотронулась до уголка губ.
И он застонал, словно впервые ощутил так близко женщину.
– Я так люблю тебя, – прошептал он. – Я так люблю тебя, что не могу, не смею… я умру…
Наконец-то ее губы отыскали его рот.
Она обожглась от этого прикосновения.
Ей казалось, что она молит его овладеть ею, но губы не могли оторваться от его губ, и вместо слов получилось сладкое, низкое мычание.
Она опрокинулась на спину и потянула его к себе… «Ну ляг на меня! Я не могу больше терпеть эту томительную сладость».
– Я не могу! – закричал он. – Я не могу, не смею, я недостоин.
– Нет-нет, не уходи от меня.
– Я не могу.
– Поцелуй меня в грудь. Моя грудь как у молодой, совсем еще тугая, ты попробуй, ну сделай же мне больно! Ты раньше этого хотел!
– Ты с ума сошла. Я не могу причинить тебе боль, моя любимая.
Зинаида знала, что не выпустит его. Пускай себе рыдает, пускай отбивается, как ребенок, которого притащили в ванную и моют ему под краном измазанную вареньем рожицу.
«Почему я думаю о ребенке, о варенье?»
Она протянула вниз, к его чреслам, полную, совершенную, жадную руку.