- Скоро заканчиваешь? - спросил я, зная, что на вечерне-ночную смену девушек в большинстве ларьков сменяют парни - по понятным причинам.
- А чего?
- Да ничего. Надоело мотаться. Устал.
- Волка ноги кормят.
- Тоска какая-то, - сказал я. - Тоска, Мерилин.
Она привыкла к этому прозвищу. Ей нравилось. И она улыбнулась мне, проворчав, однако:
- Знаю я вашу тоску. У вас тоска, а я через вас алкоголичкой сделаюсь.
Я молча стал ждать объяснения. Мужчине с такими особами надо быть помолчаливей. Это их дисциплинирует. И она объяснила:
- У каждого тоска, каждый говорит: давай выпьем. А у меня, как нарочно, все время совпадает - тоже тоска, еще бы не тоска, пожаришься тут весь день, от идиотов покоя нет, конечно, тоска - ну, и так напорешься, что потом себя не помнишь. А с утра работать. Пивом оттягиваешься - а это ж вредно, это к алкоголизму ведет, - очень серьезно сказала Мерилин и задумалась над своим вполне очевидным будущим.
- А ты бы помаленьку, - сказал я.
- Не получается уже.
- Смотря с кем пить.
- Нет, - сказала Мерилин. - Все. Вот осенью замуж выйду.
- За кого?
- Там видно будет. А то все мои знакомые - ночники. Днем работай, а ночью просят: посиди с нами, скучно. Печень у меня уже от этих посиделок болит.
Она была проста. И ничего в ней не было, кроме слов, которые она говорила, а говорила - что думала. Но на вид - чудо природы. Я вдруг почувствовал настоящий интерес.
- Пропадаю я, Мерилин, - сказал я.
- Что, неприятности? Бывает. Стрючка вон убили.
Никакого Стрючка я не знал, но выразил соболезнования и сказал, что мои неприятности другого рода. Душа болит.
- Ясно... - сказала Мерилин. - Знаешь, что? Не гни оглобли и не топчи мне уши. Ты мне, в общем-то, давно нравишься. Подождешь полчаса?
- Конечно.
Через полчаса я повез ее на квартиру, которую мы снимали вскладчину со Стасиком Морошко и еще несколькими надежными людьми. Я свой пай внес вперед за полгода и имел полное право там гостевать. На эту ночь - я выяснил заранее - квартира была свободна.
Когда мы подъехали, Мерилин сказала:
- А-а...
- Что, была уже здесь?
- Приходилось. Давно. Один раз.
- Тогда бери ключ и иди до хаты.
Я отогнал машину на платную стоянку неподалеку - и сам пошел до хаты. Шел медленно, лениво, интерес, вспыхнувший было там, в клоповнике, быстро пропал. Я, впрочем, доволен был своим равнодушием.
Мерилин вела себя хозяйкой: достала из холодильника водку и закуску, из бара какой-то ликер, сервировала все это на столике меж двумя низкими креслами. Она даже успела застелить постель: в шкафу всегда было полдюжины чистых постельных комплектов, которые потом специально нанятая женщина относила в прачечную. Она же и убиралась здесь - а после некоторых попоек, дебошей и афинских ночей в русском вкусе (с блевотинкой непременной, то есть) дело это нелегкое.
Мерилин уже и в тапочках была, по-домашнему, и халат нацепила (их несколько висело в ванной), а под халатом наверняка уже ничего не было.
- Ты только Сороке не говори, - сказала она .
Сороку я знал ровно столько, сколько неведомого погибшего Стрючка, - и с легким сердцем пообещал.
- Я ведь секс не люблю и с кем попало не лягу, - продолжала Мерилин. Я эротику люблю и люблю тех, кто мне нравится. А мне мало кто нравится. Ты нравишься. Ты на американца похож. Ковбой.
- Ты была в Америке?
- Щас прям. Но кино же. Я этих фильмов пересмотрела...
- Знаешь что? Ты уже устала от этого, у тебя печень болит. Убери-ка все, кроме еды, покушай как следует да отоспись за все свои бессонные ночи.
- А ты?
- А я поеду домой. Меня жена ждет.
- Не поняла. Прости уж дуру - не поняла.
Мне стало жаль ее. Я сказал:
- Ты тут ни при чем. Просто я чувствую, что не рассчитал силы. Я две недели работаю как проклятый и почти не сплю. Я не смогу ничего. Извини.
Никто другой из мелких гордецов (а почти все мужчины - мелкие гордецы) на моем месте не стал бы придумывать такую позорную отговорку. Но я не мелкий гордец. И я действительно хотел домой, к Нине, к жене. Причем чувствовал влечение к ней большее, чем обычно.
- Какого же черта... - начала Мерилин, но тут же себя остановила. Как ни малоразвита она, а по-женски умна и понимает: задевать мужскую честь попреками относительно слабости - опасно. А вот поднять боевой дух, помочь реабилитироваться - дело чести, святой долг каждой настоящей женщины.
И она усадила меня в кресло, скинула с себя халат и начала поднимать мой боевой дух. Приникнув к чреслам моим.
Я изнутри себя наблюдал за собой - внутренним же. Да, вожделею, пожалуй, но нехотя - и вполне способен держать себя в руках. Пусть она там себе копошится, вздыхает, хлопочет, все это напрасно.
- А вот и врешь, вот и врешь, - шептала Мерилин, эротически трудясь. Ты такой мужик! Вот ты какой мужик! Это просто ужас, какой ты мужик! Сроду у меня не было такого мужика!
И шепот глупый, и слова-то глупые, но вдруг вякнул во мне нечленораздельно холодный наблюдатель - как король, обнаруживший себя голым, - и исчез, и уже не я, а кто-то другой идет по комнате, крепко переступая ногами, несет добычу, швыряет на постель - и набрасывается.
Даже и в этой ситуации, ничего к Мерилин не испытывая, я не мог не постараться покорить ее своим искусством - и старался. Привычка.
...Я уже одевался, а она все липла, все лезла ко мне.
- Когда в следующий раз?
- Не знаю.
- Хочешь, брошу Сороку? Он пикнуть против тебя не сможет, я обеспечу. Сережа! Сережа! Сережа!
- Ну?
- Я тебя люблю. Я давно уже люблю, а сегодня совсем. Ты такой...
- Знаю, - сказал я. - Завтра заеду, заберу ключ от квартиры.
- Почему ты не останешься?
- Не твое дело.
- Ты врешь! Ты нарочно грубишь! Ты меня уже любишь, но боишься своей любви! - воскликнула Мерилин, выпучивая глаза, что, наверное, означало у нее пароксизм страстного гнева (и она чувствовала себя несчастно-прекрасной в эту минуту).
Я расхохотался и ушел. Признаюсь себе: хохот был натужный.
Вернулся я домой не так уж поздно, случалось и позднее, но на этот раз подумал: почему она не спросит, откуда я? чем занимался? что за странный запах примешивается к запаху моего одеколона?
Не спросила - не заметила? Не хочет замечать? Или ей просто все равно? Или у нее настолько широкие понятия о свободе, что она даже допускает временное увлечение супруга? Значит - и себе может разрешить?
Что-то рухнуло.
Что-то сломалось во мне.
Я выпил стакан водки, сел возле нее (она лежала с книгой), сжал ее руку. Она не могла перевернуть страницу и, значит, не могла читать дальше. Но - молчала.
И так я просидел очень долго.
И лишь когда я отпустил ее руку, она спросила:
- Что-то случилось?
- Пустяки. Уже прошло.
Но ничего не прошло - и пройти уже не могло.
Я опять почувствовал в себе какую-то болезненность - как в пору поисков той, которую... - и так далее. Я все-таки убью тебя, моя любимая, звучало во мне навязчиво, как мотив услышанной с утра песенки. Я убью тебя, будь только повод, только повод.
Дня через два вечером, по предварительному сговору, заехал Стасик Морошко: поговорить о деле. Говорить-то он говорил, но пялил глаза на Нину абсолютно беззастенчиво, ее это раздосадовало, и она ушла в спальню читать.
Я рассердился. Я пошел к ней. Я сказал:
- Понимаю, он тебе неприятен, но правила хорошего тона все-таки существуют. Ты хозяйка дома - и будь ею. Ко мне пришел мой товарищ. Если бы к тебе пришла подруга, я бы не стал ее игнорировать, хотя бы из вежливости.
- Разве он тебе товарищ?
Я промолчал.
- Ты просишь опять присоединиться к вам, я правильно поняла?
- Почему ты говоришь со мной таким тоном? Стасик - дерьмо, но я-то что тебе сделал? Ты сейчас глядишь на меня просто с ненавистью! Ты меня ненавидишь? За что? Ты меня боишься? Почему? Если ненавидишь, если боишься почему не уйдешь? Ты такая добрая? Ты слишком хорошо помнишь те истории, которые я тебе рассказывал, - как меня красиво бросали? И не хочешь поступить так же? Не беспокойся, я привык. Я только понять хочу, за что ты меня ненавидишь?
Она смотрела на меня с недоумением (вряд ли, правда, натуральным) и спросила, конечно, то, что должна была спросить:
- Ты напился?
Я подошел к ней, приблизил свое лицо к ее лицу и мощно выдохнул здоровый чистый воздух из своего здорового чистого организма.
- Что с тобой происходит? - спросила она.
- Ничего. Я просто не понимаю, зачем мы разыгрываем из себя счастливую парочку? Ты - умная, молодая, красивая. Я - истаскавшийся циник. Я недавно изменил тебе. То есть, конечно, это громко сказано: изменил, просто захотелось употребить одну девицу - и употребил. У нее интересная кличка Мерилин. Потому что она похожа на Мерилин Монро.
Она молчала, она не требовала прекратить. Она молчала - и я не мог этого понять.
- В чем дело? - спросил я. - Тебе это не интересно?
- Почему? Интересно. Я слушаю. Именно так. Что еще хочешь рассказать?
- В чем дело? - спросил я. - Тебе это не интересно?
- Почему? Интересно. Я слушаю. Именно так. Что еще хочешь рассказать?
- Ты составляешь на меня досье? То есть - историю болезни? Как психоаналитик?
- Нет. Просто слушаю.
- Но отношение-то какое-то у тебя есть к этому?
- Есть.
- Какое?
- Отрицательное.
Стасик Морошко скучал на кухне, а я не мог остановиться, мне нужно было все довести до конца.
- После того, что я тебе сказал, тебе нужно уйти от меня.
- Ты этого хочешь?
Она лежала на постели, уютно подперев рукой голову, и рассматривала меня с совершенно ясным и спокойным видом. Это что-то невероятное было, что-то невыносимое уже.
- Какая разница! - заорал я. - Какая разница, хочу или не хочу! Нормальные женщины после этого уходят! Или хотя бы устраивают скандал!
- Я нормальная. Но скандала не хочу. Уйти... Пожалуй, можно. Но ты не ответил: ты этого хочешь?
- Нет.
- Тогда успокойся и поговорим после.
- Почему после? Почему не сейчас?
Тут явился Стасик Морошко. Он встал в дверях, ухмыляясь, и сказал:
- Ты так орешь, Сережа, что я подумал, что ты вдруг любовью решил заняться. Может, договорим сначала?
- Я тебе не Сережа! - подскочил я к нему. - Это ты для меня - Стасик! А я для тебя - Сергей Валентинович!
- Ну это, положим... - усмехнулся Стасик.
Я схватил его за глотку, сжал пальцами.
- Я не прав?
- Прав, прав, отстань! - испугался Стасик, отрывая руки от своей драгоценной шеи.
- Все должно быть четко. Определенно, - сказал я. - Зачем мы играем в какие-то игры? Тебе нравится моя жена, скажи ей об этом. Ей будет приятно. Больше того, может, она ответит тебе взаимностью.
Стасик смотрел на меня во все глаза.
- Действуй, действуй! - поощрил я его.
И повернулся к Нине.
- Извини, хорошая моя, у меня сегодня дела. На всю ночь. Я, конечно, вру, но некоторые приличия все-таки надо соблюдать. Я учусь у тебя. Мы с тобой вместе столько уже времени, и мне тебя абсолютно не в чем упрекнуть. Ну, какой-то там сокурсник, бедолага, несчастная семейная жизнь! - но ты мне все честно рассказала, а другая бы стала врать, отвиливать! Но я пока еще не такой, я привык врать, вот и вру, вот и объявляю: еду на всю ночь по делам, другая бы спросила, по каким делам, но ты никогда не спросишь. Стасик, у меня идеальная жена в этом отношении, ты обзавидуешься, она никогда не спросит, где я был и что я делал - во сколько бы я ни появился, впрочем, это оттого, что ей глубоко наплевать, где я был и что я делал. Я желаю вам сладостных вздохов, родные мои!
С этими словами я ушел из дома, уехал.
Во мне все дрожало, но, задав себе вопрос - не психоз ли это, я ответил четко и спокойно: нет, не психоз. У меня было ощущение, что я за одну минуту проник в изнаночную суть вещей. В такие-то вот моменты с собой и кончают.
Я очень старался. Я мчался по улицам, не обращая внимания на светофоры. Вот - визг тормозов, вот - чье-то испуганное лицо заглянуло, кажется, в самые глаза, проносясь мимо, а вот - ага! - и мигалка гаишников увязалась за мной. Что ж, пусть попробуют догонят. Убедившись, что все больше отстают от меня, они к мигалке добавили сирену. Чтоб напугать. Я засмеялся, свернул, еще раз свернул и еще раз.
Я поехал медленнее, совсем медленно. И оказался вдруг у клоповничка Мерилин. Но уже вечер и ее, конечно, там уже нет. Все-таки я вышел из машины, заглянул и обрадовался: она там была. Она сидела на каком-то ящике меж двух юных широкоплечих торговцев и надсаживала свою бедную печень, держа в руках стакашек со спиртным напитком.
- Сергей! - обрадовалась она мне.
Парни же не обрадовались, но оба сказали что-то вроде: "Здрс..." Они знали меня.
- Поехали, - сказал я Мерилин.
- Сейчас, сейчас...
- Что-то уж очень круто, - пробормотал один из парней. Он мне, кстати, понравился. У него было умное хорошее лицо с большим носом, который не портил его, а наоборот, придавал ему какой-то аристократический вид, я мельком подумал, что такому лицу подошел бы кружевной воротник, ну а к воротнику соответственно - камзол и прочее - и шпага на бедре. Но лицо лицом, а пить всем вредно, он же успел хлебнуть столько, что некстати охрабрел.
- Это не Сорока? - спросил я Мерилин.
- Какой Сорока, что ты! Сорока в больнице лежит, откачивают его, неизвестно, выберется или нет. Это так, шпундики, - отнеслась она к обоим юным мужчинам. - Я по делу еду, - строго добавила она (информация предназначалась не им, а все тому же Сороке, который, не дай бог, все же выкарабкается из больницы и от этих парней узнает, что подружка его укатила с известной личностью вечерней порой).
Но парень с умным лицом, получив добавочную обиду в виде "шпундика" (словцо меня позабавило), решил повторить свою грозную фразу.
- Я говорю: не слишком ли круто? - сказал он, глядя мне прямо в лицо смелыми глазами.
- Ты что? Ты что? - удивилась Мерилин.
- Я бы на его месте тоже оскорбился, - сказал я. - Он прав. Не позволяйте себя унижать, мальчики. Это главное правило жизни.
- А кто позволяет? - спросил парень с умным лицом. Второй, круглолицый, наголо стриженный, хихикнул: вот уж, действительно!
- Не позволяешь? - спросил я. Слегка нагнулся и тихохонько пихнул умного парня ладошкой в нос, и он свалился со своего седалища, задрав ноги. Но тут же встал - и молча пошел на меня.
Я вышел из клоповника, предоставляя ему - и себе - оперативный простор. В руках у него ничего не было, круглолицый же, выползая вслед за товарищем, взял с прилавка пробочник. Убить нельзя, но пырнуть до болячки можно. Мерилин причитала - однако негромко. Кричать опасно: центр города, милиция кружит вокруг да около.
С обоими я справился так быстро, что скучно рассказывать. Вот уже парень с умным лицом склонил свое умное лицо над землею, стоя на коленях и держась руками за живот, вот уже круглолицый сидит у стены клоповника, прижимаясь к нему спиной, как к родимому дому, и размазывает кровяные сопли по лицу, показывая этим, что ему достаточно, что его больше не нужно трогать.
- Зачем ты? - спросила Мерилин. - Ладно, поехали.
- В другой раз. Печень побереги, Мерилин, ох, побереги печень!
Я вернулся домой. Стасика не было, как я и ожидал. Но и Нины не было. Впрочем, и это я предвидел тоже. Выпив за полчаса бутылку водки, я лег спать.
На другой день я вспоминал все это с удивлением.
Через день взялся было пить - и поехал к Алеше Хворостову, и вот тут-то и узнал о его втором смертельном запое и о том, что его похоронили два дня назад. Почему мне не сообщил никто?
Желанье пить тут же пропало, но хмель еще не прошел, я решил отоспаться - чтобы быть свежим и готовым к любому разговору, и проспал с полудня до утра следующего дня.
Ранним утром следующего дня я подъехал к дому Нины. Открыла мне теща Евгения Иннокентьевна. С видом хмурым, неприветливым.
- Нина спит, - сказала она, держа меня в двери.
- Естественно: в столь ранний час. К сожалению, мне придется разбудить ее.
- Она поздно легла, - решительно сказала Евгения Иннокентьевна, понимая, что впустит меня.
- Потом отоспится. У меня важное сообщение.
- Может, сначала поговорите со мной? Она не хочет вас видеть.
Уже на "вы". Добрый знак!
- Нет, Евгения Иннокентьевна, я с вами говорить не буду. То есть не потому, что не хочу, с вами всегда интересно поговорить, и все же - в другой раз. Сейчас - с Ниной. Она уже проснулась и ждет меня. Вы посмотрите - и увидите, что она проснулась.
Евгения Иннокентьевна отправилась посмотреть.
Я вошел в квартиру.
- Она не спит, - появилась Евгения Иннокентьевна, пожала плечами и скрылась на кухне. Это следовало понимать как приглашение пройти. У меня почему-то было ощущение, что я вхожу в больничную палату. Нина, действительно, выглядела болезненно и лежала как-то по-больничному: на спине, подушка высоко под головой, глаза обращены в никуда - в свою боль.
Я сел возле нее, взял руку.
Молчал, смотрел на нее.
Долго.
- Ладно, - сказала Нина. - Я притворяться не буду. Люблю пока. Вернусь. А там поглядим...
Неделю мы жили - как заново. Будто не было ничего. Она ни словом о происшедшем не обмолвилась, я тоже, оба понимали: разговорами только все испортишь.
Да мне и не до разговоров было, затянувшаяся полоса везения кончилась, на меня посыпались неприятности. Началось с того, что кто-то облил бензином и поджег мою машину, которую я оставил на пять минут вечером, зайдя в магазин. Мне удалось, действуя самоотверженно, пресечь пожар. "Ниссан" стал уродищем, но это даже хорошо: второй раз не покусятся. Я подумал, что это месть тех двух парней, которых я побил. А через день - увидел на двери квартиры явственные следы попытки взлома. Взломать не удалось - или кто-то спугнул, лишь раскурочили отмычкой замок, пришлось менять его. Потом один из моих должников, человек нрава тихого, с которым мне всегда легко было общаться, на мою просьбу вернуть деньги плюс, естественно, проценты, о чем у нас была устная договоренность - и не первый уж раз, вдруг твердо сказал, что не отдаст ни процентов, ни самих денег. Понятное дело, когда тянут, жалуются на отсутствие наличности, просят обождать и т.п. Но тут был прямой вызов, в решительности этого человека было видно не своеволие, а чей-то приказ.