Коллекционер понимал, что беда неминуема: это всего лишь вопрос времени. Ему снились разбухшие от яда трупы, покачивающиеся на волнах. А иногда у него возникало ощущение, будто океан превратился в ванну с ядом и приютил сонмы гадов. Песчанки, жгучие кораллы, морские змеи, крабы, португальские кораблики, барракуды, манты, акулы, морские ежи – кто из них грозил первым впиться в человеческую кожу?
Он отказался от сбора морских раковин и нашел себе другие занятия. У него был договор на поставку ракушек в университет (отправлять разрешалось по одной посылке раз в две недели), но он укладывал в ящики залежалые образцы – церитиды или цефалоподы, которые хранились у него в посудном шкафу, а то и где попало, просто на газете.
В доме вечно толклись посетители. Он без конца заваривал для них чай масала, по возможности вежливо внушал, что конусов у него нет и что их яд может привести к увечью или смерти. Наведались и журналист Би-би-си, и благоухающая женщина из «Интернэшнл трибьюн»; он просил написать, что улитки конусы чрезвычайно опасны, но представителей прессы куда больше интересовали чудеса, чем какие-то улитки; его спрашивали, не пытался ли он прикладывать раковины конуса к глазам; отрицательный ответ неизменно вызывал разочарование.
Через пару месяцев после того, как чудеса прекратились, пресса немного успокоилась, и Тумаини даже стала вылезать из-под койки, но водные такси все равно привозили посетителей – любопытных туристов или желчных старцев без шиллинга в кармане на оплату целительства. Но коллекционер не возвращался к сбору раковин, опасаясь, что кто-нибудь непременно увяжется за ним. Прошло еще немного времени, и почтовый катер, приходивший дважды в месяц, доставил ему письмо от Джоша.
Джош, сын собирателя, работал инструктором на детской базе отдыха в Каламазу. Как и его мать (которая набивала холодильник коллекционера готовыми замороженными обедами тридцать лет кряду, последние двадцать шесть из которых была с ним в разводе), он всегда поступал правильно. В десятилетнем возрасте выращивал кабачки на материнской лужайке за домом, чтобы раздавать их поштучно благотворительным кухням в Сент-Питерсберге. На прогулках всегда подбирал мусор, многократно использовал полиэтиленовые пакеты и ежемесячно отправлял авиапочтой в Ламу написанные брайлем письма на полстранички, перегруженные восклицательными знаками и не содержащие ни одной толковой фразы: «Привет, папа! В Мичигане все супер! У тебя в Кении наверняка жарища! Поздравляю с Днем труда! Горячо люблю!».
Но в этом месяце письмо оказалось совершенно другим.
«Дорогой папа! – говорилось в нем. – Я вступил в Корпус мира! Еду работать в Уганду на три года! И знаешь что еще? Ни за что не догадаешься! Первым делом нагряну к тебе в гости! Читал в новостях, что ты творишь чудеса. „Хьюманитэриан“ даже пропечатал тебя на обложке! Горжусь! До скорого!»
На шестое утро Джош спрыгнул с водного такси. Первым делом он потребовал отчета: почему здесь так мало делается для больных, которые толпились в тени за кибандой.
– Боже ты мой! – восклицал он, намазывая предплечья толстым слоем крема от загара. – Люди страдают! А эти несчастные сироты! – Он склонился над тремя мальчиками из племени кикуйю. – У них ведь лица сплошь облеплены какими-то мошками!
До чего же непривычно было оказаться под одной крышей с сыном и натыкаться в ванной на его бритву. Слышать, как он расстегивает молнии необъятных матерчатых сумок, как негодует («Разве можно кормить собаку креветками?»), как заглатывает сок папайи, чистит кастрюли, протирает рабочие поверхности, – что за субъект поселился у него в хижине? Откуда такой взялся?
Коллекционер всегда подозревал, что совершенно не знает своего сына. Джош воспитывался матерью, в детстве предпочитал ходить на бейсбольную площадку, а не к морю, стряпней интересовался больше, чем конхиологией. И вот ему стукнуло тридцать. Он фонтанировал энергией, благими помыслами и… глупостью. Этакий золотистый ретривер: высунув язык и задыхаясь, бежит за брошенной палкой, лезет из кожи вон, чтобы всем угодить. Израсходовал двухдневный запас питьевой воды, чтобы выкупать тех мальчишек из племени кикуйю. Отдал семьдесят шиллингов за корзину из сизаля, которой красная цена – семь. Непременно всучал посетителям гостинцы – бананы для жарки или галеты, завернутые в бумажку и перевязанные шерстяной нитью.
– Ты живешь и в ус не дуешь, пап, – объявил он как-то за ужином, проведя неделю под отцовским кровом. (Что ни вечер, он приглашал к столу больных – совершенно чужих людей. Сегодня их сотрапезницами стали парализованная ниже пояса девочка и ее мать. Джош знай подкладывал им картофель с карри.) – Можешь себе это позволить.
Коллекционер промолчал. А что тут возразить? Его плоть от плоти, этот тридцатилетний альтруист вырос, можно сказать, из спиралей его собственной ДНК.
Поскольку терпеть Джоша в больших количествах было трудно, а заниматься сбором раковин опасно, учитывая, что преследователи не дремали, коллекционер вместе с Тумаини выскальзывал из хижины и шел гулять по тенистым рощам, песчаным равнинам и душным, безлиственным зарослям острова. Непривычно было держать путь в противоположную от моря сторону, карабкаться по узким тропам, шагать среди неумолчного стрекота цикад. Рубашка его была разодрана шипами, кожу саднило от укусов насекомых, трость натыкалась на незнакомые предметы: это что – столб какой-то изгороди? Ствол дерева? Вылазки эти вскоре пришлось свести к минимуму: в кустах шуршали не то змеи, не то дикие собаки (кто знает, какие твари обитают в островных зарослях?), он размахивал тростью, Тумаини тявкала, и они спешно поворачивали к дому.
Однажды на его пути оказалась улитка конус: она уползла сквозь пыль на полкилометра от моря. Конус текстильный – на рифе такая опасность уже не удивляла, но столкнуться с ней на большом расстоянии от воды – это было уму непостижимо. Как смогла добраться сюда морская улитка? И зачем? Подняв раковину с дорожки, он запустил ее в высокую траву. Впоследствии улитки попадались ему все чаще: протяни руку к стволу акации – а там бродячая улитка; в манговой роще поднимешь краба-отшельника – а у того на спине устроился халявщик-конус. Случалось, коллекционер принимал сосновую шишку за конус «слава морей», а древесную улитку – за конус радужный. Как тут было не усомниться в своих предыдущих идентификациях? Не исключено, что в первый раз он отшвырнул в траву не улитку конус, а «папскую митру» или вообще округлый камешек. Не исключено, что раковина была пустой – ее мог обронить кто-то из деревенских. Не исключено, что популяция конусов вовсе не увеличивалась необъяснимыми темпами, что это игра его воображения. До чего же паршиво не знать ответов.
Все в этой жизни менялось: риф, хижина, бедная трусиха Тумаини. Даже сам остров сделался зловещим, сулил опасности, грозил параличом. По хозяйству теперь управлялся сын: готовил рис, следил, чтобы не кончалась туалетная бумага, пичкал отца капсулами витамина B. Наверное, лучше всего было бы сидеть сложа руки и по возможности не вставать с шезлонга.
Через три недели Джош все же завел этот разговор.
– Перед отъездом из Штатов я почитал кое-какую литературу, – начал он, – о конусах.
Дело было на рассвете. Коллекционер молча сидел за столом и ждал, когда сын подаст ему теплые тосты.
– Считается, что их яд можно использовать в медицинских целях.
– И кто же так считает?
– Ученые. Они пытаются выделить некоторые токсины, чтобы применить их для лечения инсульта. Для борьбы с параличом.
Коллекционер не знал, что ответить. На языке вертелось: вводить яд конуса тому, кто и так парализован, – это верх идиотизма.
– А ведь здорово будет, правда, пап? Если дело твоей жизни поможет тысячам людей?
Поерзав на стуле, коллекционер изобразил улыбку.
– Я только тогда и живу, – продолжал Джош, – когда помогаю людям.
– Тосты подгорают, Джош.
– В мире, пап, есть великое множество людей, которым можно помочь. Ты хоть понимаешь, как нам с тобой повезло? Какое это счастье – быть здоровым? Иметь возможность делиться с другими?
– Тосты, сынок.
– Да к черту эти тосты! Господи! Постыдись! У тебя на пороге умирают люди, а ты все о тостах!
Сын бросился прочь и хлопнул дверью. Коллекционер остался сидеть за столом, вдыхая запах горелого хлеба.
Джош взялся за книги о морских раковинах. Брайлем он овладел в нежном возрасте, когда еще играл за детскую лигу: переодевшись в бейсбольную форму, он сидел в отцовском кабинете и ждал, чтобы мать отвезла его на стадион. Теперь, сняв с полок книги и журналы, он уходил из кибанды под пальмы, где устроили себе лагерь трое мальчишек-сирот из племени кикуйю. И там читал им вслух, с трудом продираясь сквозь публикации в таких изданиях, как «Индо-тихоокеанские моллюски» и «Американский конхиолог».
Джош взялся за книги о морских раковинах. Брайлем он овладел в нежном возрасте, когда еще играл за детскую лигу: переодевшись в бейсбольную форму, он сидел в отцовском кабинете и ждал, чтобы мать отвезла его на стадион. Теперь, сняв с полок книги и журналы, он уходил из кибанды под пальмы, где устроили себе лагерь трое мальчишек-сирот из племени кикуйю. И там читал им вслух, с трудом продираясь сквозь публикации в таких изданиях, как «Индо-тихоокеанские моллюски» и «Американский конхиолог».
– «Анцилла туманная, – зачитывал он, – это раковина изящной формы, с сильно выраженной ребристостью. Колумелла преимущественно прямая».
Мальчишки таращились на него и гудели себе под нос бессмысленные бодрые песенки.
Как-то вечером коллекционер морских раковин услышал, как его сын читает своим подопечным о конусах:
– «Этот великолепный конус имеет прочный и сравнительно тяжелый панцирь с заостренной вершиной. Редкий представитель данного вида, характеризуется белой окраской с коричневыми спиральными полосами».
Мало-помалу, после целой недели такого чтения, мальчишки, как ни удивительно, стали проявлять интерес. Коллекционер слышал, как они сортируют обломки раковин, выброшенные весенним приливом.
– Пузыревидная раковина! – кричал один из мальчишек. – Кафуна нашел пузыревидную раковину!
С визгами и воплями они шарили в расщелинах, складывали раковины в снятые рубашки и волоком тащили к хижине, нарекая самые заметные экземпляры выдуманными именами:
– «Голубая красавица»! «Куриная мбаба»!
Однажды вечером, когда мальчишки ужинали вместе с хозяевами в кибанде, коллекционер слушал, как они, ерзая и подпрыгивая на стульях, барабанят столовыми приборами по краю стола.
– Вы, ребятки, раковины собираете, – начал он.
– Кафуна проглотил ракушку-бабочку! – выкрикнул один из троих.
Коллекционер подался вперед:
– А вам известно, что некоторые ракушки опасны, что в воде живут опасные, вредные существа?
– Вредные ракушки, – пропищал другой.
– Вредные ракуууушки!!! – затянули два голоса.
Ужин продолжился в молчании. Коллекционер сидел и думал о своем.
На следующее утро он сделал второй заход. Джош на крыльце разбивал кокосовые орехи.
– А вдруг мальчишкам надоест играть на пляже и они отправятся к рифу? И напорются на огненный коралл? Или наступят на морского ежа?
– Хочешь сказать, я за ними не слежу? – возмутился Джош.
– Я хочу сказать, что им, не ровен час, втемяшится нарочно подставить себя под ядовитое жало. Их привели сюда россказни о том, что я знаю секрет волшебной ракушки, исцеляющей больных. Они захотят испытать яд на себе.
– Ты не можешь судить о том, – сказал Джош, – что их сюда привело.
– А ты, конечно, можешь? Думаешь, ты достаточно нахватался по верхам, чтобы толкать их на поиск конусов? Да ты спишь и видишь, чтобы они нашли большой конус, получили дозу яда и выздоровели. Излечились от всех болезней. Кстати, с моей точки зрения, они абсолютно здоровы.
– Папа, – простонал Джош, – это умственно отсталые дети. Никуда я их не толкаю, морская улитка им не поможет.
И коллекционер, даром что ощущал себя дряхлым слепцом, решил сам обучить мальчишек сбору раковин. Он повел их к спокойной, теплой лагуне, приказал зайти в воду по грудь, а сам держался рядом и объяснял, какие животные представляют опасность.
– Вредные ракууууушки! – тянули дети и визжали от восторга, когда собиратель забрасывал за риф, на глубину, озлобленного синего краба.
Тумаини лаяла, будто рядом с малышней, в нежно любимом ею океане, сама стала щенком.
В итоге на ядовитое жало напоролся не один из этих ребятишек, не кто-то из посетителей, а Джош. С обескровленным лицом он мчался по берегу и звал отца.
– Джош? Ты где? – прокричал в ответ собиратель. – Я тут показываю ребятам, как обращаться с опоясанным тритоном. Красивая раковина, правда, ребята?
В онемевшем, распухшем кулаке, уже наливающемся кровью, Джош держал улитку конус, которая ужалила его, когда он, привлеченный необыкновенным изяществом раковины, поднял ее с мокрого песка. Коллекционер перетащил Джоша в тень, под пальмы, закутал в одеяло и послал мальчишек за рацией. Джош задыхался, у него был совсем слабый, учащенный пульс. Через час дыхание остановилось, последовала остановка сердца и наступила смерть.
Собиратель морских раковин, потрясенный, стоял на коленях; Тумаини лежала в тени, опустив голову на лапы, а позади сидели на корточках перепуганные дети.
Доктор опоздал на двадцать минут; следом прибыли полицейские на небольших лодках с огромными моторами. Коллекционера отвели на кухню и стали расспрашивать про развод, про Джоша, про этих ребятишек.
Из окна до него доносился рев других моторов: лодки приплывали и уплывали. Собирается дождь, хотел он сказать этим людям – этим полуагрессивным, полуленивым голосам на кухне. Через пять минут хлынет дождь, вертелось у него на языке, но его засыпали вопросами насчет отношений Джоша с этими детьми. Снова и снова (в который раз – в третий? в пятый?) допытывались, почему жена подала на развод. Он не мог подобрать слов. Между ним и миром будто повисли свинцовые тучи; его пальцы, его органы чувств, океан – все ускользало. Моя собака, хотел он сказать, моя собака не понимает, что происходит. Пусть приведут мою собаку.
– Я слепой, – в конце концов произнес он, поднимая руки. – У меня ничего нет.
И тут начался ливень; соломенную крышу трепал муссон. Где-то под половицами заголосили лягушки; их торопливое тремоло радостно приветствовало грозу.
Когда дождь пошел на убыль, коллекционер услышал, как с крыши падают капли, а под холодильником поет сверчок. В кухне зазвучал новый голос, уже знакомый, голос муэдзина, который возвестил:
– Отныне тебя оставят в покое. Как я и обещал.
– Мой сын… – начал коллекционер.
– Слепота, – продолжал муэдзин, взяв с кухонного стола теребру и перекатывая ее по деревянной стойке, – сродни раковине, ты согласен? Раковина защищает моллюска, живущего внутри. Моллюск забьется в раковину и будет в безопасности, так? Разумеется, сюда наведывались страждущие; разумеется, они жаждали исцеления. Что ж, теперь тебя ждет покой. Никто больше не станет требовать чуда.
– Эти мальчики…
– Их сейчас увезут. Они должны находиться под присмотром. Наверное, их определят в детский приют. В Найроби или, быть может, в Малинди.
А через месяц у него в кибанде появились два Джима; в вечерний чай масала они плеснули бурбона. Хозяин уже ответил на их вопросы, рассказал про Нэнси, про Зэму и Джоша. Нэнси, сообщили они, предоставила им исключительные права на свою историю. Коллекционер морских раковин уже предвидел, как будет выглядеть эта история: полночный секс, голубая лагуна, опасный яд африканской улитки, слепой целитель-гуру со своей овчаркой. Смотрите, люди: вот его захламленная ракушками кибанда, вот его жалкие трагедии.
В сумерках они втроем отправились в Ламу. Такси причалило к пирсу, и они зашагали вверх по склону. Из придорожных кустов, из крон склоненных манговых деревьев кричали птицы. В воздухе висел сладковатый запах – вроде как ананаса и капустного листа. Джимам каждый шаг давался с трудом.
На улицах Ламу было многолюдно; торговцы предлагали жаренную на углях снедь: бананы и козлятину-карри. Рядом торговали чищеными ананасами на черенках; дети с коробами через плечо продавали кокосовые пончики мандази и посыпанные имбирем лепешки чапати. Оба Джима и коллекционер морских раковин взяли себе по кебабу и устроились в каком-то переулке, привалившись к резной деревянной двери. Очень скоро проходивший мимо подросток предложил им кальян с гашишем, и Джимы рискнули. Коллекционер чувствовал запах густого, сладковатого дыма и слушал, как булькает вода.
– Вставило? – спросил подросток.
– Не то слово! – Джимы раскашлялись; у них заплетались языки.
Из мечетей до слуха коллекционера долетала напевная молитва, дрожавшая в узких переулках. От этого звука у него возникало странное ощущение: как будто его голова отделилась от туловища.
– Это таравих, – объяснил парнишка. – Сегодня Аллах определяет путь мира на следующий год.
– Попробуйте, – предложил один из Джимов, подтолкнув кальян прямо под нос коллекционеру.
– Не стесняйтесь, – со смешком приободрил второй.
Коллекционер, взяв мундштук, затянулся.
Время перевалило далеко за полночь. Они окликнули ловца крабов, и тот согласился подбросить их домой на своей мтепе с мотором – в северную часть архипелага, мимо прибрежных мангровых рощ. Собиратель морских раковин, подставив лицо ветру, сидел на носу, на проволочной ловушке для крабов. Лодка замедлила ход.