Отходим.
Я вижу как двое наших тащут кого-то долговязого. Без сомнения — Соломона.
Рядом появляется Череп. Без полотенца на лице, со съехавшей на затылок шапкой. Одна из тесемок вырвана «с мясом».
— Уходим! Уходим!! — орет он сквозь шум.
Бежим по взлетке. Вдогонку нам летит несколько табуретов. С грохотом падают позади нас, никого не задев.
Изнутри в дверь канцелярии отчаянно молотит запертый там ответственный по казарме лейтеха. Не повезло ему.
На лестнице мы стягиваем с себя полотенца и каски.
— Что с Соломоном? — орет Борода.
Никто точно не знает. Но у Соломона из бушлата на месте поясницы что-то торчит, какие-то лохмотья.
— Порезали его, — бросает Колбаса на ходу. — Бушлаты в сушилку! И все по койкам!
Дневальный-мандавоха с перекошенным лицом впускает нас. Кивает Бороде и, выглянув на лестницу, закрывает дверь на брусок.
— Все понял? — спрашивает его Борода, стягивая бушлат. — Услышал шум, испугался. Закрыл дверь.
Дневальный кивает, не переставая.
— Звони, вызывай дежурного, — приказывает Борода.
Почти месяц часть шерстили военные дознаватели.
На комполка лица не было.
Замполит Алексеев отменил просмотры кинофильмов и каждый вечер собирал полк в клубе. Читал лекции о воинском долге и дисциплине.
Начмед Рычко старательно опаивал питерских «гостей».
Удивительно, но дело решено было спустить на тормозах. Формально факт драки доказан был — несколько сотрясений и пробитых голов не скроешь. У Соломона — колотая рана, неглубокая, правда. Предположительно отверткой.
На три недели отправили его в госпиталь, к нашей всеобщей радости.
Порешили на том, что драка возникла внутри самой роты. На почве распития спиртных напитков.
Оказывается, почти все старые в роте той ночью были пьяные в хлам. Не слегка выпившие, как наши, а совсем никакие. Когда прибежал дежурный по части с помощником, а за ними — патруль, никто даже толком не мог рассказать, что произошло.
Много позже, когда Борода уже дембельнулся, я узнал некоторые подробности той операции.
Хитрый Борода через третьи руки загнал в роту банку спирта.
Спирт раздобыли так. Ночью, разумеется, с ведома одного из фельдшеров, влезли в кабинет Рычко. Спирт начмед держал в сейфе, перелитый уже из канистр в стеклянные емкости.
Вскрывать сейф не стали. Просто свалили сейф на тщательно вымытый пол и губкой собрали все вытекшее. Отжали в свою тару, поставили сейф на место и ушли.
Взлом и кражу повесили на роту МТО.
Наказали дневальных, ответственного офицера, замполита роты и самого ротного. Нарядами, лишением отпуска и выговорами.
Рычко пытался привлечь и фельдшера, но тот в момент взлома в санчасти отсутствовал — был вызван на КПП для оказания медицинской помощи сержанту Деревенко, порезавшему руку о консервную банку.
Таким образом, и Борода вышел из этой истории сухим.
На всякий случай наш взвод решили расформировать. Но потом передумали и просто сократили наполовину, до пятнадцати человек.
Кончилось наше особое положение в части.
Теперь на КПП и в караул стали заступать попеременно с другими ротами Правда, слава «отморозков» за взводом закрепилась окончательно.
Из старых ушли от нас Подкова, Быстрицкий и Супрун. Убрали десяток осенников, раскидав их по разным ротам.
Из моего призыва перевели только одного — Черепа. Причем — в роту МТО. Сказать, что Черепу пришлось там нелегко — значит, ничего не сказать. Странно, что его там вообще не убили:
Весна все ближе.
Дикие холода позади. Солнце, все еще маленькое и тусклое, теперь показывается чаще. Пару раз случились уже оттепели.
Небо светлеет. Пролежав всю зиму чуть не на крышах казарм, теперь оно поднимается на положенную ему высоту.
Тревога вперемешку с радостью, смутные надежды и тянущая тоска — все это приносит в душу еще не сама весна, но ее предчувствие.
Весна поменяет многое в нашей жизни. Главное — чтобы она настала.
Для этого имеется ряд мероприятий.
Одно из них — выгон зимы из казармы — успешно выполняют бойцы. Машут полотенцами по всей казарме и гонят зиму к выходу.
Уколов заставляет их не просто махать под койками, а ползти под ними и кричать «Кыш!»
Бойцов, как водится, подбодряют пинками.
Нас уже к этому не привлекают. На нашем счету выгоны лета и осени. Теперь мы лишь наблюдаем. Я волнуюсь за друга Арсена — как отнесется к этому маленький горец?
Но Арсен воспринимает все на удивление легко. Скалит белые зубы и крутит полотенце, как пропеллер.
Завтра — первое марта. До приказа наших старых — шестнадцать дней.
Скорее бы.
Потом еще месяц — другой, и их, наконец, в части не будет. А мы, сидя в столовой, посмотрим на вершину горы, где машет нам рукой маленький человечек, опираясь на длинный черпак.
Но до этого надо еще дожить.
Еще одно сезонное мероприятие носит официальный характер. К нему привлекается весь сержантско-рядовой состав.
Имеется даже название — «приближение весны».
Сигнал к действию — появление грачей. По мотивам картины — уже не помню кого — «Грачи прилетели».
Всем выдаются ломы и штыковые лопаты. На ближайшие несколько дней часть превращается в какой-то странный прииск. Кипит работа. Повсюду тюкают ломы, взметается грязно-серое крошево льда. Лопаты вгрызаются в слежавшуюся по обочинам дорог снежно-льдистую массу. Куски голубоватого снега выбрасываются на асфальт, рубятся, растаптываются сапогами.
От работы не увильнуть никому — руководят командиры подразделений. Никаких тебе перекуров. По дорожкам снует неутомимый Геббельс, он же замполка подполковник Порошенко.
Даже Борода держит одной рукой лопату и тычет ей в снег, ковыряя ямку.
Мне работа нравится. В отличие от чистки снега, этого мартышкиного труда, когда ты оглядываешься на только что проделанную скребком полосу и видишь, как ее на глазах вновь засыпает снегом. А полос таких тебе проделать надо не меньше полусотни. А из приоткрытой двери КПП на тебя уже орет дежурный, и ты понимаешь, что снег будет валить всю ночь, и что ты, наверное, сдохнешь к утру прямо на плаце…
Удивительно, но ты не сдыхаешь, и вечером сменяешься, а весь следующий день, до нового заступления, чистишь закрепленную за взводом территорию части. А потом снова сутки в наряде, и пальцы привычно обхватывают ручки скребка:
«Приближение весны» — совсем другое дело.
Здесь ты уничтожаешь врага навсегда. Колешь, рубишь его, швыряешь.
Чтоб больше уже не прикоснуться к нему никогда.
Конечно, снег выпадет следующей осенью и пролежит опять больше полугода. И вновь будут скрестись плацы и возводиться огромные снежные «гробики».
Но уже не нами.
Со страной происходит беда.
Страна решила узнать у самой себя, оставаться ли ей в живых.
Новое, незнакомое многим слово — «референдум».
В курилках закипели споры.
Хохлы-западэнцы торжествуют. Те хохлы, что с Восточной Украины, поумнее, больше молчат или слушают других: Многие растеряны.
Вот и дожили:
Молдаване — все как один за выход из Союза.
Немногочисленные кавказцы — азера и армяне, лишь качают головами.
Замполит полка подполковник Алексеев собрал всех в клубе. Объясняет суть референдума и правила голосования.
Фельдшер Кучер, хоть сам из Львовской области, угрюмо слушает замполита. Наклоняется к моему уху:
— Я тебе одного теперь пожелать хочу — дембельнуться раньше, чем война в стране начнется. Я-то осенью уйду, а тебе до следующей весны тянуть:
— Да брось ты, Игорек: Какая, на хер, война:
Кучер взглядом показывает на кучку сидящих неподалеку молдаван-кочегаров:
— Вот они-то и начнут одни из первых:
На вечернем построении в казарме, после переклички, назначения нарядов и уборщиков, появляется замполит мандавох старший лейтенант Сайгаров.
— У меня объявление. Товарищи! В связи с проводимым завтра референдумом командование части решило объявить завтрашний день Днем демократии:
Строй недоуменно смотрит на замполита.
— Поясняю, — поправляет фуражку Сайгаров. — Объясняю, растолковываю. Подъема завтра не будет:
Строй начинает радостно гудеть.
— Минуточку! Секундочку! — Сайгаров поднимает руку. — Подъем, безусловно и конечно, будет. Но! Подъем будет неофициальный, без команды. Проснетесь, встанете, умоетесь. Завтра у вас по плану — свободный день. Завтрак, просмотр телепрограмм. После обеда — спортивный праздник…
— Вот те нате, бля!.. — роняет кто-то в строю.
Все смеются.
— Отставить смех! — командует Сайгаров, но его мало слушают. — Товарищи, товарищи! Сейчас самое главное. Ключевое, так сказать, мероприятие завтрашнего дня. Каждый из вас завтра должен найти время для исполнения своего гражданского сознания. И долга: И того и другого, одним словом. Вернее, несколькими словами.
Все смеются.
— Отставить смех! — командует Сайгаров, но его мало слушают. — Товарищи, товарищи! Сейчас самое главное. Ключевое, так сказать, мероприятие завтрашнего дня. Каждый из вас завтра должен найти время для исполнения своего гражданского сознания. И долга: И того и другого, одним словом. Вернее, несколькими словами.
Кличек у Сайгарова две. Одна просто от фамилии — Сайгак. Другая, более меткая, за должность и внешность — Дуремар.
— В спортивном зале клуба будут расположены, установлены и расставленны голосовательные урны. Каждый из вас получит, так сказать, на руки голосовательный бюллетень. Как его заполнять, где и какую ставить галочку, вам уже было подробно рассказано на политинформации. Кто забыл, запамятовал или, там, не помнит, обратитесь ко мне. С этими вот самыми бюллет: — запинается вдруг Дуремар, но быстро находит выход: — С этими бюллетнями вы пройдете в голосовательные кабинки. Или кабинки для голосования. Так даже лучше сказать: — совсем доволен собой замполит.
— Бюллетни следует заполнять: — продолжает было он, но кто-то из строя отчетливо, по слогам, произносит:
— Бюл-ле-те-ни! Бюл-ле-тени! Дуремар, сука-бля:
Сайгаров идет пятнами. Пересиливает себя и скомкав объяснения, командует «вольно!» Строй расходится.
Удивительные вещи начинают случаться, думаю я.
Ночь проходит спокойно. Ни нас, ни бойцов никто не тревожит.
Просыпаюсь за пять минут до подъема. Сегодня он на полчаса позже — воскресенье.
Вспоминаю вчерашние слова замполита. Значит, «подъем!» командовать не будут. Тогда что?.. Не может такого быть: чтоб до завтрака, и в койке, да еще с разрешения командования:
Бойцы проснулись все до одного и негромко переговариваются между собой на койках.
Арсен машет мне рукой.
Я показываю ему жестом — спи!
Семь часов. Дневальный молчит.
Из наших проснулись Кица и Костюк. Мишаня Гончаров спит возле меня. Рот его полуоткрыт, на подушке — пятно от слюней.
Гитлер в наряде, уже оделся и ушел к дневальному за штык-ножом.
Некоторые из старых ворочаются, приподнимают всколоченные головы и ложатся снова.
Пепел мычит что-то из-под подушки.
Бойцы не выдерживают, встают и начинают одеваться.
Борода лежит на спине. Трет лицо руками и открывает один глаз:
— Че за возня? Сказано — демократия, значит — выполнять! Всем по койкам!
Минут через пятнадцать в спальном помещении появляется Сайгаров. За ним растерянно топает дежурный по роте.
— Тащ сташ литинат, тащ сташ литинат: — скороговоркой бормочет дежурный. — Вы же говорили, команду не подавать…
Сайгак хмурится из-под козырька фуражки. Принимается расхаживать между рядов и трясти спящих за плечи.
— Вставайте, вставайте! Голосование необходимо провести организованно, до завтрака! Втавайте! Дежурный, командуйте!
— Ну: подъем, — вяло и негромко произносит дежурный и после паузы добавляет: — Чего тогда надо было про демократию мутить:
— Ты мне поразглагольствуй тут!.. — заводится старлей.
Народ начинает просыпаться от затеянной перепалки и, приподнявшись на локте, с интересом следить за развитием.
Раздаются комментарии:
— Вот тебе и «найдите время» — Сами не знают, бля, чего хочут!
— Без меня меня женили!
— Да здравствует День демократии! Ура, товарищи! Вставай и пиздуй голосуй!
— Голосуй, не голосуй:
— Все равно получишь:
— ХУЙ!!!
Последняя реплика выкрикивается чуть ли не хором.
По лицу Сайгака видно, что он уже не раз пожалел о затеяном.
— Смирна-а-а! — вдруг раздается вопль дневального.
Дежурный срывается с места в сторону выхода. За ним семенит Сайгаров.
Пришел ротный, майор Парахин. Огромный, как мамонт. Человек-трехстворчатый шкаф. Киборг-убийца в шинели.
Некоторые, от греха подальше, встают и начинают одеваться.
Парахин, тяжело ступая, проходит по взлетке и останавливается на ее середине.
Тяжелым взглядом окидывает казарму.
— Не встают! — выныривает из-за его спины Сайгаров. — Я им говорю, а они — не встают!
Майор не удостаивает его ответом.
Ну просто тигр Шерхан и шакал Тобакки. Странно — не в первый раз я вспоминаю мультик про Маугли: Что-то такое в нем все-таки есть:
Ротный неподвижен, как скала..
— Рота связи, взвод охраны: Сорок пять секунд! ПА-А-ДЪЕ-О-О-О-М!
Парахин орет так зычно, что мандавохи, а следом и мы, без возражений вскакиваем и напяливаем форму.
Бойцы прибегают из сушилки с ворохом шинелей.
— Построение на этаже в две шеренги! — уже обычным, но оттого не менее внушительным голосом командует ротный. — Через туалет на выход — шагом марш! Построение внизу в колонну по трое!
Кулак у Парахина здоровенный и твердый. Когда он попадает им по затылку замешкавшегося в дверях Костюка, с того слетает шапка и катится вниз по лестнице.
Строимся возле казармы.
На крыльцо выходит Парахин. Закуривает.
Сизое облачко дыма плывет по влажному мартовскому воздуху.
— Рота, взвод! В направлении клуба! С места! С песней! Шаг-о-о-ом: Марш!
Бух-бух-бух! — печатают шаг сапоги.
Навстречу робким солнечным лучам летит залихвацкая, исковерканная местными талантами песня:
До нас пехо-ота! Хуй! Дойдет!
И бронепо-о-о-езд не! Домчится!
Тяжелый танк! Не доползет!
И заебется да-а-аже птица!
Парахину песня нравится. Он идет сбоку, покуривая и улыбаясь.
Из-под наших сапог летят грязные брызги.
День демократии заканчивается, не успев начаться.
Спортивный праздник, как и обещано, после обеда. Многое отдал бы, чтобы взглянуть в глаза человеку, придумавшему такое название.
Празников как таковых в армии, конечно, нет и быть не может. Праздник — для праздности. Для отдыха, ничегонеделания. Для гражданских, одним словом.
У нас подобного никогда не случается.
«Солдат должен заебаться» — главный закон, и он должен быть исполнен.
Воронцов так объясняет взводу:
— Праздники? Хуяздники. Есть подготовка к праздничным мероприятиям, их проведение, и устранение замечаний. Взвоо-о-о-од!
Согнув руки в локтях, готовимся выполнять команду «Бегом! Марш!»
В направлении спортгородка.
Сегодня — воскресенье.
Спортивные праздники назначается обычно на этот день.
После утреннего развода роты отправляются на стадион или спортгородок. Соревнуются в беге на длинную и короткую дистанции, количестве подтягиваний, подъемов с переворотом или отжиманий на брусьях.
Но сегодня, в честь несостоявшегося Дня демократии, до обеда нас продержали в казарме. Наводили порядок в расположении — подбирали раскиданные Воронцовым вещи, поднимали и выравнивали опрокинутые им тумбочки и койки. Тупо шарились вдоль рядов, разглаживая и «пробивая» одеяла. Ворон вооружился одной из дощечек для пробивки и ловко припечатывал любого подвернувшегося. Досталось даже нескольким «мандавохам».
К обеду заеблись настолько, что чуть не с радостью уже отправились на стадион.
Самое поганое во всем этом — что только вчера был банный день. Только одну ночь и одно утро и походил в чистом.
А теперь пропотевшее белье смогу поменять только в следующую субботу.
— А ну-ка, кони, веселей поскакали! — бежит чуть позади строя Воронцов. — Задорно бежим! Радостно попердывая!
Мы уже знаем, что делать. Просунув язык между зубов, изображаем пердеж. Особенно громко получается у толстого Кицы — оказыватся, на гражданке он играл на трубе.
Пара встречных офицеров — не наших, пришлых, с Можайки — останавливается, разинув рот.
— Не слышу ржания! — кричит перешедший на шаг грузный прапор.
— Иго-го-бля! — отзывается взвод.
«Можайские» смеются, один из них крутит пальцем у фуражки.
Знай наших, бля. Взвод охраны бежит. Кони скачут.
Вбегаем по лестнице на стадион. Старые тут же лезут, давя жесткий наст, ближе к кустам и закуривают. Воздух чистый, лесной. По нему отчетливо плывет запах «шмали».
От кучки старых отделяются Борода и Пепел и идут к нам, чтобы мы не заскучали.
«Рукоход» — длинные, метров десять, наверное, брусья — самый нелюбимый снаряд у Кицы и Гончарова. Первый слишком толстый, второй слишком дохлый. Оба срываются с брусьев, не пройдя и пары метров. Пепел пинает их по задницам и отправляет в начало. Кица, багровея, выжимает себя на брусьях, передвигает одну руку, пытается перехватиться другой и соскакивает. Получает сапогом и вновь пытается залезть на брусья, но уже не может и этого.
Я «рукоходы» — как нижний, брусья, так и верхний — лесенка-лазилка метрах в трех от земли — прохожу легко. Единственная проблема — ломит пальцы от холодного железа.