Как-то напал на большую группу мужиков, занятых вырубкой леса. Стучали топоры, визжали пилы, от многочисленных костров в небо поднимались клубы дыма. Федор подошел к одному из них. Сидело с полтора десятка человек, в большом котле варился обед.
– Добрый день! – приветствовал он крестьян.
– И тебе доброго здоровья, – за всех ответил высокий мужчина с жилистыми руками и корявыми пальцами. – Садись поближе к огоньку, гостем будешь.
– Федором меня звать, – представился он крестьянам. – Боярином новым вам буду.
– Ну что ж, нам что ни поп, тот батька, – кивнул головой мужик и назвался: – Меня Евдокимом кличут.
– Что варите? – поинтересовался Федор.
– Репу заправили, а к ней прибавили кусок дикого кабана. Тут наши охотники походили по лесу, напали на целое стадо. Так что с мясом сегодня.
– И часто мясом пробавляетесь?
– Не жалуемся. Зверья в лесу много, промышляй – не ленись. Ну и сам посуди, боярин, как без мяса при нашем труде? Дерево свалить да еще пень выкорчевать столько силы требуется! Нельзя нам без мяса, не справимся с работой.
– Готовите новый участок под пашню?
– Да, старый истощается. Может, еще пару лет послужит, а потом бросать придется.
Знал Федор про тяжелый труд крестьян, живших подсечным земледелием. Брали они большие участки леса, спиливали и срубали деревья, выкорчевывали пни, сжигали в огромных кострах. Такая земля, удобренная полученной золой, давала хороший урожай четыре-пять лет, а потом приходилось перебираться на новое место и все начинать сызнова. Встречал на пути он немало пустошей, селищ, печищ – это места, где недавно жили и работали крестьяне, но вынуждены были бросить из-за истощения земель.
– Слышал я о вашем тяжелом труде, – сказал Федор. – Да и видеть приходилось в своем имении. Вот только одно спросить как-то не удосужилось: что вы делаете с пнями из-под столетних деревьев, неужели выкорчевываете?
На загорелом от солнечных лучей и пламени костров лице Евдокима появилась снисходительная улыбка, он ответил:
– Да нет, боярин, тут наши деды и прадеды иной способ придумали. Складываем мы костры не где попало, а как раз на этих здоровенных пнях и выжигаем их так, чтобы корни не давали побегов. Ну а потом они сами в земле сгниют.
– И какой урожай получаете? – продолжал допытываться Федор.
– Да по-разному. Сначала, пока земля свежая да золы много, богатый урожай снимаем, по ржи сам-пятый, а то и сам-восьмой получается, а по овсу немного поменьше. Нам хватает и на еду, и на то, чтобы с податью расплатиться.
В это время пожилая женщина стала разливать по глиняным чашкам варево. Евдоким предложил Федору:
– Откушаешь с нами, боярин, не побрезгуешь нашей едой?
– Не побрезгую, – с улыбкой ответил Федор и принял из рук женщины ломоть хлеба, чашку с наваристым хлебовом и куском мяса; тут же в чашке лежала деревянная ложка.
Он пристроился поудобнее и стал есть. Рядом мощно, напористо гудел костер. Метались трепещущие языки пламени, в раскаленных вихрях клубился прозрачный дым, устремляясь ввысь. Взлетали горящие веточки, чертя дымные дуги; изредка на незащищенные места тела падали искорки и жалили тело. Буйство огня влекло к себе, и Федор невольно отрывался от еды и как зачарованный смотрел на костер.
Еда ему понравилась. Он съел всю чашку, поблагодарил и собрался ехать дальше. Его провожал Евдоким. Попридержал за уздцы коня, пока Федор садился в седло, спросил с тревогой в голосе:
– Подать, боярин, не собираешься повышать? Нет таких намерений?
– С чего бы? Войны нас обходят стороной, в Суздальской земле тихо и спокойно. Вот, не дай Бог, война грянет!
– А что, слышно что-нибудь?
– Да вся Русь воюет. То половцы нагрянут, то князья между собой ссору затеют. А на каждую войну большие средства требуются.
– Да уж, конечно…
– Но, на наше счастье, князь Юрий Долгорукий тихо-мирно сидит в своем Суздале и в княжеские распри не вмешивается.
– Вот бы ему и дальше так сидеть!
– Я тоже так думаю! – весело проговорил Федор и хлестнул своего коня.
Около месяца понадобилось Федору, чтобы объехать все селения. Наконец вернулся в терем, вызвал к себе приказчика и сказал:
– Треть домов у тебя не учтена, треть подати боярская семья недополучала. Куда шли средства?
Тот начал клясться и божиться, что трудится честно и бескорыстно, что знать не знал и духом не ведал о новых починках, потому что давно не ездил по боярским владениям из-за своей немощи и частых болезней. Вид у приказчика был цветущий, щеки расплылись от жира, а глаза превратились в узкие щелочки, поэтому Федор не верил ни одному его слову и тут же вынес решение: приказчик сдает все свои дела и отправляется на все четыре стороны.
IV
Осенью 1130 года Андрей и Улита сыграли свадьбу. Когда Андрей во второй раз пришел к отцу с просьбой разрешить ему жениться, Юрий Долгорукий некоторое время подумал, потом сказал степенно:
– Кучковы мне – и Федор, и Яким, и Улита – как родные дети. Можно бы обойтись и без некоторых условностей. Но мы соблюдем все обычаи.
И вот через неделю он сам отправился в терем Кучковых сватать невесту. К этому времени вызваны были из своих имений и Федор, и Яким, к встрече свата были проведены необходимые приготовления.
Юрий Долгорукий, нагнувшись, шагнул в низкую дверь (ее специально делали такой, чтобы каждый, входя в горницу, делал поклон хозяину!), выпрямился и, поведя длинным коршунячьим носом, рачьими глазами стал оглядывать просторную горницу. Следом вынырнула невысокая, худенькая жена его Серафима, бывшая половецкая княжна. За столом сидели Федор и его тетка Аксинья, вызванная по этому случаю из далекого имения.
– Мир дому вашему! – провозгласил князь и перекрестился на образа.
– Милости просим, проходи, гость дорогой, присаживайся, будь как дома, – вскочив со скамейки и распушив свои широкие юбки, словно павлин перья, затараторила Аксинья. – Рады мы гостям хорошим, ничего не пожалеем для встречи, как говорят, чем богаты, тем и рады!
Юрий Долгорукий не спеша прошелся в передний угол, водрузил свое грузное тело в кресло так, что оно затрещало, произнес густым басом:
– Побывал я недавно вместе с сыном Андреем в Киеве, гостил у великого князя Мстислава. Достойно встретил нас мой братец!
– Так и мы не лыком шиты, мы тоже кое-какой припас имеем… – вскинулась было неугомонная тетя, но Федор усмирил ее движением руки.
– Прошлись мы с Андреем по киевским рынкам. Каких только товаров там не повидали! И византийские узорочья, и арабские драгоценности, и разноцветные каменья. Но, как ни искали, не могли мы найти по душе один товар. Говорят, что он хранится в тереме вашем. И вот пришли мы с супругой купить эту бесценную вещь для своего сына Андрея.
– Не знаю, о каком товаре говоришь, князь, – тотчас встряла в речь Юрия Долгорукого Аксинья. – Вроде бы живем мы на виду у всех, ничего не прячем. Может, вы домом обознались, не в те ворота постучались?
– В те, в те, – благосклонно говорил князь. – Только прячете вы этот товар за семью дверями и семью замками. Но, может, смилостивитесь, покажете вашу красу небывалую?
– Если вы про Улиту говорите, то мала она еще, только-только ходить и говорить научилась, – с улыбкой сказал Федор. – Да и не больно она красива, на одну ножку хромает да на один глаз кривовата.
– Может, и так. Но хотим с супругой взглянуть на нее да своими глазами увидеть.
– Что ж, дорогие гости, ваша просьба – для нас закон. Эй, слуги, покличьте Улиту!
Улита вошла в богатом платье, с заплетенными в косу волосами, от волнения ее щеки пылали, а глаза источали лучистый свет. Была она от природы красивой, но в эти мгновения она казалась особенно прекрасной в своей цветущей молодости, и все невольно залюбовались ею.
Юрий Долгорукий крякнул и сказал растроганно:
– Так оно и есть: нигде в мире не сыскать такой прелестницы! Так что, хозяева, продадите свой драгоценный товар? Купец у нас славный, состоятельный и щедрый, любые богатства отдаст!
– Я согласен, – произнес Федор.
– Я тоже, – поспешила поддержать его Аксинья.
Тогда Юрий Долгорукий развернул полотенце и открыл принесенный им каравай хлеба; Федор и Аксинья подошли и разрезали его. Это означало их окончательное согласие на брак. Затем по мановению руки князя слуги внесли угощение, и началось предсвадебное веселье.
Во дворец Юрий Долгорукий вернулся в благодушном настроении. Плюхнувшись в кресло, сказал Андрею:
– Ну, сосватал я тебе Улиту. Будем готовиться к свадьбе.
И потекли сладостно-тревожные дни, когда властная волна вдруг захватила Андрея и понесла по течению, а он только подчинялся ей, покорно и безропотно. Сразу после сватовства во дворец явились портные и сапожники, стали обмерять его с ног до головы, затем приносили пошитые изделия, прилаживали, подгоняли. Андрей крутился перед мастерами и так и эдак, а те ощупывали его вкрадчивыми пальчиками, что-то выспрашивали, что-то говорили, он им тоже отвечал, что-то советовал, на чем-то настаивал. Во дворце суетилась прислуга, мыла и скребла, всюду наводилась чистота: вытряхалась вынутая из сундуков одежда; варили, парили, жарили, в воздухе плавали аппетитные запахи; тенями метались по дому кошки, мешались между ног собаки.
Во дворец Юрий Долгорукий вернулся в благодушном настроении. Плюхнувшись в кресло, сказал Андрею:
– Ну, сосватал я тебе Улиту. Будем готовиться к свадьбе.
И потекли сладостно-тревожные дни, когда властная волна вдруг захватила Андрея и понесла по течению, а он только подчинялся ей, покорно и безропотно. Сразу после сватовства во дворец явились портные и сапожники, стали обмерять его с ног до головы, затем приносили пошитые изделия, прилаживали, подгоняли. Андрей крутился перед мастерами и так и эдак, а те ощупывали его вкрадчивыми пальчиками, что-то выспрашивали, что-то говорили, он им тоже отвечал, что-то советовал, на чем-то настаивал. Во дворце суетилась прислуга, мыла и скребла, всюду наводилась чистота: вытряхалась вынутая из сундуков одежда; варили, парили, жарили, в воздухе плавали аппетитные запахи; тенями метались по дому кошки, мешались между ног собаки.
После сватовства Андрея повели в терем невесты на помолвку. Там произошел «свод жениха и невесты». Когда он вошел в светлицу, то сразу оказался между двумя рядами девушек. Они весело и задорно глядели на него и выкрикивали:
– Найди свою суженую, найди свою любимую!
Андрей был уже предупрежден, что Улита должна прятаться где-то среди них, поэтому попытался пройти сквозь тесные ряды подруг, но они его не пускали: девушки требовали выкупа. Пришлось лезть в пришитый к поясу кошелек, вынимать из него монеты и раздаривать. Только тогда перед ним расступились, и он увидел Улиту, радостную, сияющую, с устремленным на него влюбленным взглядом.
Затем их окружили и девушки, и подошедшие взрослые, стали спрашивать:
– Ответь нам, Андрей, нравится ли тебе твоя невеста?
Он отвечал степенно:
– Как батюшке и мамаше нравится, так и мне.
Такой же вопрос был задан и Улите. Она ответила:
– Как братьям моим нравится, так и мне.
Их посадили на скамейку, застеленную шубой, вывернутой наружу – богато будут жить! – и на тарелочках подали чарки с вином. Они выпили, закусили пирожками. Тогда каждый из гостей стал подходить к ним с чаркой, выпивал вино, а молодые им кланялись.
После этого молодежь с женихом и невестой остались веселиться в светлице, а родственники ушли в другое помещение, где за вином и едой стали оговаривать условия брака.
Перед свадьбой в боярском тереме проходил «девишник», на котором Улита прощалась с подругами и, оплакивая свое девичество, голосила, а ее подруги исполняли грустные песни.
Андрей в это время запряг тройку вороных коней и стал объезжать друзей, созывая:
– Эй, друзья мои, приятели, поспешите ко мне во дворец на выпечку свадебного каравая!
А возле печи уже суетились родственницы жениха и свадебные чины: дружки, сваха, дядько, бояре. Дружко церемонно просил Юрия Долгорукого и Серафиму дать родительское благословение на изготовление каравая. Получив его, начали замешивать тесто под пение хора девушек:
Тут же был поставлен лоток с закваской, а над ним зажжены три свечи. Выждав положенное время, дружко посадил каравай в печь, а потом все принялись за угощение. Застолье продолжалось, пока каравай находился в печи. Андрей сидел вместе со всеми, был весел и разговорчив, но им овладело какое-то странное чувство, будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим, а он закроет глаза, встряхнет головой, и все пропадет, как какой-то необычный сон, и он вновь окажется один в своей горнице. Но все было явью, и ему было приятно, что действо совершается ради него и Улиты.
Наконец каравай был готов. Девушки запели песню:
Дружко заранее подготовленным деревянным молотом несколько раз несильно ударил по печи, а затем вынул каравай и уложил его в решето, посыпанное овсом, накрыл полотенцем и три раза обнес вокруг стола, после чего в сопровождении всех присутствующих вынес его в клеть. Там он должен был находиться до дня свадьбы.
На другой день состоялось венчание. Андрей на коне первым прискакал к собору Рождества Богородицы. Следом на красочном возке подъехала Улита. По раскинутой цветастой дорожке прошли вовнутрь собора и остановились перед аналоем, устланным дорогой материей и соболями. Священник начал обряд венчания. И в самый торжественный момент, когда над женихом и невестой были водружены короны, Улита изловчилась и ущипнула Андрея за ягодицу. От неожиданной боли он вздрогнул и недоуменно взглянул на нее. Священник заметил это движение, на мгновение приостановил венчание. Но потом его опыт и выдержка сделали свое дело, и венчание завершилось так, как положено. Впрочем, почти никто из присутствующих не заметил этой небольшой заминки.
Когда молодые выходили из собора, в них бросали овсом и ячменем, а некоторые и монетами. Андрей и Улита уселись в возок, устланный ковром и подушками, кучер хлестнул кнутом, и тройка коней рванулась с места; развевались по ветру разноцветные ленты, лисьи и волчьи хвосты, привешенные под дугой. Перед княжеским дворцом новобрачных с хлебом-солью и иконой в руках встречали Юрий Долгорукий и Серафима, благословили и повели во дворец; вокруг них крутились потешники, играли в сурны и бубны, строили уморительные рожи и кувыркались. Потом все уселись за стол, и началась свадьба.
Посажеными отцом и матерью у Улиты были Федор и Ефимия. Перед этим они только что поругались. При выезде из имения Федор первым вскочил на возок, а жена долго и с трудом вскарабкивалась следом за ним, при этом под ее грузным телом повозка резко наклонилась, а Федора угораздило при этом подшутить над ней:
– Смотри, на себя не опрокинь.
Сказано это было тихим голосом, в котором она усмотрела язвительные интонации. Потная, тяжело дыша, она хрипло и ненавистно ответила:
– Смотри у меня: двину локтем, с возка кувырком полетишь!
Он захохотал, и это окончательно вывело ее из себя. Она втиснулась в спинку сиденья и, нахохлившись, просидела так до самого Суздаля. И теперь за столом она была злой и сердитой, не отвечала на его вопросы, намеренно старалась не замечать.
За время совместной жизни он уже знал, что, как только ею овладевает дурное настроение, она начинает тянуться к вину. Так и на этот раз. Сначала Ефимия ждала, когда челядь нальет в ее чарку, но потом пододвинула поближе к себе кувшин с медовухой и стала наполнять ее самостоятельно.
Федор положил на ее ладонь руку, сказал, склонившись к уху:
– Воздержись немного, как бы плохо не стало.
Но она сердито оттолкнула его и продолжала свое дело.
«Ну и черт с ней, – подумал Федор. – Проспится, такая же будет».
Опытным взглядом бывалого любовника он стал оглядывать гостей. Его, конечно, в первую очередь интересовали женщины, а точнее, женщины незамужние. Он их угадывал с первого взгляда по тому, как они смотрели на него. Если равнодушно, значит, занятые, но если с интересом и огоньком в глазах, значит, к таким можно смело подходить и заводить разговор.
Почти тут же наткнулся на любопытствующий взгляд, направленный на него. Ага, птичка попалась в сетку, надо только умело ее достать оттуда. Он выпил еще чарку для храбрости, вышел из-за стола и направился к выходу, взглядом давая понять, что ждет ее улице. Она понимающе улыбнулась ему и тотчас зашепталась с соседками.
Все складывалось вроде хорошо, но тут к нему подошел боярин Драгомил, успевший запьянеть, обнял за плечи, повел на крыльцо. Вот напасть, вроде и не родня и не такой уж большой знакомый, а отвязаться нельзя: обидишь, а потом вдруг нечаянно судьба сведет где-нибудь на крутом перекрестке!
– Как живешь Федор, сын Степанов? – спросил его Драгомил, жарко дыша в лицо.
– Живем, Богу не жалуемся, – ответил Федор, осторожно освобождаясь из его объятий.
– Говорят, за женой большое имение отхватил? Или преувеличивают люди?
– Правду говорят.
– Молоток! И сестрицу за княжеского сына выдаешь?
– Выдаю.
– Завидую таким пронырливым и оборотистым. Сам бы хотел, да не получается!
– А ты постарайся, – уже не скрывая своей неприязни, ответил Федор и намерился вернуться во дворец.
– Постой, постой, – задержал его за рукав Драгомил. – А как ты соображаешь насчет вот этого?..
– Какого – вот этого?
– А такого! Ведь не кто-нибудь, а Юрий Долгорукий приказал казнить твоего и Улиты отца, боярина Степана Кучку. Как же ты отдаешь за его сына свою сестру? Или тебе княжеское имя память об отце замстило и совесть совсем потерял?
Кровь бросилась в лицо Федора. Молниеносным, хлестким ударом от груди врезал он Драгомилу в челюсть; тот без звука отлетел на несколько шагов и распластался на земле.