День был хмурый, задувал неприятный северный ветерок. От прошедшего накануне дождя зелень была блестящей, чисто вымытой, жаль было топтать ее конями. Разглядывая неприятельские войска, великий князь говорил Юрию и Андрею:
– Как вы думаете, зачем явились половцы? Правильно: пограбить. Но пограбить так, чтобы остаться в живых, не подвергать себя смертельной опасности. Плевать им на наши дела, им бы с богатой добычей вернуться! И вот посуди сам, какие из них вояки на сегодняшний день? Ударю я по ним со своей киевской дружиной. Прогоню, а потом со спины врежу оставшимся. Как ты, Андрей, одобряешь мой замысел?
Не имевший, как правило, своего мнения, Андрей тотчас ответил:
– Конечно. Лучше не придумаешь.
– А ты, Юрий?
Долгорукий пожал плечами. Можно так и эдак, сам черт не разберет в этом скоплении войск. Помолчав для вида, спросил:
– Сам встанешь во главе дружины или воеводе поручишь?
– Тысяцкий Давыд Ярунович у меня головастый вояка. Вот он пусть и отличится на этот раз!
– Ну тогда с Богом!
Удар бронированной великокняжеской дружины был настолько силен, что легкая половецкая конница была смята и опрокинута; тысяцкий в азарте стал преследовать ее и вскоре исчез в клубах пыли. А в это время черниговские князья развернули свои силы и бросили в наступление. «И бысть брань была люта», – сообщает летопись. Ярополк с братьям вынужден был отступить, врагам достался даже стяг Ярополка.
Когда тысяцкий Давыд Ярунович с киевской дружиной вернулся на поле боя, там он застал торжествующего противника. Ольговичи взяли в плен и Яруновича, и Станислава Тудковича по прозвищу Добрый и прочих бояр и многих воинов. Ярополк, Юрий и Андрей сумели ускакать от преследователей.
29 декабря черниговцы вместе с половцами по льду перешли Днепр и стали громить киевские волости. Были разорены Треполь, Василев, Белгород и другие города. Подобного нашествия Киев не испытывал с 1096 года, когда «шелудивый» Боняк разорил Печерский монастырь.
Озлобленность князей дошла до такой степени, что они не соглашались на мир, не хотели принять крестного целования. Только митрополиту Михаилу удалось помирить князей. 12 января 1136 года князья заключили мир. Ярополк передал Ольговичам земли с городом Курском, после чего черниговцы вернулись домой, а половцы с большой добычей ушли в свои степи.
18 февраля 1139 года внезапно скончался великий князь Ярополк Владимирович. Его место занял Вячеслав, следующий по старшинству сын Владимира Мономаха. Юрий к этому времени уже жил в Суздальской земле, там ему пришлось находиться целых восемь лет, занимаясь делами княжества.
Мало кто верил, что наивный, простодушно-доверчивый Вячеслав долго задержится на престоле. Так оно и случилось. Получив известие о смерти Ярополка, черниговский князь Всеволод Ольгович немедленно соединился со своим родным братом Святославом и двоюродным братом Владимиром и двинулся на Киев. 4 марта они подступили к столице и зажгли пригороды, чтобы нагнать страху на жителей и на самого великого князя, которому было предложено уйти «с добром». Тот, «не хотя крови пролития», по выражению летописца, согласился возвратиться в Туров. 5 марта 1139 года Всеволод Ольгович вошел в Киев и стал великим князем Руси.
VI
Треть воинов потерял Федор в битве на реке Супои. Может, погибло бы и больше, не прояви он вовремя выдержку и самообладание, когда ударил противник с двух сторон. Казалось все, изрубят его тысячу в капусту, нет никакого спасения. Но вдруг увидел он обнаженный край у врага, крикнул во всю мочь и увлек за собой бойцов. Навалились они сбоку на увлекшихся успехом черниговцев, опрокинули и погнали. Сами вырвались из страшной мясорубки и остальным суздальцам помогли, за что хвалил его перед строем Юрий Долгорукий.
Печальным и унылым было возвращение суздальцев в родные края. Горечь поражения на Супое нес в себе каждый воин. По исхлестанным проливными дождями дорогам медленно двигались конные и пешие, тянулись в обозе телеги.
Грязный и завшивевший явился Федор в свой терем. Охнула и чуть не лишилась чувств, увидев его, Ефимия: раскрыв полные руки, поплыла навстречу, обняла, залив его грудь слезами. Тотчас метнулась к баням челядь, натопила, намыла и напарила и боярина, и его дружину. Рад был Федор, что снова оказался в родных стенах. Не нужны никакие походы, ни брани и битвы, ни захваченные у противника богатства. Сидеть дома да глядеть на супругу и дочку, подросшую за время его отсутствия. И нет для него большего счастья!
Через месяц после возвращения из похода собрал у себя во дворце близких людей Юрий Долгорукий. Здесь были его сыновья – Ростислав, Иван и Андрей, тысяцкий Георгий Симонович‚ сын известного в Киеве боярина Жидислава Иванковича – Борис Жидиславич и двое Кучковичей – Федор и Яким.
– Пригласил я вас по важному и неотложному делу, – не спеша начал князь, оглядывая всех холодным, немигающим взглядом. – События последних лет показали, что надо серьезное внимание уделить обороне рубежей Суздальской земли. В первую очередь следует озаботиться укреплению границы с Булгарским царством. Спор у нас непрекращающийся идет из-за пушных богатств северных лесов и торгового пути по Волге. А споры эти часто перерастают в кровавые столкновения. В 1088 году булгары разорили Муром, а весной 1104 года муромский князь Ярослав Святославич потерпел поражение от мордвы, союзников булгар. В 1107 году противник сумел прорваться к самому Суздалю, разграбил окрестные селения и с большим трудом был отброшен из наших пределов. Совсем недавно, в 1120 году, он вновь хотел повторить этот успех, но был остановлен под Гороховцом. Доколе будем терпеть подобное? Доколе граница наша будет уязвима для неприятеля?
Юрий помолчал, и все увидели, как сжались его кулаки на подлокотнике кресла.
– Намерен я серьезно заняться укреплением наших восточных рубежей. И пусть мой сын Иван направляется в Гороховец и возведет новые крепостные стены и башни взамен старых, ненадежных. Ростислава я посылаю на реку Унжу, пусть он подыщет там подходящее место и заложит новую крепость, которая вместе с Городцом надежно закроет наши восточные земли от набегов ворогов.
Князь внимательно оглядел присутствующих и, прочтя в их глазах понимание и поддержку своим начинаниям, продолжал:
– Теперь посмотрим на наши западные рубежи. Беспокойный сосед там новгородцы. Они тоже спорят с нами из-за пушных богатств двинских лесов и Заволочья, не раз покушались на наши владения. Не далее как год назад новгородцы совершили настоящее нашествие на наши земли, но у Жданигоры были разбиты и изгнаны прочь. Но можем ли поручиться, что они вновь не появятся возле наших пределов, да еще в союзе со смоленским князем? Никто такого ручательства мне не даст. Поэтому решил я создать здесь две оборонительные линии. Первая вберет в себя крепости и города Кашин, Кснятин, Тверь и Зубцов. Оборудованием старых крепостей займется боярин Федор Кучка. Многие стены и башни погнили и требуют основательной замены. Надо все самым внимательнейшим образом осмотреть, может, придется убирать не только отдельные бревна, но части стен и башен, а может, и целиком. На пути к Суздалю должна быть построена новая крепость, назовем ее Дмитровом, в честь святого великомученика Дмитрия Солунского. Возведением ее займется боярин Борис Жидиславич. Но этого, я считаю, мало. Надо выстроить и вторую линию, в основу ее встанет город Ростов, а подопрет вновь заложенная крепость Переяславль-Залесский. Этими работами займется сын мой, Андрей.
– Оборона южных границ падает на мои плечи, князь? – спросил Георгий Симонович.
– Да, от неспокойного юга должны нас прикрыть Владимир и Москва. Край наш богатеет, и великим князьям киевским все соблазнительней кажется затея подчинить его своей воле. В любое время могут появиться их войска вкупе с половецкими полчищами. Вот такие мои замыслы. А теперь давайте обсудим различные вопросы, связанные с укреплением наших рубежей.
Так началось великое градостроительство в Северо-Восточной Руси, дело, которым обессмертил свое имя князь Юрий Долгорукий.
Федор тотчас отправился к западным границам. Он хотел взять с собой Ефимию и Параню, но жена отказалась: она ждала второго ребенка.
Прежде всего следовало объехать все крепости и определить величину работ. С этого он и начал. Занятие оказалось затяжным и нудным, приходилось осматривать чуть ли не каждое бревнышко и заносить в специально заведенную книгу. Помогали ему в этом воеводы и десятские, ведшие караульную службу. Федор тотчас смекнул: всех их – а это три десятка человек! – князь звать не будет, да если бы и позвал, то все равно не смогут упомнить они, где надо ремонтировать, подновлять и переделывать, а потому с самого начала стал увеличивать объем предстоящих работ, сначала немного, а потом в полтора и два раза. Вырисовывалась круглая сумма денег, которую можно было положить в свой карман.
Федор был не один, кто воровал из государственной казны. Много мытарей и вирников моталось по княжествам, которые при сборе дани с населения брали мзду по поводу и без повода.
В «Русской правде» все расписано, сколько они должны требовать с человека, но князьям шли жалобы, что бесчинствуют их доверенные, даже бьют батогами тех, кто пытается перечить им. Разговаривал как-то Федор случайно с полоцким князем Константином. Он сказал о своих тиунах – управителях княжеского хозяйства такие слова: «Тиун неправду судит, мзду емлет, людей продает, лихое все деет». И богатеют на глазах такие люди от прямого воровства и вымогательства, и ничего с этим невозможно поделать. Не приставишь же к каждому своего человека! Вот дядька Юрия Долгорукого – Георгий Симонович. Пришел гол как сокол, а что теперь? Тысяцкий, сборщик дани и богатейший человек земли Суздальской! Недавно пожертвовал в Печерский монастырь пятьсот гривен серебра и пятьдесят гривен золота, а потом добавил еще сто гривен золота. Этот дар бывшего дядьки равен годовой дани всего Смоленского княжества. Это только дар, а не все его богатство! Так что Федору далеко до таких, как Георгий Симонович.
Как-то – это было в Кснятине – стоял Федор возле въездной башни. Все замеры были закончены, воевода и десятские ушли, он остался один. Всю зиму трудился он на четырех крепостях, сейчас можно было считать, что работы завершены, пора было приступать к найму работников, завозу материалов и строительным работам.
Был дивный тихий вечер, один из тех, которые выпадают в начале весны. Небо было высокое, голубое и чистое, будто кто-то вымыл его заботливой рукой, а на закате оно пламенело ярко-розовым светом. С холма было видно, как темнела от проталин Волга, но лед еще держался крепкий и до ледохода было далеко.
Федор стоял, ни о чем особом не думая, просто было хорошо на душе, и не хотелось идти в одинокую горницу, предоставленную ему в своем доме воеводой. Внезапно послышался женский голос:
– Боярин, говорят, что ты летом ходил в поход на южные земли?
Федор оглянулся. Рядом стояла женщина лет двадцати пяти, одетая в недорогую заячью шубку. Лицо приятное, глаза скорбные.
– Да, был под началом князя Юрия Долгорукого.
– Не знаешь ли чего о судьбе мужа моего, Степана Овражного?
Федор подумал, ответил:
– Не припомню. Кажется, не встречался такой. Да и водил я людей не здешних, а из-под Суздаля.
– Ушел и не вернулся. И что с ним могло случиться?
– Битва была жестокая. Много погибло наших.
– С кем бились-то? С половцами, что ли?
– Да нет, русы с русами сражались.
– Как же до жизни такой дошли, что свои со своими бьются?
– Князья никак землю поделить не могут.
– Чего делить? Земли немерено. Во-о-он ее сколько лежит, нетронутой, безлюдной. Бери, сколько хочешь. Зачем воевать-то?
Федор пожал плечами: сам задавал себе такой вопрос и не находил ответа.
Женщина, понурив голову, ушла.
На другой день Федор стал нанимать на работу пильщиков и возчиков. Надо было до таяния снега вывезти часть бревен и приступить к ремонтным работам на крепостной стене. Мужики до хрипоты спорили, настаивая на местных ценах; Федор гнул свое: ему надо было беречь княжескую казну, остатки будет легко присвоить, и он был неумолим.
Потом три дня выбирали делянки для рубки. Наконец нашли рощу со столетними дубами. Весна затягивалась, поэтому удалось на санях вывезти до полусотни возов. Федор выехал в другие города, наладил работу и там.
Когда вернулся в Кснятин, работа возле крепостной стены кипела вовсю. На большом пространстве были разбросаны ошкуренные бревна, было заведено несколько срубов. Стучали топоры, раздавались задорные голоса плотников. А в сторонке пылал большой костер, над ним был подвешен котел, в котором варился обед. Федор пошел на мясной запах. К его удивлению, возле костра орудовала та женщина, которая недавно интересовалась у него судьбой своего мужа. Сегодня у нее был совсем другой вид. Она стояла, раскрасневшаяся от огня, из-под косынки выбивалась прядь волос, голубые глаза лучились, и он не утерпел, спросил с улыбкой:
– И чем кормишь работников, повариха?
Она ответила улыбкой на улыбку, проговорила степенно:
– Похлебка гороховая с мясом. Может, и тебе, боярин, чашку налить?
– Не откажусь, коли от чистого сердца.
– По-другому не умеем.
Подходили плотники, она наливала им в чашки, они садились на разбросанные чурбаки, принимались за еду.
Федор выхлебал чашку, поблагодарил:
– Спасибо, хозяюшка. Готовишь очень вкусно.
– А какие Авдотья пироги печет! Пальчики оближешь, – раздался голос одного из плотников.
– А тебя потчевала? – спросил другой.
– А как же!
– Может, вы их вместе пекли?
– Может, и так!
Раздался хохот.
– И-и-и, охальники! – устыдила их Авдотья. – Несете такое, слушать противно! И не стыдно наговаривать на человека?
– Да полно тебе, Авдотья, – миролюбиво проговорил один из работников. – Чего с нас взять? Мужики и есть мужики. Язык-то без костей!
Федор усмехнулся и пошел по своим делам, а перед глазами стояла ладная фигурка Авдотьи, и мысли невольно вновь и вновь возвращались к ней. Он вдруг почувствовал смутное влечение к этой женщине. Что значит долго не видел жены!
На другой день он вновь заявился на обед, бочком-бочком подступил к поварихе, сказал игриво:
– Понравилось мне вчера твое варево. Не против бы похлебать с тобой из одной чашки!
У нее на щеках выступил багрянец, а глаза потемнели. Она ответила глухо:
– Небось боярин развлечение ищет? Так лучше бы с кем-нибудь другим позабавился.
Кровь бросилась в лицо Федору. Он пробормотал что-то невразумительное, съел свой обед в сторонке ото всех и больше к костру не заявлялся.
Целый месяц мотался он от города к городу, вникал в дела, поторапливал, подгонял, распекал нерадивых. Он уже успел забыть про этот случай, как неожиданно под вечер, возвращаясь к дому воеводы, услышал знакомый голос:
– И что боярин обходит нас стороной? Аль чем обидели невзначай?
Федор оглянулся: Авдотья! Такая же стройная и ладная, только еще более красивая лицом в трепетном свете заходящего солнца. Он почувствовал, как грудь его стала заливать нежность, но не подал вида, ответил:
– Замотался совсем. А ты мужиков ужином накормила?
– Ужинают они по домам. Я только обед им готовлю.
– Я до сих пор твой гороховый суп вспоминаю…
– Ишь ты! Даже не ожидала, какой уважительный у нас боярин.
– Да что – уважительный! Я правду говорю.
Он хотел было добавить, что будет не против, если она пригласит его к себе отужинать, но побоялся обидеть и промолчал.
Она некоторое время постояла, потом, чуть вздохнув, проговорила:
– Что-то заболталась, меня ведь дети ждут.
И ушла.
И вот с этого момента стал думать о ней Федор все чаще и чаще. Узнал, где стоит ее дом (в маленьком городке это было сделать нетрудно), часто – надо и не надо – проходил мимо, надеясь нечаянно встретить. Порой совсем было уже решался зайти, но в последний момент передумывал и завертывал обратно.
В конце мая, в последний день Ладиной седмицы по старой вере и в день поминовения святых Бориса и Глеба по христианской вере, собрался и стар, и млад на лугу возле Волги. Располагались на лужке семьями, раскладывали еду и питье, варили на кострах различное кушанье, праздновали, веселились. Молодежь завела хороводы.
Со скуки пошел на луга и Федор. Не спеша прогуливался, поглядывал на народ. Его звали то к одной семье, то к другой. Он не отказывался; отдав должное, шел дальше. И вдруг словно по сердцу:
– Боярин, загляни и к нам, не побрезгуй угощением!
Так и есть: Авдотья! На травке разложена цветная скатерть, на ней хлеб, жареная рыба, кусочки мяса и глиняный кувшин, наверняка с вином или медовухой. Рядом с ней резвились два мальчика.
У него от выпитого вина, а больше от ее ласкового, приветливого взгляда приятно закружилась голова и теплом обдало грудь. Он чуточку поколебался, почему-то опасаясь первого шага, но потом решительно направился к ней.
– Мир вашему семейству! Принимайте гостя.
– Присаживайся, боярин. Чем богаты, тем и рады. Дети, угощайте дядю.
Младший тотчас стал накладывать перед Федором всякой всячины, но старший набычился и отвернулся.
Они с Авдотьей выпили, стали закусывать.
– Славная у тебя медовуха! – похвалил Федор.
– Тогда наливай еще.
– Я уже достаточно захмелел. Много знакомых пришлось встретить, прежде чем увидел тебя.
– По тебе незаметно.
– Перепьешь, завтра тяжело будет на работу являться.
– Денек дома отдохнешь. Кто над тобой стоит? Сам себе хозяин.
– За работниками глаз да глаз нужен. Дело-то государственное!