Когда они подошли, Марти сказал:
– Все в порядке. Я живу здесь. Это мой дом. – Его и без того хриплый голос стал вовсе неузнаваем из-за пронявшей его дрожи, и он беспокоился, что его могут принять за пьяного или умалишенного. – Это мой дом.
– Оставайся лежать, – резко произнес один из них. – Руки держи за спиной. Другой спросил:
– У тебя есть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?
Стуча зубами от сильной дрожи, Марти ответил:
– Да, конечно, в моем бумажнике.
Не желая рисковать, они, прежде чем вытащить бумажник из бокового кармана его брюк, надели на него наручники. Стальные браслеты были еще теплыми от горячего воздуха в патрульной машине.
Он чувствовал себя в точности так, как если бы он был персонажем одной из своих книг. И это чувство было не из приятных.
Смолкла вторая сирена. Захлопнулись дверцы машины, и он услышал треск и металлические голоса радиопередатчиков.
– На каком-нибудь документе есть твоя фотография? – спросил полицейский, который вытаскивал у него бумажник.
Марти стал вращать левым глазом, чтобы увидеть лицо говорящего с ним мужчины.
– Да, конечно, в моем водительском удостоверении.
Безвинные персонажи его романов, подозреваемые в совершении преступлений, которые они не совершали, обычно очень волновались и боялись. Но Марти никогда не писал об унижении, которое они при этом испытывали. Лежа ничком на холодном асфальте перед полицейскими, он был унижен так, как никогда еще в своей жизни, хотя он не сделал ровным счетом ничего дурного.
Сама ситуация, когда ты в полном подчинении у полицейских властей, и они при этом относятся к тебе с подозрением, вызывала к жизни какое-то чувство изначальной вины, ощущение виновности в каком-то чудовищном грехе, который невозможно точно описать, и стыда перед неминуемым разоблачением, хотя он знал, что нет ничего такого, за что его можно винить.
– Когда была сделана эта фотография? – спросил полицейский с бумажником в руках.
– Не знаю, года два-три тому назад.
– На ней ты не очень-то похож на себя.
– Вы знаете, какими обычно бывают эти моментальные фотографии, – ответил Марти, расстроенный тем, что в его голосе прозвучала скорее мольба, чем гнев.
– Позвольте ему подняться, все в порядке, это мой муж, это Мартин Стиллуотер, – кричала Пейдж, торопясь к ним, очевидно, из дома Делорио.
Марти не видел ее, он обрадовался, услышав ее голос. Он вернул чувство реальности этому кошмарному моменту.
Он сказал себе, что все будет хорошо. Полицейские поймут свою ошибку, позволят ему встать, обыщут кусты вокруг дома и у соседей, быстро найдут самозванца и дадут правильное толкование всей этой небывальщине прошедшего часа.
– Это мой муж, – повторила Пейдж теперь уже почти рядом, и Марти почувствовал, что полицейские не могут оторвать от нее глаз.
Он был награжден красавицей-женой, которую стоило разглядывать даже тогда, когда она промокла под дождем и обезумела от горя. Она не просто привлекательна, она красива, великолепна, очаровательна, мила, оригинальна. У него прекрасные дети. Перспективная карьера романиста. Он очень любит свою работу. И ничто не сможет изменить все это. Ничто.
И тем не менее, когда полицейские сняли с него наручники и помогли встать на ноги, Пейдж нежно обняла его, а он с благодарностью обнял ее, – Марти все еще чувствовал себя неуютно, ибо ясно осознавал, что на смену сумеркам вскоре придет ночь. Он смотрел через плечо Пейдж, выискивая затемненные места вдоль улицы, откуда могла исходить угроза следующего нападения. Дождь был таким холодным, что, казалось, горло горело так, будто он полоскал его кислотой, тело ныло от ушибов, и. инстинкт подсказывал ему, что худшее еще впереди.
Нет.
Это говорил не инстинкт. Это работало его активное воображение. Проклятие писателя. Постоянный поиск следующего поворота событий для сюжета своего романа.
Но жизнь не выдумка. У реальных событий нет второго или третьего актов, четкой структуры, особого темпа повествования и все нарастающего напряжения к развязке. Безумия просто совершаются, без логики выдуманного рассказа, а дальше жизнь идет своим чередом.
Полицейские смотрели, как он нежно обнимает Пейдж.
Ему показалось, что их лица враждебны.
Вдалеке завыла еще одна сирена.
Ему очень холодно.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ночь в Оклахоме. Дрю Ослетт чувствует себя дискомфортно. На протяжении всего пути по обе стороны шоссе, за редким исключением, такая беспросветная темень, что, кажется, он пересекает мост над какой-то безгранично широкой и бездонной пропастью. Небо, усеянное тысячами звезд, создает картину такой необъятности и безмерности, что он предпочитает об этом не задумываться.
Дрю – дитя города, и душе его созвучна городская суета. Он чувствует себя комфортно только на огромных открытых пространствах города с его улицами и высотными зданиями. Он прожил в Нью-Йорке много лет и ни разу не был в Сентрал-Парке; его раздражал сельский пейзаж, даже несмотря на то, что парк окружает город. Он чувствует себя на своем месте только в джунглях небоскребов, на кишащих пешеходами тротуарах и забитых шумным транспортом улицах. В своей квартире на Манхэттене он обходится без портьер, и огни большого города заполняют его комнату. Проснувшись ночью, он находит успокоение в гуле сирен, реве гудков, пьяной перебранке, грохоте наезжающих на крышки люков машин и других более сложных звуках, доносящихся с улиц в ночные часы. Эта непрерывная какофония и бесконечная суета городской жизни необходимы ему, как шелку необходим кокон. Они защищают его, обещая, что в его жизни никогда не будет покоя, который располагает к размышлениям и заставляет заглянуть в себя.
Темнота и тишина не отвлекают, поэтому они не приносят ему удовлетворения. А в сельских районах Оклахомы темноты и тишины хоть отбавляй.
Слегка ссутулясь, на переднем сиденье арендованного "шевроле" рядом с шофером сидит Дрю Ослетт. С раздражающего его пейзажа он переключает внимание на лежащую у него на коленях электронную карту, последнее слово электронной техники.
Приспособление, размером с дипломат, но не прямоугольное, а квадратное, питается от батареи, находящейся в вилке зажигания машины. Его плоская поверхность напоминает переднюю панель телевизора: экран вправлен в узкую стальную раму с рядом контрольных кнопок. На светящемся салатовом фоне изумрудным цветом обозначены шоссе, связывающие различные штаты, желтым – федеральные маршруты, синим – дороги округов, черным пунктиром – не асфальтированные и посыпанные щебнем и гравием проселочные дороги. Населенные пункты – а их в этих местах очень немного – обозначены розовым цветом.
Их машина – красная светящаяся точка почти в центре экрана. Точка движется с постоянной скоростью вдоль изумрудной линии, обозначающей Сороковое шоссе.
– Впереди еще четыре мили, – говорит Ослетт. Карл Клокер, водитель, не отвечает. Клокер даже в лучшие времена не отличался красноречием. Обычная скала – и та разговорчивее.
Квадратный экран электронной карты настроен на средний масштаб. Нажатием одной из кнопок Ослетт увеличивает его в четыре раза.
Красная точка, обозначающая их машину, теперь в четыре раза больше. И находится она теперь не в центре, а правее от центра.
В левом углу дисплея, чуть правее Сорокового шоссе, расположена неподвижная мигающая буква Х белого цвета, она обозначает цель.
Ослетт любит работать с картой, своим разноцветным экраном она напоминает ему интересную видеоигру. Он в свои тридцать два года был без ума от видеоигр с их бесстрастными механизмами-роботами. Они пленяли его взор своим многоцветием и ласкали его слух монотонными вибрирующими звуками электронной музыки.
Карта, к сожалению, не обладала всеми прелестями игры; она была лишена подвижности и звуковых эффектов. И тем не менее она была интересна ему, ибо была доступна далеко не каждому. Устройство, называемое УССС – управляемый спутник средства слежения, не выставлялось на продажу частично из-за своей непомерной высокой цены, частично по соображениям национальной безопасности. Оно в первую очередь являлось средством самого настоящего скрытого слежения и разведки. Поэтому все существующие приборы, а их было немного, использовались федеральными органами защиты правопорядка и агентствами, занимающимися сбором разведывательных данных, а также находились в распоряжении организаций дружественных Соединенным Штатам Америки стран.
– Три мили, – произнес он, обращаясь к Клокеру.
Шофер-громила не произнес ни звука. Провода, идущие от устройства, заканчивались в небольшом коробе, который Ослетт укрепил в верхней части стеклоочистителя. Эта сверхминиатюрная электроника на дне короба представляла собой передающее и принимающее устройства, осуществляющие связь со спутником. Посредством кодированных микроволн устройство могло быстро сопрягаться со спутниками связи и слежения, запускаемыми как частной промышленностью, так и различными военными службами. Оно могло нейтрализовать их средства безопасности, включать свою программу в их логические звенья, а также включать их данные в свой режим работы, не мешая при этом осуществлению ими своих основных функций и не вызывая подозрений у контрольных устройств наземного базирования.
Используя сигнал транспондера, устройство могло осуществлять триангуляцию точного местонахождения носителя этого сигнала. Обычно передающее устройство в неприметной упаковке устанавливалось в шасси машины объекта слежения, это также могли быть самолет или лодка. За объектом осуществлялась слежка на расстоянии, а он даже не подозревал об этом.
В данном случае транспондер был спрятан в резиновый каблук и подошву ботинка.
Включив контрольные средства прибора, Ослетт поделил площадь экрана пополам, что сильно увеличило детали карты. Внимательно изучая их на дисплее, он сказал:
– Он все еще без движения. Похоже, он съехал на обочину дороги и теперь отдыхает.
Микрокристаллы устройства содержали в памяти подробнейшие карты каждой квадратной мили континентальных Соединенных Штатов, Канады и Мексики. Для работы в Европе, на Ближнем Востоке или еще где-либо Ослетту достаточно было бы ввести подходящие для этих территорий картографические данные.
– Две с половиной мили, – произнес Ослетт. Держа руль одной рукой, Клокер просунул другую руку под пальто и вытащил из висящей через плечо кобуры револьвер. Это был "кольт-357 Магнум". Выбор был довольно-таки странным, к тому же Карл Клокер пользовался обычно более современным оружием. Он также отдавал предпочтение твидовым пиджакам с кожаными пуговицами, кожаными заплатками на локтях, а иногда – как это было сейчас – и кожаными лацканами. Он был обладателем замысловатой коллекции трикотажных жилетов с ярким клоунским рисунком. Один из таких жилетов был сейчас на нем. Яркие носки обычно подбирались в тон ко всему остальному. Можно было не сомневаться, что он в коричневых замшевых ботинках-тихоходах. Учитывая его размеры и манеру поведения, никто бы не дерзнул отрицательно отзываться о его вкусе, либо отпускать неуместные замечания по поводу выбора им того или иного стрелкового оружия.
– Тебе не понадобится мощное оружие, – произнес Ослетт.
Ни слова не говоря Ослетту, Клокер положил "магнум" на свое сиденье, рядом со шляпой, откуда он мог легко достать его при необходимости.
– У меня есть пистолет, который не наделает шума. Он больше подойдет, – сказал Ослетт. Клокер даже не взглянул на него.
***Прежде чем согласиться войти в дом и рассказать полицейским, что произошло, Марти настоял на том, чтобы один из полицейских присматривал за Шарлоттой и Эмили в доме у Делорио. Он доверял Вику и Кети и знал, что они сделают все необходимое для того, чтобы защитить девочек, но они просто могут спасовать перед злобной непреклонностью Другого.
Он не был уверен, что даже хорошо вооруженный полицейский сможет защитить его дочерей.
С козырька веранды дома Делорио стекают капли дождя. При свете медного фонаря "Молния" они напоминают праздничную мишуру. Стоя в этом укрытии, Марти пытается убедить Вика в том, что девочки все еще в опасности.
– Не впускай в дом никого, кроме полицейских и Пейдж.
– Хорошо, Марти. – Вик был учителем физкультуры, тренером местной школьной команды по плаванию, лидером команды бойскаутов, главным вдохновителем дружины по патрулированию их улицы силами самих соседей, организатором различных ежегодных благотворительных акций, честным и энергичным парнем, которому нравилось помогать людям и носить спортивную обувь, даже когда он был в пальто и при галстуке, будто более традиционная одежда не позволит ему двигаться быстро и выполнить то, что он задумал.
– Никого, кроме полицейских и Пейдж. Можешь на меня положиться, со мной и Кети девочки будут в порядке. Господи, Марти, что там случилось?
– И еще, ради всего святого, не отпускай девочек ни с кем, даже с полицейскими, если с ними не будет Пейдж. Не отпускай их даже со мной, если рядом нет Пейдж.
Марти вспомнил сердитый голос двойника, брызжущий слюной рот, когда он в ярости произносил:
"Я хочу мою жизнь, мою Пейдж… мою Шарлотту, мою Эмили…"
– Понимаешь, Вик?
– Даже с тобой?
– Только если рядом со мной Пейдж. Только тогда.
– Что…
– Я все объясню позже, – прервал его Марти. – Меня ждут. – Он повернулся и заспешил по центральной аллее на улицу, обернувшись лишь раз и произнеся: – Только Пейдж.
"…моя Пейдж…моя Шарлотта, моя Эмили…"
Дома, на кухне, рассказывая о совершенном на него нападении офицеру полиции, ответившему на звонок Пейдж и появившемуся здесь первым, Марти позволил младшему полицейскому чину обмакнуть его пальцы в чернила, а затем приложить их к бумаге, на которой велся протокол. Им нужно было сравнить отпечатки пальцев Марти и его двойника. Марти было интересно знать, окажутся ли они одинаковыми еще и в этом отношении.
Пейдж тоже подчинилась этой необходимости. У них впервые брали отпечатки пальцев, и Марти, хотя он и понимал, что без этого не обойтись, процедура показалась оскорбительной.
Закончив свое дело, полицейский смочил бумажное полотенце чистящим средством с глицерином, заверив их, что оно снимет все чернила. Марти тер со всей тщательностью, но темные пятна так и остались в порах его кожи.
Прежде чем приступить к подробной даче показаний, Марти поднялся наверх переодеться в сухое и принять лекарство.
Он включил обогреватель, и в доме вскоре стало тепло. Тем не менее дрожь время от времени пронизывала его. Она была вызвана в основном раздражающим присутствием в доме столь большого количества полицейских.
Они были везде. Одни были в форме, другие – в штатском, но все они были незнакомыми Марти людьми, в чьем присутствии он чувствовал себя дискомфортно.
Он не ожидал, что в его владения ворвутся с такой бесцеремонностью. Они были в его кабинете, фотографируя комнату, где началась стычка. Там они вытащили из стены несколько пуль, присыпали отпечатки пальцев, взяли образцы крови с ковра. Они фотографировали коридор, лестницу и фойе. В поисках вещественных доказательств, которые мог оставить двойник, они, не стесняясь, заглядывали в любую комнату, в любой шкаф.
Конечно, они были в доме для того, чтобы помочь ему, и Марти был им за это благодарен. Однако он смущался при мысли, что чужие люди могут заметить, что он и Эмили развесили свою одежду в шкафах сообразно цвету, что он, как мальчишка, копящий деньги на свой первый в жизни велосипед, собирает мелочь в двухлитровую банку, а также другие незначительные, но очень личные детали его жизни.
Особое беспокойство у Марти вызывал полицейский детектив в штатском, которого звали Сайрус Лоубок. Он вызывал у Марти сложное чувство, которое не исчерпывалось просто замешательством.
Детектив мог вполне зарабатывать себе на жизнь, работая в качестве мужской модели, позируя в журналах, рекламирующих "роллс-ройсы", смокинги, икру, услуги биржевого маклера на фондовой бирже. Он был пятидесяти лет, аккуратный и подтянутый, волосы с проседью, сохранивший загар в ноябре. У него был орлиный нос, красивый овал лица, неповторимые серые глаза. Одет в черные мокасины, серые вельветовые брюки, темно-синий вязаный свитер и белую рубашку. Куртку-ветровку он снял. В этом наряде Лоубок умудрялся выглядеть одновременно оригинально и со вкусом одетым, спортивным, хотя его нельзя было причислить к футболистам или бейсболистам. Скорее всего, он занимался теннисом, греблей, управлял моторной лодкой. В общем, занимался теми видами спорта, которыми увлекались в высшем обществе. Расхожий образ полицейского подходил ему меньше всего. Он был похож на человека, рожденного в богатстве и умеющего это богатство сохранить и приумножить.
Лоубок сидел за столом напротив Марти, внимательно слушая его рассказ и иногда задавая ему вопросы, в основном, чтобы уточнить кое-какие детали. По ходу он что-то записывал в записную книжку в спиральном переплете дорогой черной с золотом ручкой "Монблан". Пейдж сидела рядом с Марти, поддерживая его морально. Их было трое в комнате, хотя иногда к ним заглядывали полицейские в форме, прерывая беседу, чтобы посовещаться с Лоубоком. Дважды сам детектив выходил посмотреть на вещественные доказательства, которые сочли важными для этого дела.
Потягивая из керамической кружки пепси-колу, чтобы смягчить горло, пока он рассказывает о своей схватке с двойником не на жизнь, а на смерть, Марти вновь начинает испытывать необъяснимое чувство вины, которое впервые посетило его, когда он лежал на мокром асфальте в наручниках. Чувство это было таким же безрассудным, как и прежде, если учесть, что самым большим преступлением, в котором его можно было бы по праву обвинить – это его пренебрежение к существующим нормам предельной скорости на определенных трассах. Он понял, что на сей раз тревожное состояние вызвано сознанием того, что лейтенант Сайрус Лоубок относится к нему со скрытым подозрением.
Лоубок был вежлив, но немногословен. Эти его многочисленные паузы наверняка имели обвинительный подтекст. Когда" он не делал каких-то пометок в записной книжке, взгляд его светло-серых немигающих глаз был с вызовом сосредоточен на Марти.