Графы де Луаньян в десятом веке сражались с арабами в битве при Пуатье, остановившей нашествие мусульман на Европу, в одиннадцатом отбивали у сарацинов Гроб Господень, в двенадцатом дошли с крестоносцами до Дамаска… Однако в двадцать первом оказались в числе самых первых аристократических родов Франции, принявших ислам, – предки-крестоносцы, наверное, ворочались под сводами родовых усыпальниц, но и богатство, и политическое влияние в строящемся Европейском Исламском Союзе их потомки сохранили.
Луаньяны испокон веков не были землевладельцами-домоседами – выбирали военную карьеру, или духовную, или политическую, – и играли весьма заметную роль на всех выбранных поприщах.
Был политиком и Мухаммат-Абу-Гастон… в общем, Эфенди. Не публичным, его никогда не привлекали трескучие речи, произносимые перед толпами оболваненных избирателей и регулярные упоминания в новостных лентах. Он был не из тех, кто много и красиво говорит, а из тех, кто много работает – эффективно, но без внешних эффектов.
К пятидесяти девяти годам Эфенди достиг пика карьеры и добился влияния и власти, поистине огромных, – пост Председателя комиссии по делам переселения при Евромеджлисе теоретически не позволял единолично решать, кто попадет на Новый Халифат, а кто нет. Но на практике судьба почти каждого обитателя огромного исламского мира (за исключением тех, кто по влиянию мог сравниться с Председателем комиссии) зависела от Эфенди. Его слово и его подпись были решающими. Кто-то попадал в первые партии переселенцев, кто-то дожидался своей очереди на умирающей, зараженной радиацией, обезумевшей Земле. А кто-то был обречен остаться здесь навсегда.
Естественно, что и для себя Эфенди давно забронировал местечко в девственном мире: земли Нового Луаньяна располагались в очень живописных местах, весьма напоминающих Южную Францию, на берегах реки, как две капли воды похожей на Луа.
Но у самого аль-Луаньяна еще оставались дела на гибнущей Земле, никак не связанные со служебной деятельностью… Дело в том, что Эфенди был охотником. Первым в этой весьма поредевшей когорте и последним из Великих.
На Земле, конечно же, оставались люди, чья власть или богатство – и предоставляемые ими возможности – неизмеримо превосходили возможности Эфенди. Но они, эти люди, не увлекались охотой до самозабвения.
Здесь еще оставалось немало охотников – но они не могли регулярно стрелять зверей крупных, опасных и крайне редких. Эфенди охотился лишь на таких, он не желал бить рекорды маркиза Рипона, истребляя легионы куликов и ржанок. А порожденных радиацией мутантов и монстров Мутабор за достойную дичь вообще не считал.
Потомок графов-крестоносцев застрелил в болотах Амазонии рекордную восемнадцатиметровую анаконду, обнаруженную, кстати, средствами спутниковой разведки (змеи таких размеров до сих пор считались туземной легендой либо выдумкой криптозоологов). Добыл самого большого в мире гребенчатого крокодила, авансом заплатив колоссальный штраф за охраняемую зверюгу. Завалил последнего в Африке белого носорога, чем был крайне горд. Прикончил кадьякского полярного медведя, весившего значительно больше тонны – трофей оказался рекордом всех времен и народов.
Растянувшаяся почти на год подготовка к охоте аль-Луаньяна на последний живущий на воле прайд гирских львов в Индии сама по себе составляла целую эпопею. Лишь Эфенди, с его влиянием, смог добиться проведения дорогостоящих полевых исследований, доказавших: покинувшие заповедник звери неизлечимо пострадали от радиации и никак не смогут стать родоначальниками популяции в Новом Индостане, как это планировалось… В результате львы погибли от метких выстрелов последнего из Великих.
Но недавно авиаразведка вроде бы видела еще пару уцелевших гирских львов, что очень расстроило охотника. Ни опровергнуть, ни подтвердить эти сведения не удалось, но охотничий триумф все же оказался подпорченным.
Моральные терзания были чужды Эфенди. Он считал, что занимается эвтаназией. Ему нравилось ставить последнюю свинцовую точку на той или иной странице истории умирающего мира.
– И вот теперь уважаемый господин аль-Луаньян решил поохотиться на российской территории, о чем официально уведомил соответствующие органы нашей страны, – завершил свой рассказ генерал.
И вопросительно взглянул на меня: понял, дескать, что за охота тебе предстоит?
Ни черта я не понял, если честно. Кроме одного: ОКР подмял и фактически подчинил почти все ведомства в России, имевшие в своем распоряжении хоть какие-то вооруженные формирования. Росприроднадзор с его уцелевшими егерями, лесниками и охотинспекторами не исключение, – и вопрос организации охоты высокопоставленного чиновника Исламского Союза автоматически угодил в ведение Кравцова.
Но где Мангуст – и где белые носороги с гребенчатыми крокодилами? Ничего я не смыслю в охоте на редких зверюг. Да и не водится в России крупная и хищная экзотическая фауна – настоящая, природная, а живность недавнего происхождения Эфенди не интересует…
– Кого он собрался у нас стрелять? – поинтересовался я. – Амурские тигры остались под китайцами, а наши бурые и белые мишки по сравнению с кадьякскими мелковаты…
– Зришь в корень… Зверь не простой. Реликтовая тварь, обитающая на Таймыре, в одноименном озере.
Я в очередной раз удивился. Не упоминанию реликтовой твари, про которую раньше слыхом не слыхивал. Но Таймыр… Даже самые отъявленные оптимисты не считали его в последние годы «нашей территорией».
7. Орлы мух не клюют
Судя по состоянию бороды и шевелюры, обитатель лжефактории бритву, ножницы и расческу утратил несколько месяцев назад. Судя по запаху, воды и мыла он лишился тогда же.
На Багирова обросший, нечесаный и грязный человечек смотрел, широко разинув рот. В самом буквальном смысле. Глазки его под толстенными линзами очков казались крохотными, словно у таракана. Но и они распахнулись во всю ширь, изумленно пялясь на сержанта.
Тот и сам сознавал, что выглядит в полном боевом снаряжении внушительно. И, скажем так, для здешних мест не совсем обычно. Но времени заниматься самолюбованием не было.
– Три шага назад! – скомандовал он застывшему на пороге человечку. – Руки держать на виду!
Давно не мытое существо дернулось назад, сержант шагнул следом, быстро огляделся. Датчик не врал, никого больше здесь не оказалось. Обширное помещение, занимавшее всю лжефакторию, и почти пустое, затаиться негде. Более подробный осмотр сержант оставил на потом.
Человечек попытался что-то сказать, но сержант перебил, рявкнув:
– Лицом к стене! Руки за голову!
Очкастый выполнил команду, но тут же попытался спросить:
– Вы армия? Российская армия?
В голосе звучала нешуточная надежда. Что, вольный сын незалежной Сибири, несладко тебе живется под бело-зеленым флагом? Обратно захотелось?
Ствол уперся вольному сыну чуть ниже затылка.
– Молчать! Не двигаться! Отвечать, когда спрошу! Шевельнешься – стреляю. Вякнешь – стреляю.
Человечек затих и замер, прямо-таки прирос к стене, словно гвоздями приколоченный. Одеждой ему служил бесформенный балахон, в котором сержант с трудом опознал полусинтетический свитер, донельзя растянутый и донельзя грязный. Прежний владелец (наверняка выбросивший это старье) был размеров на пять крупнее нынешнего, и рубище свисало ниже колен. На ногах виднелись какие-то стоптанные опорки. Штанами вольный сын вольной Сибири не обзавелся. Или не носил их из принципа, мало ли какие принципы у людей встречаются…
Баг, преодолевая брезгливость, пробежался рукой по складкам балахона. Не то чтобы рассчитывал найти оружие, но порядок есть порядок.
Оружия не оказалось.
– Кто такой?
– Я хранитель музея! Моя фамилия Гусев!
Откуда тут музей? И для кого? Песцы с леммингами на экскурсии ходят?
Местный сумасшедший, решил сержант. Потому и живет на отшибе. Безобидный, похоже. Как навозная муха – грязен и вонюч, но вреда никакого. Но расслабляться рано… Потому что орлы, конечно, мух не клюют. Зато мухи орлами не брезгуют… Мертвыми орлами, не к месту расслабившимися.
– Молчать! Стой где стоишь! – скомандовал Багиров и занялся осмотром помещения.
Хм… Сумасшедший он или нет, но музей его жилище и впрямь чем-то напоминало. Даже скорее отдельно взятую музейную экспозицию, непонятно зачем вынесенную в филиал, расположенный на Таймыре, в Аллахом забытой дыре.
Стены из тесаного дерева – из фальшивого тесаного дерева, разумеется. По торцам помещения прорезаны два огромных окна, – совершенно неуместные в краях, где минус сорок зимой дело привычное.
Но окна здесь были особые. Виднелись в них отнюдь не склоны балочки, скрывавшей факторию. За одним окном – широкая панорама летней тундры: поблизости затаилась в стланике крупная птица, куропатка наверное, высиживающая кладку яиц, – и замер подкрадывающийся к ней песец. Поодаль – аборигенское стойбище, многолюдное, чумы нарядные, яркие, никакого сравнения с одинокой стоянкой Ивана. Дымы, поднимавшиеся в небо от костров, колебались от ветра, но и люди, и животные застыли неподвижно.
Окно напротив открывало вид на тундру зимнюю: мела поземка, и в свете ярких всполохов северного сияния катили нарты, запряженные оленями. А за ними, след в след, цепочка каких-то зверей, – волков, надо думать. Сияние в небе переливалось, то вспыхивало, то угасало, вихри поземки тоже двигались… Но и нарты, и их преследователи словно примерзли к месту.
Та же фальшивка, что и снаружи, лишь размером поменьше.
Окнами список подделок не исчерпывался. В стены были врезаны глубокие ниши витрин. В них хранились самые разные вещи: закопченная и помятая посуда, древний бинокль (латунный!), потертая полевая сумка… Черно-белые фотографии соседствовали с какими-то пожелтевшими рукописными бумагами, и даже оружие имелось – старый карабин без затвора и обшарпанный дробовик.
Но даже будь эти два ствола новенькими, не стоило и пытаться завладеть ими. Достаточно сравнить толщину стены с глубиной витрин – и сразу ясно: имитация, объемная картинка.
Похоже, имелись тут и ценные предметы, настоящие, да кому-то уже приглянулись, – на полу опустевшие прямоугольные подставки, в стены вбиты опустевшие крючья…
Неподдельные вещи скопились в дальнем углу и оказалось их немного. Ложе – брошенная прямо на пол груда всякого тряпья, сверху спальный мешок. Электроплитка стояла на подставке, явно предназначенной для канувшего экспоната, рядом кое-какая кухонная утварь. А еще – Багиров удивился – нечто вроде велотренажера.
Хранитель устал рассматривать вблизи стенку, без сомнения хорошо ему знакомую. Попытался обернуться, что-то сказать – Багиров прикрикнул на него, – замолк и застыл.
Экскурсия без экскурсовода близилась к концу. Осматривать больше нечего, разве что аборигенские причиндалы, висевшие на стенах и не приглянувшиеся людям, почистившим экспозицию. Маски, бубны, какая-то еще лабуда… – Баг скользнул по ней равнодушным взглядом и вдруг замер.
Подошел поближе, вгляделся… Нет, не показалось. На стене висело нечто, вырезанное из кости. Не то рельеф, не то барельеф, сержант в вопросах искусства разбирался не сильно, особенно туземного. Здоровая штука, с большущую тарелку или небольшое блюдо размером. Костей таких размеров не бывает, однако стыков и соединений не видно, умелый мастер делал… Но Багирова заинтересовала отнюдь не технология изготовления костяной поделки, а ее персонаж.
Низ у персонажа был чисто звериный – шерстистые лапы с длинными когтями, – а верх выглядел гнусной пародией на человека: торс, руки (на пальцах тоже когти изрядных размеров), отвратная рожа с распахнутым зубастым ртом… Но самое главное – на этой роже красовались три здоровенных глаза! Три! Причем расположенные точь-в-точь как те, что светились над ловчей ямой, – равносторонним треугольником!
Кроме того, неведомая тварь была гермафродитом: половой орган мастер вырезал условно, намеком, но сомнений в мужской принадлежности не возникало. Что ничуть не мешало твари ходить беременной – пузо ее изображалось как бы в разрезе, а в нем – младенец, совсем не похожий на родителя, какой-то гибрид ежа и ужа, но сохранивший главный наследственный признак: трехглазость. Младенчик, даром что мал, тоже успел забеременеть, – содержимое его утробы оказалось совсем уж мелким, но три глаза у эмбриона Багиров все же разглядел…
Он попытался снять костяную хрень со стены, рассмотреть получше – не тут-то было. Не прибита, не привинчена – составляет со стеной единое целое. Опять муляж… Но ведь с чего-то настоящего эту пластиковую фигню скопировали?
Впрочем, что гадать, если рядом живой хранитель стенку подпирает…
– Повернись! – отрывисто скомандовал сержант.
Музейный деятель выполнил приказ, и Багиров обратился к нему более человеческим тоном:
– А скажи-ка мне, Лебедев…
Сержант замолк, пораженный неожиданной мыслью. Хранитель, обрадованный сменой обращения, решил, что худшее позади. И тут же начал качать права:
– Я не Лебедев, моя фамилия Гусев. И потрудитесь…
Баг быстро шагнул вперед, ткнул стволом в солнечное сплетение правдоискателя. Легонько, но чтобы дыхание перехватило. Чтобы не забывал, кто тут главный.
Вразумил:
– Если скажу, что ты Петухов, – будешь кукарекать. Скажу, что Курицын, – будешь кудахтать. А скажу, что Лягушкин, – будешь прыгать и квакать. Высоко и громко. Понял? Понял, спрашиваю?
Хранитель мелко закивал, дыхание еще не восстановилось.
– Хорошо понял?
– Х-хорошо…
Прозвучала не импровизация – стандартная казарменная процедура, призванная вразумлять чересчур спесивых новобранцев, воображающих, что сержанты обязаны с первого раза запоминать их фамилии… Изобразив ее начало, Багиров понял, чего ему не хватало… Вернее, не хватало ему в последние недели многого, но те нехватки он чувствовал сразу, а эту – отсутствие подчиненных – осознал только сейчас…
Процедуру, впрочем, продолжать не стал (сейчас надлежало крикнуть «Лягушкин!», – и оценить высоту прыжков и мелодичность кваканья). Но и спросил он вовсе не то, что собирался поначалу:
– Вот что мне скажи, Страусов: тебя четырехглазым здесь называют? Или, может, в детстве так дразнили?
– Ну… да… – промямлил несчастный «Страусов»; моргал испуганно, не иначе как боялся, что, наградив этакой фамилией, его сейчас заставят снести яйцо соответствующих размеров.
– Так «ну» или «да»? Отвечать внятно!
– Да.
– Здесь или в детстве?
– Здесь, но я…
– Достаточно. Что за хренозавр у тебя на стенке? – Багиров показал на «хренозавра» и добавил:
– С этого момента излагай подробно. Но опять-таки внятно.
«Лебедев», или как там его, немедленно преобразился: распрямился, плечи расправил, повернулся к стене вполоборота и заговорил – звучно, уверенно, как по бумажке:
– Перед вами уникальный экспонат, редкий образец традиционного искусства нганасанов – резьбы по мамонтовой кости. Составное панно датируется девятнадцатым веком и было обнаружено…
– Отставить, – оборвал Багиров, слушать лекцию до утра он не собирался. – Ты мне не про экспонат, ты мне по-простому: кто тут нарисован, в смысле – вырезан? И как его надежнее всего прикончить?
Шутки шутками, а гадание начало сбываться: вот вам четырехглазый, вот трехглазый на стеночке… Но все же принимать всерьез шаманские штучки не резон: Иван тут бывал, мог видеть и хрень уникальную, и ее хранителя.
– Это Бдыр-Барус, демон мифологии нганасанов, страж Страны Мертвых, – ответил хранитель с обидой, такую песню оборвали. – Кстати, и у долганов он известен, и у энцев, правда, под другими именами.
Все сходилось… Аккурат к Стране Мертвых и поперся по неведению Багиров, когда на хвосте у него плотно повис трехглазый, до того завывавший где-то в отдалении.
– Он и вправду из себя такой? – уточнил сержант, вспомнив, как он сам выглядел на резной костяшке Ивана.
– Бдыр-Барус многолик, может принимать разные формы… Может, видали…
– Человечиной питается? – заинтересованно спросил Багиров.
– А-а-а… э-э-э… – заблеял хранитель и бросил взгляд куда-то в сторону своего ложа, словно бы в поисках подсказки. – В каком смысле человечиной?
– В смысле, живыми людьми? Или только мертвяков подъедает?
– Простите… Что значит подъедает? Это в некотором роде миф, легенда…
– Легенда, говоришь? Х-хе…
– Молодой человек! Я, между прочим, защитил кандидатскую диссертацию по теме, напрямую касающейся местных верований!
– Диссерта-а-а-цию… – протянул Багиров. – Ну тогда, конечно…
«Посидел бы ты, хрен четырехглазый, в той яме с кольями – глядишь, и на докторскую замахнулся бы».
– Ладно… Времени мало, так что давай про главное: как этот миф завалить можно. Убивал его кто-то в легендах?
– Его пытался повергнуть Каменный человек, вышедший из земли, он же Ташпа у долган. Но не смог, снова провалился глубоко под землю…
– А обычные люди не пробовали?
– Нет… Хотя есть легенда, довольно поздняя и редкая, бытовавшая только у западных нганасанов, авамских, ее в свое время…
– Короче, Перепелкин, самую суть.
– Бдыр-Баруса убьет Железный человек. В будущем. Может быть.
– Понятно. Будущее, оно такое… Всегда светлое. А как настоящим станет – одно дерьмо вокруг и никакого просвета.
Задумчиво выдав эту философскую сентенцию, Багиров неожиданно рявкнул:
– Лицом к стене! Живо!
Дождался выполнения приказа и прошел в жилой угол музея. Не понравились взгляды, что хранитель бросал туда в последние минуты разговора… Украдкой поглядывал и опасливо. Прячет что-то ценное и боится, что отберут?
В куче тряпья ничего любопытного не скрывалось. Зато неподалеку обнаружилась крышка люка. Багиров, искоса поглядывая на хранителя, поднял ее – не пещера Али-Бабы, но кое-что ценное отыскалось. Два аккумулятора, не новых, и, судя по размерам, снятых с больших машин… К клеммам одного из них была подключена электроплитка, напрямую, без штепселя и розетки. А второй… Багиров проследил, куда тянется провод. Вот оно что… Не тренажер, а велогенератор. Самопальный, как раз из тренажера состряпанный, немудрено было с первого взгляда ошибиться.