P.S.
Но самое главное — поменялся мой круг общения. Совсем.
Я почти не виделся тогда с нашей старой московской «тубовской» командой. Наверное, мы устали друг от друга.
А если мы и встречались, то только чтобы обсудить, что и как поделить из того «общего», что у нас осталось. Какие-то деньги, акции, землю на Рублевке. Кто-то взял деньгами, кто-то недостроем, кто-то землей. Это были все какие-то мелкие активы и деньги — единственное, что у нас тогда осталось от прошлой жизни.
А когда мы все поделили, то разошлись в разные стороны — искать лучшей доли. Это не было общим решением, ни о чем таком мы даже не дискутировали.
А может, имело смысл не разбегаться? Остаться вместе? Продолжать делать что-то единой командой? Но мы это даже не обсуждали — и как-то по умолчанию все решили, что вместе уже не стоит…
«Товарные» векселя «Лукойла» (осень 1996 года)
Первым проектом, с которого мы начали работу в МФК, стала покупка «товарных» векселей «Лукойла».
Сейчас уже трудно понять и представить, что такое «товарный» вексель «Лукойла», но тогда это была очень распространенная бумага, как и векселя многих нефтяных компаний.
«Лукойл» выпускал свои векселя и расплачивался ими за различные работы и услуги — за какую-нибудь стройку или за электричество, в общем, за все что угодно.
Но оплачивал он их не деньгами, а своим… мазутом или бензином.
Это был своего рода взаимозачет, просто в более удобной, ценнобумажной форме. Такое происходило на рынке уже много лет. И никто устоявшуюся практику не нарушал.
Мы стали первыми, кто решил ее нарушить.
«Лукойл» называл свои векселя «товарными», но по своей форме и по тому, что было написано на самих бумагах, это были обыкновенные векселя. А именно — на них было написано, что компания «Лукойл» должна заплатить предъявителю векселя такую-то сумму в такой-то день.
На векселе про его «товарность» не было ни слова, да и не могло быть, поскольку такое понятие просто отсутствовало в законодательстве. Это все сознавали, но никто и не думал идти к «Лукойлу» и просить по его векселям деньги, все пытались получить по ним бензин или мазут — а потом уже самостоятельно продавать на рынке, часто теряя на этом большой дисконт.
В ту пору всеобщих взаимных неплатежей такое было повсеместно. «Лукойл» тогда уже стал богатой и мощной нефтяной компанией, и никто не решался нарушать устоявшуюся практику. Все боялись, что если они поругаются с «Лукойлом», то потом будут стоять в длинных очередях за своей партией мазута по следующим векселям.
В общем, все так жили и мучились давно, но никто не решался это изменить.
Мы первыми рискнули купить векселя «Лукойла» на рынке за деньги и потребовать по ним деньги, а не мазут.
Первый такой вексель я приобрел через банк МФК на собственные средства. Мы тогда хотели просто попробовать, да к тому же я еще не знал, выделит ли банк нам, своему новому департаменту, деньги на такую покупку.
Сначала я решил рискнуть «на свои».
Срок по тому векселю наступал уже через месяц, дисконт был около 30%. Если «Лукойл» заплатил бы мне в срок, то доходность такой операции для меня составила бы 360% годовых!
Мы позвонили в «Лукойл», сказали, что у нас есть их вексель, и поинтересовались, куда его следует принести, чтобы предъявить к погашению за деньги.
На том конце провода сразу почувствовалось замешательство.
— Какие деньги? — стал нас спрашивать сотрудник «Лукойла». — Это ж вексель для получения мазута.
— На нем ничего такого не написано, — ответили мы и добавили, что придем с нотариусом.
Человек на той стороне замолчал и… положил трубку. Затем я стал выяснять процедуры открытия лимитов в МФК на покупку ценных бумаг и вообще узнавать, сколько в банке денег. Может ли МФК выделить нам собственные деньги на покупку векселей «Лукойла» — или нужно искать только клиентские заказы?
И тут я удивился снова. Оказалось, что в банке много денег! Я, работавший много лет руководителем крупного банка и в последний год лихорадочно искавший везде деньги, уже просто отвык от того, что у моего банка могут быть свободные ресурсы — и их много! А главное, что в самом МФК никто толком не сумел мне ответить, сколько у нас в банке сейчас вообще свободных денег.
Это объяснялось тем, что почти все руководители, включая Осинягова, сами только недавно пришли в банк и еще толком не разобрались в его структуре и балансе.
А главное, МФК и Онэксимбанк были связаны, как сообщающиеся сосуды, и потому если у нас случался какой-то текущий недостаток денег, то «Онэксим» тут же давал необходимое.
В общем, мне открыли лимит на «Лукойл», и я даже не спросил разрешения Осинягова или Прохорова. Все прошло буднично. Еще бы, это же «Лукойл»! Как он может не заплатить по своим обязательствам?
Лимит открыли сразу — и очень большой.
И мы начали скупать «товарные» векселя на рынке.
Когда у нас на руках уже скопился большой объем этих бумаг, я стал договариваться в «Лукойле» о встрече с Матыциным — он там руководил всем, что было связано с «товарными» векселями.
Приехав на встречу, я предъявил ему копии скупленных векселей и сказал, что мы готовимся в положенный срок их предъявить и будем ждать оплаты.
Матыцин сразу же принялся возмущаться, называть меня и всех нас жуликами. Он стал узнавать, кто нам продал векселя — мол, теперь эти продавцы больше не увидят ни капли мазута от «Лукойла», а мы, МФК, не получим денег, так как его компания за свои векселя готова давать только горюче-смазочные материалы. Он сказал, что мы можем просить любые марки бензина, но не деньги.
Я стал объяснять Матыцину суть вексельного законодательства России — сказал, что он не прав и что если мы подадим в суд, то однозначно выиграем, а «Лукойлу» придется заплатить еще и пени.
Матыцин в ответ стал угрожать, что это он подаст на нас в суд, правда, было непонятно, на каком основании. В общем, чувствовалось, что наша первая встреча не удалась. И я попрощался.
Встреча не удалась, но я понял после нее, что правда на нашей стороне и что реальных доводов у «Лукойла» нет. И он нам все равно заплатит — даже если он станет тянуть, даже если мы начнем судиться и это продлится целый год, мы все равно получим большой доход в процентах.
Словом, мы рисковали, но я чувствовал, что риск оправдан.
И после предъявления первых же векселей к погашению «Лукойл» все заплатил деньгами — да к тому же без задержек. Тогда он испугался нас, МФК.
Он не испугался меня или наших юристов, но побоялся Потанина, который в тот момент был первым вице-премьером. Я не упоминал его фамилию в нашем диалоге, но все на рынке знали, чьи банки МФК и «Онэксим», и потому просто опасались вступать с нами в спор.
Я думаю, что основная причина успеха была тогда именно в этом. Со всеми другими «Лукойл» поступил бы иначе.
Видя этот успех, мы решили пойти дальше и стали искать другие подобные векселя на рынке. Оказалось, что их много — и никто, кроме нас, не готов их приобретать за деньги.
Мы первыми стали покупать векселя «Сиданко», «Алросы», МПС и других подобных крупных компаний. Банк легко открывал лимиты на это и давал нам, департаменту долговых обязательств, необходимые деньги.
Где-то через месяц, когда у нас в портфеле было уже пять-семь эмитентов на сумму около 10 миллионов долларов, мне в первый раз позвонил Осинягов и попросил приехать и обсудить происходящее. Оказалось, что председатель правления МФК не знал, что мы все это время приобретали «товарные» векселя и что уже накупили их на 10 миллионов долларов. Он вообще за прошедший месяц, кажется, ни разу мне не позвонил — и думал, что мы сидим у себя на выселках и ничем толком не занимаемся.
Он посмотрел на список купленных бумаг, на цены, по которым мы их приобретали, и на полученные нами к тому моменту доходы. Осинягов удивился и чуть встревожился: а не будет ли дефолтов? Но было видно, что он и доволен одновременно нашей активностью.
Я поделился с ним своими мыслями относительно того, в какую сторону следует двигаться. Он это поддержал, и мы договорились, что теперь лимиты на новые бумаги будут приходить на утверждение и ему — а то получалось странно: он, председатель правления, совсем не в курсе того, что происходит у него в банке.
P.S.
Начав проект по скупке «товарных» векселей крупнейших российских компаний, мы довольно быстро его убили.
После того как всем этим компаниям пришлось заплатить нам первые деньги, они стали сворачивать такие программы или начали выпускать векселя с десятилетним сроком погашения — так что уже через год рынок «товарных» векселей в России прекратил существовать. Окончательно он умер после дефолта 1998 года.
Нас как команду после того проекта заметили и в МФК, и в Онэксимбанке. Теперь меня знали в Группе, и не только Прохоров с Осиняговым, но и весь остальной коллектив. Вскоре мы уже переехали с выселок в основной офис Группы на улице Маши Порываевой.
Нас как команду после того проекта заметили и в МФК, и в Онэксимбанке. Теперь меня знали в Группе, и не только Прохоров с Осиняговым, но и весь остальной коллектив. Вскоре мы уже переехали с выселок в основной офис Группы на улице Маши Порываевой.
На том проекте я стал зарабатывать приличные деньги. Уже через два-три месяца после начала работы в МФК я стал зарабатывать даже больше, чем в Тверьуниверсалбанке. Это казалось странным, ведь в ТУБе я был большим начальником, по сути, вторым человеком, а тут — всего-навсего директором департамента.
Но доходность и объем операций с теми «товарными» векселями сразу оказались очень большими.
Пьер и Франсуа (1996–1997 годы)
Как только мы начали скупать «товарные» векселя нефтяных компаний, мы одновременно стали искать и тех, кому мы могли бы их перепродать — не все же держать в своих портфелях.
Первым, кого это реально заинтересовало, оказался Франсуа Букле из Сredit Suisse Financial Products (CSFP).
Он позвонил мне сам и приехал к нам в офис на Вересаева. Мне кажется, Франсуа был первым, кто посетил этот наш офис на выселках. Он был первым, кому я дал свою новую визитку банка МФК. И он был первым, кто сказал, что ему это очень интересно.
Он заявил, что готов дать нам на это любые деньги!
Тут следует сказать пару слов про CSFB и CSFP. За все время своей бурной коммерческо-банковской деятельности в ТУБе — с начала 1992-го и вплоть до краха — я практически не работал с московскими офисами западных банков.
Мы открывали счета в американских и европейских банках, чтобы держать там валюту и вести расчеты за рубежом. Но что делают эти иностранные банки в России, в Москве — я толком не знал, точнее, я думал, что они тут выполняют чисто представительскую функцию.
Оказалось, что это не так… далеко не так.
Именно после первой встречи с Франсуа Букле я заинтересовался, что же за банк — CSFB26? Оказалось, что это самый большой в России западный инвестиционный банк. Причем не просто самый большой, но и самый агрессивный. И не только в России.
Именно тогда, в 1996 году, швейцарский банк Credit Suisse выкупил у своих американских партнеров First Boston 50% акций в их совместном лондонском инвестиционном бутике. И с этого года по всему миру, на всех развивающихся рынках стало греметь имя CSFB.
Банком рулили из Лондона. Они набирали самых умных и самых агрессивных трейдеров, юристов, адвокатов, инвестбанкиров — и делали тогда самые крутые и дерзкие инвестиционные сделки по всему миру, на всех развивающихся рынках.
Так было и у нас в России.
Франсуа возглавлял здесь, в Москве, отдельное подразделение банка CSFB, имевшее схожую аббревиатуру — CSFP. В общей структуре мощного и агрессивного банка CSFB это подразделение было еще более агрессивным — акула среди китов инвестбизнеса.
И больше всего их интересовали продукты Fixed Income, то есть долги — как раз то, чем решил заниматься я, когда возглавил департамент долговых обязательств МФК.
Мы — я и Франсуа — оказались в чем-то очень похожи. Мы оба начали работать в больших структурах. Я пришел в группу «Онэксим-МФК», а он — в группу Credit Suisse. Я возглавил отдельный департамент внутри банка, а он — подразделение CSFP. Я собирался заниматься внутренними долгами России, и Франсуа тоже хотел заниматься именно этим.
И еще… и он, и я хотели зарабатывать деньги, большие деньги.
Мы почувствовали это родство, и нам сразу стало ясно, что мы можем очень хорошо дополнить друг друга. Франсуа не хватало знаний и понимания русского рынка и Москвы вообще. А мне не хватало его западных денег.
— Я найду любые деньги, привлеку сколько угодно средств, — сказал он мне тогда. — Мне только нужны реальные инструменты, реальные сделки, на которых можно сделать хорошую прибыль!
Он был французом лет сорока, хорошо говорил по-английски, но русского вообще не знал. Пытался учить, но получалось у него это плохо. Мой английский к тому времени тоже был не блестящим, но достаточным, чтобы мы с Франсуа быстро и легко понимали друг друга.
И постепенно у нас сложился тот тандем, который и позволил нам зарабатывать деньги.
До того момента Франсуа, как и вообще CSFB, в основном «упаковывал» и продавал иностранным инвестфондам российские ГКО27. Доходность для хедж-фондов от этих операций с ГКО могла тогда достигать 20–25% годовых в валюте, а иногда и больше.
Это была огромная для них доходность.
Но рынком ГКО в тот момент стали заниматься и другие иностранные инвестбанки, да к тому же ставка доходности стала постепенно уменьшаться, и Франсуа начал искать, что можно купить еще, кроме ГКО.
Так что наша идея с «товарными» векселями «Лукойла», которая могла дать доходность в три-четыре раза больше, чем по операциям с ГКО, ему — и всему CSFB — очень понравилась.
И мы начали скупать такие векселя для CSFB.
Мы, МФК, стали зарабатывать при этом большие комиссии на перепродаже векселей самому CSFP или напрямую CSFB, а они, в свою очередь, получали свои комиссии, «упаковывая» эти наши «товарные» векселя в «линк-ноты» и перепродавая их различным мировым хедж-фондам из Нью-Йорка и Лондона.
Еще полгода назад, работая в ТУБе и борясь за его выживание, я ходил по рынку и сам, и вместе с Козыревой, и с друзьями в поисках новых клиентов за свободными деньгами. Мы тогда у всех просили денег — просто так или под залог наших купленных и построенных зданий. Но нам никто ничего не давал.
А теперь для меня картинка резко изменилась. Теперь уже за мной стал ходить ведущий мировой инвестиционный банк, предлагая мне столько денег, сколько я попрошу, лишь бы были прибыльные сделки.
P.S.
Франсуа долго еще работал в структурах CSFB, а в период расцвета ЮКОСа перешел в совет директоров банка «Менатеп». А после того как посадили Ходорковского, Франсуа уехал из России.
Кроме самого Франсуа, в структуре CSFB был еще один француз — Пьер Дахан. Он возглавлял весь трейдинг московского CSFB. Именно с ними двумя и началась моя настоящая активная работа с долгами. Пьер постепенно перетянул на себя от Франсуа все контакты со мной. Он был более тесно связан с их лондонским главным офисом, быстрее принимал решения и имел больше клиентов.
Именно с Пьером чуть позже мы сделали нашу самую главную сделку времен МФК.
Инвестбанкир (осень 1996 года)
Начав проводить первые сделки по векселям «Лукойла» с CSFB, я наконец-то понял, что же это такое — инвестиционный банк. Я много раз сталкивался с этим словосочетанием, но не вдумывался в него, не ощущал, не чувствовал его глубинный смысл.
Когда я слышал этот термин, я понимал его, скорее, как какой-то рекламный лозунг. Мол, вы все, коммерческие банки, занимаетесь какими-то кредитами, расчетами, платежами и прочими подобными операциями, а мы, «инвестиционный банк», занимаемся — инвестициями! Мы вкладываем в заводы, в производство, в землю, в торговлю, в реальный бизнес, в реальную экономику.
И вот только теперь я понял, что все это не так.
Инвестиционному банку, в отличие от обычного коммерческого банка, не нужно иметь денег! Это было первое откровение, которое ко мне пришло.
Все предыдущие пять лет, когда мы с друзьями строили коммерческий банк, ТУБ, были пятью годами поиска и привлечения денег в банк. Мы искали деньги в любой форме: от частных вкладчиков через сеть отделений, от юридических лиц через остатки на расчетных счетах, от банков с их корреспондентскими счетами.
Мы все время искали деньги.
А тут, в МФК, я вдруг перестал искать деньги, я начал искать сделки. Только в этот момент я и понял, в чем заключается главное отличие двух типов банков: коммерческие банки все время ищут деньги, а инвестиционные банки все время ищут сделки.
Инвестиционный банк старается все покупать не для себя, а для клиента, оставляя себе лишь комиссию, прибыль. В идеале у «инвестиционного банка» нет обязательств, нет долгов. Это второе и очень важное откровение, которое меня тогда посетило.
Я устал от обязательств, долгов и ответственности, которые на мне все время висели и постоянно росли, пока я был в Тверьуниверсалбанке, особенно в последние несколько лет. А тут я мог спокойно заниматься своим делом, зарабатывать — и ответственность не росла.
Это все кардинально меняло!
Инвестиционный банк, чтобы жить, все время должен проводить сделки. Он все время что-то покупает и что-то продает. Нужно что-то купить подешевле и потом продать — желательно сразу же и подороже. В этом суть инвестиционного банка.
После завершения каждой сделки начинается поиск следующей. Начинается новая жизнь — с чистого листа. Тут нет рутины, нет однообразия. Все сделки разные, они не похожи друг на друга, и потому твоя жизнь, если ты работаешь в инвестбанке, все время меняется. Новые люди, новые идеи.
И, наверное, самое главное, что я открыл для себя в инвестбанке, или в «инвестментбэнкинге», как мы тогда начали это называть, — это прибыль. Каждая сделка, если ты ее начал, предполагает маржу, прибыль. И как только ты заканчивал сделку, закрывал ее, то тут же мог поделить прибыль от сделки и… забрать ее.