Они стояли перед дедом в ряд, пять красавцев гвардейцев, пять родных братьев.
– Пять братьев вас, пять Орлов... Ты, Гришка, самый красивый, – подмигнул дед Григорию. – Но зато ты, Алешка... – И дед глянул на Алексея. – А ну, покажи нам...
Привели быка. Черный, огромный, бык неподвижно стоял перед братьями. Алексей подошел к быку. Сжал пудовый кулак. И одним страшным, быстрым движением ударил быка меж рогами... Качнулся бык. Рухнул как подкошенный. Крик восторга вырвался у братьев.
– Да, ты самый сильный, – шептал дед, – но ты и самый буйный, осторожки в тебе нет. Но на то, внуки, даден вам брат Иван. – И он ткнул в старшего брата. – Он самый хитрый, и он отца вам вместо. А Владимир да Федор – младшие, всем вам преданы. Одна душа и одна голова... Покуда вместе будете, никому вас не сломить!
Императрица на потолке улыбалась.
– Сломила... – слышал свой голос умирающий граф, – одна ты нас всех сломила.
И он увидел императрицу совсем молодой великой княгиней на том балу.
– Тогда все ночи танцевали, – усмехнулся старик, – Елизавета села на трон после переворота... Был он ночью устроен... И теперь по ночам боялась спать. И Петербург танцевал, танцевал до утра. Бал... бал...
Они стояли в дворцовом зале – Григорий и Алексей, два красавца – высоченные, в блестящих гвардейских мундирах.
– Ох, и хороша великая княгиня. Ей-ей, хороша! – шептал Григорий. Екатерина, танцуя, вдруг обернулась.
– Отметила! – зашептал Григорий и совсем приник к уху брата: – Загадал, коли сейчас еще обернется... Ну, обернись, душа ты моя!
И опять, танцуя, Екатерина мельком взглянула на братьев. И улыбнулась.
– Моя будет, – прошептал Григорий.
– Да ты в своем уме? – лукаво взглянул на брата Алексей. И восхищен но добавил: Ох, Гришка! Ну враг! Сущий враг!
Торжественно раскрылись парадные двери. Вошла высокая, полная, немолодая дама в роскошном платье.
– Императрица... Елизавета Петровна... – неслось по зале.
– Модница была... не нашивала одно платье два раза. После смерти остались в ее гардеробе пятнадцать тысяч платьев... – шептал старик.
За императрицей следовал тоже высокий, тоже дородный и тоже немолодой господин: граф Алексей Григорьевич Разумовский – фаворит и, как утверждала молва, тайный муж Елизаветы.
– Вот он, ночной император, – шептал Григорий Орлов брату. – А ведь простым певчим был, грамоты не знал... В хоре его увидела да и влюбилась без памяти. Попал в случай...
За Алексеем Разумовским важно вышагивал господин помоложе, столь же высокий и величественный – граф Кирилла Григорьевич Разумовский, родной брат Алексея, гетман Малороссии.
– А ведь недавно этот гетман свиней пас, – шептал Григорий. – Сам мне рассказывал; когда Алексей фаворитом стал, послал за ним офицера.
А Кирилла решил, что его в солдаты хотят упечь... со страху на дерево залез и три дня там просидел. С голодухи только слез. А теперь – вон они! Что случай делает! – И добавил лукаво: – А ведь они тоже братья и на нас с тобой похожие – такие же здоровенные... Только мы красивее да умнее. И опять Екатерина, танцуя, взглянула на братьев.
Потом старик увидел Москву, зиму... Бежали сани. В санях они: Григорий и Алексей – молодые, в распахнутых шубах... Проезжали мимо белых колонн дворца на Покровке...
– Тпру! – закричал Григорий. И остановились сани.
Вот он дворец графа Алексея Григорьевича Разумовского. В переулке на холме за дворцом виднелась церковь.
– Церковь Воскресения в Барашах, – усмехался Григорий. – Здесь он тайно повенчался с императрицей... А может, и нас с Катериной когда-нибудь повенчают, да не тайно!
Алексей уставился на брата.
– Моя она, – усмехнулся Григорий, – любит меня без памяти... все сделает, как я скажу.
– Ох, Гришка, – любуясь братом, сказал Алексей. – Ей-ей, сущий враг!
Екатерина, прекрасная, молодая, танцует с Григорием. И открытое безумное женское счастье на ее лице...
Умирающий старик глядел на императрицу на потолке и шептал беззвучными губами:
– Ах, эти гордые твои фавориты, они всегда думали, что они выбрали тебя, а это ты их выбирала. Счастливая, ты всегда любила тех, кто был тебе нужен. Нас было пятеро братьев, удальцы-кутилы, любимцы гвардии... И ты взяла Григория и взяла тем нас всех, и всю гвардию. Ты знала: скоро... скоро умрет Елизавета. И тогда муженек, тебя ненавидевший, упечет тебя в монастырь, да и женится на полюбовнице. И ты готовилась... Екатерина Великая... Екатерина Предусмотрительная.
Граф застонал. Изотов и Анна перевернули его на другой бок Теперь он видел гроб. В гробу лежала императрица Елизавета. Молодая Екатерина стояла на коленях у гроба, и слезы лились по ее лицу.
– Ты всегда умела плакать, когда хотела, – шептал старик императрице на потолке.
Гвардейцы стеной окружали гроб.
– Ишь как убивается, – сказал Иван Орлов.
– А император, муженек ее, в это время бражничает со своими немца ми да с полюбовницей горбатой, – усмехался Григорий Орлов в другом конце зала.
– Опять немцы сядут нам на голову, – вздыхал Владимир Орлов, окруженный гвардейцами.
– А ведь матушку Елизавету Петровну отцы наши на трон посадили, – тихо начал Алексей и умолк.
– Дело говорит, – зашептали в зале.
Старик вспоминал. Точнее, это не были воспоминания. Просто когда боль отпускала, он уходил в ту жизнь. И жалкое, беспомощное тело, лежавшее на огромной кровати под балдахином, было не его тело... Его тело жило в той жизни – великолепная, мощная плоть...
– Скоро... скоро оно на бойню пойдет, – беззвучно смеялся старик
Бал в разгаре – первый бал после траура по умершей императрице. Неряшливый, дрожащий старик в старом серебряном камзоле стоял у колонны.
– Лесток, лейб-медик умершей императрицы, – шептал Иван Орлов Григорию и Алексею, – его только что вернули из ссылки... Двадцать лет пух там от голода. А ведь это он когда-то Елизавету на трон сажал. Попомните, братья, как она его отблагодарила.
И еще один старик – в мундире с золотым шитьем, в орденах и лентах – вошел в сверкающую залу.
– Фельдмаршал Миних, – шептал Иван, – и его из Сибири вернули... Двадцать лет подряд господин фельдмаршал, полуголодный, картошку там себе на пропитание сажал. А ведь какую власть имел. Вот до чего тщеславие доводит.
– Ничего, они вернулись, – захохотал Алексей. – По мне, или все – или плаха.
– О плахе для нас, видать, уже заботятся, – усмехнулся Иван. И кивнул на молодого гвардейца, танцевавшего менуэт. Танцуя, гвардеец нет-нет, да и посматривал на братьев... Адъютант императора Перфильев... Говорят, его к нам приставили, – шептал Иван.
– Ба! Да он же игрок! Уж я-то знаю, как задобрить подобных господ! – смеялся Григорий. – Теперь каждую ночь стану проигрывать ему в карты. И он будет доволен, и император спокоен: ночью мы картами заняты. Ведь по ночам у нас перевороты делаются!.. Но торопитесь, братья, иначе разорюсь!
– Ты прав: время выступать! – сказал Алексей. – Откроют заговор – только наши головы полетят... Катька Дашкова – сестра родная полюбовницы государя, ее, конечно, помилуют. Никита Панин каждый день иное говорит, один Бог ведает – с нами он иль нет. Кириллу Разумовского его брат Алексей с плахи за уши вытянет. Сама Екатерина вообще будет ни при чем... Только наши головушки...
– Ага, – засмеялся Григорий. – Если мою первой отсекут...
– Ага, – захохотал Алексей. – Уж я, как дед, пну твою дурацкую голову!
В гвардейских казармах шла большая игра. Играли – Перфильев, Григорий Орлов, офицеры-измайловцы, когда вошел Алексей Орлов. Поманил брата. Весело поманил, будто собираясь поведать о чем-то забавном.
– Я сейчас, господа. – Григорий бросил карты, подошел к Алексею, сопровождаемый внимательным взглядом Перфильева.
Будто рассказывая о веселом и все хохоча, Алексей сказал брату:
– Капитан преображенцев Пассек утром арестован императором. За говор раскрыт...
– Кто сообщил?
– Никто не ведает... Но откуда-то слух, что арестовали его и раскрыт заговор. Теперь эта сумасшедшая девчонка, Дашкова, носится по Петербургу с этим слухом... Она всех нас под топор подведет. Времени нет, надо действовать. Фортуна за нас император пьянствует в Ораниенбауме... на скрипице играет... Екатерина одна в Петергофе. Осталось одно: привезти ее в Петербург и объявить императрицей.
– Слушает, – кивнул Григорий на Перфильева.
– Вижу... вернешься к столу... продолжишь игру... И напои хорошенько, чтоб бела света не видел... Я отправляюсь сей час в Петергоф – за Екатериной. На рассвете жди меня на пятой версте у Петербурга со свежими лошадь ми. Ну?
– С Богом, брат, – и до встречи: во дворце иль на плахе.
– Ух, как я пну тогда, Григорьюшко, дурацкую твою голову! Григорий возвращается к столу. Перфильев вопросительно глядит
на него.
– Презабавное амурное дельце предложил мне брат. Но я, как всегда, предпочел игру, – улыбнулся Григорий.
– А я, как всегда, даму, – захохотал в дверях Алексей. – Пожелайте мне удачи... с дамой. – И он весело подмигнул Перфильеву.
Старик шептал, глядя на Екатерину, парящую на потолке
– Ах, эта ночь... Тогда была белая теплая ночь... 27 июня... и двадцать во семь верст надо было проскакать до Петергофа – я отметил это странное сочетание цифр...
Карета, запряженная шестеркой, мчалась по дороге в Петергоф. На козлах – кучер, в карете за занавесками – Алексей Орлов. Рядом с каретой верхом скакал молодой офицер – капитан-поручик Василий Бибиков.
– Послушай, не торопись, береги лошадей, – сказал из кареты Алексей.
– Я люблю Петергоф, Алеша, – мечтательно отвечал с лошади Бибиков... Там все статуи, фонтаны, рощи – служат увеселению чувств.
– Береги, береги лошадей, Бибиков
– А коли ударят тревогу, когда подъедем? – вдруг спросил Бибиков.
– Тогда – руби, Васька! – засмеялся в карете Орлов. – Мы должны захватить императрицу.
Подъехали к ограде Петергофского дворца. У ограды ни души – ни караульных, ни сторожей.
– Дворец неохраняем... странно, Алеша, – зашептал Бибиков.
– Останься с лошадьми.
И Орлов выпрыгнул из кареты.
Осторожно открыл решетку главного входа. И ступил в парк.
В парке – ни души. Он крался мимо цветника к дворцу «Монплезир». И здесь ни души.
И тогда Орлов начал хохотать. Он шел по пустому парку и хохотал во все горло:
– Какой же ты болван, батенька... Не охраняется. Это она сторожей сняла... она слух пустила, что Пассек арестован за заговор, чтоб всех нас на дело поднять. А сама ни при чем. Сама будто безмятежно спит. Если за говор сорвется – объявит, что мы увезли ее силой. Аи да Катерина! Ох, врагиня!
Он подошел к «Монплезиру» – маленькому дворцу, построенному еще Петром Великим. Обошел дворец, остановился у потайной двери.
Коли я прав, потаенная дверь в ее покои будет открыта...
Толкнул – и дверь легко распахнулась...
Усмехнувшись, он вошел во дворец.
Торопливо взбежал по лестнице. Рядом со спальней Екатерины – ее уборная. И, проходя, он увидел золотое нарядное платье, разложенное на креслах
– Ну как же... Сегодня из Ораниенбаума император ее навещает... платье приготовили... Вряд ли кого найдете здесь, батюшка император Петр Федорович.
Распахнул дверь в ее покои. Екатерина спала. От стука проснулась, открыла глаза.
– Пора вставать, – жестко сказал Орлов. – Все готово для вашего провозглашения.
– Как?.. Что?! – играя пробуждение, удивилась Екатерина.
– Пассек арестован. Остальное расскажу по дороге, не время медлить.
– Который час? – спросила она деловито.
– Шесть утра. – И добавил: – Ваше императорское величество государыня Екатерина Вторая.
Она сидела на постели – простоволосая, в сорочке™ Он посмотрел на нее. Она усмехнулась. И тогда-
Старик глядел на акварель над кроватью. Под акварелью стояла подпись: «Отъезд из Петергофа 27 июня 1762 года».
– Англичанин Кестнер акварель эту изготовил. И только для нас с то бой... чтобы помнили мы тот день...
Вот я веду тебя к карете... а этот вблизи кареты стоит – камердинер твой. В воротах твоя камер-фрау... а этот, верхом на лошади, – Васька Бибиков... А это – зеваки, рабочий люд... Не узнали они тебя, оттого шапки у них на головах-
Орлов вскочил на козлы рядом с кучером:
– С Богом!
Карета понеслась в Санкт-Петербург.
Тысячи людей – у храма Казанской Божьей Матери.
Гвардейцы теснили толпу. Екатерина в черном платье поднималась по ступеням собора, окруженная братьями Орловыми. За ними – Кирилла Разумовский, Никита Панин, гвардейские офицеры.
Алексей Орлов громовым голосом провозгласил со ступеней:
– Матушка наша самодержица – императрица Екатерина Алексеевна! Вопли восторга, крики толпы, «ура!» гвардейцев.
И под перезвон колоколов навстречу Екатерине вышло духовенство. Императрица на потолке улыбалась.
– Как я тебя знаю. Никто так тебя не знал, матушка государыня, – шептал старик.
Карета с закрытыми занавесями, окруженная гвардейцами, подъехала к Ропшинскому дворцу. Впереди на лошади – огромный, тяжелый Алексей Орлов. Из кареты вывели низложенного императора...
– Он дал себя свергнуть легко, как ребенок, которого отсылают спать, – шептал старик.
Петр Федорович входит во дворец. Худенький, жалкий, похожий на мальчика, он совсем потерялся рядом с исполином Орловым. Полуобняв за плечи, Алексей Орлов вводит его в спальню – место заточения.
– Она поручила мне охранять свергнутого императора – Поручила» зная, что Гришка хочет стать ее мужем, – шептал старик – Но пока был жив этот несчастный выродок, ее законный свергнутый муж, Гришка мужем-то стать не мог. И она все-таки поручила его нам. Яснее своей воли не выскажешь!
– Позаботься о нем, Алексей Григорьевич, – говорит Екатерина, – муж он мне все-таки. И не должен он терпеть ограничений ни в чем, кроме свободы. Следи, чтоб не обижали.
– Не изволь беспокоиться, волю твою исполню. Екатерина, не выдержав его взгляда, отворачивается.
Ропшинский дворец окружен гвардейцами. У входа в спальню бывшего императора – гвардейцы со штыками.
– Я запер его в спальне, и этот недавний самодур и деспот сразу превратился в жалкого забитого мальчика. Злодеи не умеют достойно переносить несчастия и слабы духом.
– Я прошу вас привезти мою собаку, мою обезьянку и скрипицу, – подобострастно заглядывая в глаза Орлову, просит Петр.
– Чего ж не привезти? Я привез... Я быстро стал лучшим другом этого дурачка. Иногда я над ним... шутил.
В спальне Орлов играл в карты со свергнутым императором.
– Алексей Григорьевич, дозвольте немного погулять в саду. Душно мне в спальне, какой день без прогулки...
– А чего ж, погуляй, Ваше императорское величество.
И Орлов подмигнул часовым. Петр резво вскочил со стула, по-мальчишески подбежал к дверям. И тотчас часовые скрестили штыки перед его грудью.
– Не пускают, – почти плача, закричал Петр.
– Пропустить императора! – повелительно приказал Орлов. И опять подмигнул часовым.
И снова Петр опрометью бросился к дверям. И снова солдаты молча скрестили штыки...
– Не слушают! – кричит император.
– Не слушают, – сокрушается Орлов. – Видать, матушка, жена твоя, не слушать тебя им приказала. Вот ведь какое дело, Ваше императорское величество.
– И очень скоро – шестого июля... случилось... – шептал старик. Упал канделябр... темнота в спальне... яростная возня... и жалкий, слабый крик»
– Горло, горло, – хрипит в темноте Орлов.
– Кончай ублюдка, – пьяно ярится чей-то голос
И тонкий, задыхающийся вопль. И тишина,– только тяжелое дыхание людей в темноте.
Старик плакал – он видел лицо императора, освещенное дрожащим светом свечи, нелепо задранную жалкую ногу в сапоге-
– Прости, Христа ради... Но не расстались мы с тобой, убиенным. По встречаться пришлось... Это когда государыня умерла. И Павел – сын ее – на престол взошел. Не твой, ее... Потому что сам ты не верил, что он твой сын. И Павел не верил. И оттого сразу, как сел на трон, обществу стал доказывать, что сын он тебе законный, – любовь к отцу стал выказывать...
1796 год.
В Зимнем дворце старик Орлов, в аншефском мундире с шитьем и Андреевской лентой, стоял перед Павлом. Павел глядел на него с яростной улыбкой.
– Решили мы священные останки отца нашего, государя Петра Федоровича, перенести из Александро-Невской лавры туда, где им покоиться надлежит, – в нашу царскую усыпальницу. И захоронить прах отца нашего рядом с супругой его, светлой памяти государыней Екатериной Второй... Торжественная церемония перенесения праха на завтра назначена. И реши ли мы оказать тебе великую честь – пойдешь за гробом отца нашего. – Павел пронзительно глядел на Орлова. – Впереди гроба должны нести корону императорскую. Ту самую, которую у него отняли... И я все думал, кому сие поручить?.. Да, да, граф, – ты понесешь!
– Великая честь, Ваше величество... Но на длительной службе государыне и отечеству здоровье потерял. Нога не ходят, а путь длинный...
– Неси! – бешено закричал Павел. И протянул корону на золотой парчовой подушечке.
И я понес...
Движется торжественная процессия. С трудом передвигая ревматические ноги, несет корону на золотой подушечке старый граф Алексей Григорьевич.
– Он думал, – шептал старик, – что я со страху... Потому что холоп... А я... как покаяние...
Он задумался и прошептал:
– А может, потому, что холоп?
И старик вновь вернулся в те счастливые времена после переворота.
– Мы все... все тогда могли. И Гришке путь к августейшему браку был открыт.
Императрица на потолке улыбалась.
Избранный кружок императрицы в Зимнем дворце Никита Панин, Алексей Орлов и Кирилла Разумовский за ломберным столиком играли в карты.
– Мы всем, всем тогда владели! – шептал умирающий старик Григорий Орлов, развалясь, сидит на диване. У него сломана нога. Екатерина заботливо подает ему бокал с вином на серебряном подносе.