Мы находились в небольшой гостинице, расположенной в восточном Кабуле, но вне крепостных стен Старого города. Этот район застраивался при короле, в шестидесятые и семидесятые, и потому больше напоминал районы некоторых африканских и индостанских городов. Здания в основном трехэтажные, хотя встречаются и двухэтажные, на первом этаже обычно дукан или едальня. Деловые здания перемежаются виллами, застройка довольно хаотичная и бессистемная. Улицы грязные, но не такие узкие, как в старых городах, рассчитанные под грузовой транспорт.
Номер снял Араб по поддельному паспорту, который никуда не приведет. Паспорт был афганским, сам Араб тоже переоделся афганцем. Вообще-то в отеле было что-то вроде пропускного режима, но недалеко располагался рынок, на котором торговали всем чем угодно, в том числе и травой-муравой, так что к вечеру усатый страж сих врат был конкретно упоротым. Мы пошлялись по району, тоже переодетые афганцами, а с наступлением темноты проникли в отель и поднялись на последний, третий этаж. У нас было две машины, в том числе одна с настоящей, зарегистрированной в реестре лицензией таксиста. Это на случай, если придется уходить.
Полночь застала нас троих в угловом номере. Я сидел на кровати, думал тяжкую думу и искал нужное в Интернете под чужим именем – карточку после этого я выброшу и забуду о ней думать. Араб стоял у окна и рассматривал улицу в снятый с винтовки термооптический прицел – он стоил двадцать тысяч рублей, больше, чем иной дом на этой улице. Малек добросовестно готовился к брифингу – помечал оперативную обстановку, в качестве планшета используя более-менее чистую стену и для создания наглядности – фотографии, пришпиленные к стене, и разноцветные толстые нитки, чтобы указать на связи…
– Довольно ресурс тратить… – сказал я, выходя из Интернета, – ей-богу, из жалованья вычту.
Араб выключил прибор. Шутить не было сил.
– Готов? – спросил он Малька.
– Почти.
– Лучше не будет. Вещай.
– Внимание сюда…
На стене была довольно толково изображена curriculum vitae, промежуточный итог жизни некоего Фархана Ширази, сорока одного года от роду, полукровки, бывшего дукандора – менялы и ныне одного из самых богатых людей в Кабуле.
– Основные связи я разделил на три части, – начал Малек, – деловые, личные и тайные. Каждая из них обозначена своим цветом – красным, синим и черным. Начнем с красного…
Как и положено богатому человеку, Фархан Ширази вел довольно активную жизнь, курсируя между правительственными учреждениями, банками и зданиями, где размещались всевозможные купеческие гильдии. Он по-любому подходил под определение купца первой гильдии и потому не раз и не два навещал здание Торгово-промышленной палаты Афганистана. Немало времени он проводил и в Арке, дворце, где располагались Кабинет министров и генерал-губернатор Афганистана. Много времени проводил в Волуси Джирге – это было похвально, некоторые депутаты считали, что с избранием их работа заканчивалась, для них был важен сам статус, а не работа на благо афганского народа. Это были постоянные маршруты. Остальное – банки, страховые, строительные компании – явно «по делам», то есть только тогда, когда нужно, и не чаще. Не удалось установить системы.
Второе – частные дела.
Из известных вилл в Кабуле, принадлежащих этому человеку, обитаемыми были две. В них он и ночевал, причем безо всякой системы. Облегчало перемещение между домами этому человеку то, что он никогда не был женат.
Это сразу наводило на размышления. В Афганистане много неженатых, но это значит только то, что у этого человека нет денег на выкуп за жену. Бороться с этим бесполезно, это местный обычай. Женщина здесь не ценится, в роду ценятся мальчики – будущие мужчины и воины, защитники, женщину же продают как скот. Назначая цену за свою дочь, ее отец не хочет ничего дурного, он просто хочет компенсировать расходы на то, что кормил и растил ее все это время. А поскольку Коран разрешает богатым мужчинам брать себе до четырех жен, а знатные еще и держат гарем из наложниц, получается, что, если у одного мужчины четыре жены, значит, у троих других женщин нет вообще.
Поэтому в Афганистане процветает содомия. Духовное управление мусульман борется с этим, но пока безуспешно. Этим занимаются все, в том числе священнослужители, ненормальным это не считается. И первое, о чем здесь можно подумать, зная, что человек в сорок два года не женат, – именно это.
– Есть сведения о том, был он женат или нет? – спросил я.
– Данных нет, – ответил Араб, который собирал установочную информацию. До нашего прихода записей не велось, были «шариатские браки», то есть такие, о которых знал мулла местной мечети и соседи. Так что отсутствие такой информации тут норма.
– Тогда…
– Одну минутку, я продолжу…
– Хорошо, продолжай.
– Среди личного – был «Кабул Ротари Клуб», владевший единственным в Афганистане полем для гольфа. Несколько ассоциаций и спортивных обществ, которые он спонсировал. Везде были фотографии и короткие ролики, которые ни о чем не говорили. Нельзя понять, что человек думает и делает, просто следя за ним.
Теперь тайное.
Тайным были две вещи.
Первая – двухкратное посещение одного из дуканов в центре Кабула. Малек последил за этим дуканом немного и выяснил, что там точка Хавалы. Определить, насколько авторитетен этот хаваладар, кто он вообще – обычный дукандор, занимающийся этим, чтобы добавить немного к своему скудному доходу, или один из координаторов сети в стране, занимающийся реальной переправкой ценностей. Настораживало то, что в дукане торговали золотыми изделиями – ювелир и мог быть координатором, имеющим доступ и к золоту, и к алмазам. Но устанавливать дальше, не рискуя спугнуть Ширази, невозможно.
Вторая подозрительная точка интереса Ширази располагалась в доме через дорогу. Сюда он ездил каждый четверг все то время, которое за ним следили. Каждый четверг он был здесь как штык.
Более того. Здесь его сопровождал наряд охраны вдвое меньше, чем обычно, а сам он пересаживался из роскошного «Бентли» в неприметный внедорожный бронированный «Датсун». И судя по снимкам, сам был за рулем.
Наводит на размышление, верно?
– Опять содомитский бордель? – проговорил я вслух. – Нет, с этой страной положительно надо что-то делать.
– Я навел справки, – сказал Малек, – здание это построено пять лет назад. Кто-то выкупил большой кусок земли, на котором стояли здания, приносящие доход, и огородил его забором высотой около пяти метров. Затем там было возведено двухэтажное здание довольно странной постройки. В нем почти нет окон, на втором этаже терраса закрыта не стеклом, не занавесью, а плитой с фигурной резьбой. Обитатели этого дома не показываются на улице, еду им приносят и складывают, забирая деньги. Забирает женщина, всегда закутанная в глухой никаб с вуалью… или как там называется эта штука на глаза. Само здание построено из высококачественного бетона, внутри…
– Постой-ка, друг любезный… – недобро сказал Араб, – одну минуточку. Я еще могу понять, как ты мог узнать, из чего сделаны стены. Но как ты узнал, что находится внутри?
– Ловкость рук и никакого мошенства, – отшутился Малек.
– Нет, погоди. Лично тебе я запрещал вступать с кем-либо в контакт. Так?
– Так точно.
– А ты что сделал, долбоюноша? Извольте доложить.
– Ну…
Двумя неделями ранее
Афганистан – страна, где быть верным чему-либо почти невозможно.
В Афганистане за много лет войны были повреждены ключевые институты, которые превращают землю в страну, а людей, в ней живущих, – в общество. Одно из таких понятий – понятие о власти и верности ей, ее атрибутам и главному из них – присяге. В Афганистане было – и до сих пор мы не справились с этим – две системы власти. Во многих городах власть сменялась дважды в день – с рассветом и с закатом. Днем правил король – раньше, а теперь мы. Ночью правили бандиты, террористы, которые раньше боролись против короля, а теперь против нас. И те и другие вершили свою власть с исключительной, звериной жестокостью. Это приводило к тому, что афганцы вообще избегали какой-либо активности, несмотря на долг, честь, совесть, присягу. Военные смотрели на границе в другую сторону, когда идет караван, даже если им с этого каравана не перепадало. Полицейские вытаскивали лежаки и лежали целый день, пока мы не заставляли их подняться и делать свою работу. Афганцы не видели, не слышали, не делали до тех пор, пока можно было не видеть, не слышать, не делать. Мы помогали им, а они смотрели на нас пустыми, равнодушными глазами и ждали заката…
Эти полицейские были такими же афганцами, как и все. Трое молодых парней, полицейский сержант постарше, пикап «Атаман» с установленным в кузове крупнокалиберным пулеметом. Трое стали работать в полиции уже после того, как пришли русские, сержант успел послужить при короле и знал, как оно было. При короле им вообще не платили жалованье. Все жалованье забирал себе начальник, а они вынуждены были обирать людей на своих участках, да еще и отдавать большую часть этого начальнику. Тот брал что-то себе, а остальное отправлял наверх, своему начальнику. Тот еще дальше – и так деньги со всего Афганистана доходили до короля. Эта система работала без сбоев и была афганцам понятна: вооруженные люди имеют право получать за защиту с безоружных. Еще они подрабатывали сопровождением караванов и охраной таких мест, как нарколаборатории. Это они забирали себе, когда удавалось подработать.
Эти полицейские были такими же афганцами, как и все. Трое молодых парней, полицейский сержант постарше, пикап «Атаман» с установленным в кузове крупнокалиберным пулеметом. Трое стали работать в полиции уже после того, как пришли русские, сержант успел послужить при короле и знал, как оно было. При короле им вообще не платили жалованье. Все жалованье забирал себе начальник, а они вынуждены были обирать людей на своих участках, да еще и отдавать большую часть этого начальнику. Тот брал что-то себе, а остальное отправлял наверх, своему начальнику. Тот еще дальше – и так деньги со всего Афганистана доходили до короля. Эта система работала без сбоев и была афганцам понятна: вооруженные люди имеют право получать за защиту с безоружных. Еще они подрабатывали сопровождением караванов и охраной таких мест, как нарколаборатории. Это они забирали себе, когда удавалось подработать.
Когда пришли бандиты, они подались в охрану. Купцам нужна была защита, хоть какая защита. И купцы перекупали тогда полицейских целыми участками и подразделениями, чтобы те охраняли товар и деньги. Так, бывшая королевская полиция стала внезапно эффективной силой: потому что если в качестве мотивации твоих действий выступает не абстрактная присяга, а конкретная личная заинтересованность, действия становятся крайне эффективными.
Но все-таки они сами не смогли справиться с пришедшими с Востока бандитами – у них была своя мотивация, зиждившаяся на фанатичной вере и бездонном отчаянии. Голодный всегда сильнее сытого, неимущий всегда сильнее имущего по одной простой причине – имущему есть что терять, а неимущему нет. Наверное, рано или поздно выходцам с племенных территорий удалось бы подчинить себе весь Афганистан, если бы не одно но. Афганистан был воротами на Индостанский субконтинент – и русская армия взяла Афганистан как-то походя, как разминку перед главным сражением: русские даже не заметили тех, перед яростью и фанатизмом которых трепетала вся страна. Проблемы начались потом.
Когда стало понятно, что Афганистан, зона племен и часть северо-западной провинции с городом-портом Карачи теперь русские, а больше ничего – стало понятно, что надо что-то делать с доставшейся территорией. Используя персидский опыт, сразу же начали «афганизацию», то есть перекладывание государственного бремени на плечи самих афганцев, будущее Афганистана виделось как Персия до Замирения – расширенный вассалитет. Проблема была вот в чем: если персы пожили без государства всего пару месяцев, то афганцы – несколько лет, а за пределами городов государства они не знали и вовсе. Это было проблемой. Когда, например, набирали в полицию, приоритет отдавался тем, кто уже отслужил в полиции. К ним приписывали новичков, которые в полиции не служили никогда – чтобы быстро получить хоть что-то, хоть какую-то полицию. Не учли только одного: в Персии низовой коррупции практически было, потому что брать взятки – это обворовывать самого шахиншаха, а рискнувшие это сделать на свете долго не засиживались. Все-таки шахиншах строил государство, настоящее, сильное, а не пытался выжить. В Афганистане персидский опыт оказался только во вред: опытные полицейские быстро обучили еще честных новичков «премудростям своего ремесла», почти сразу восстановив старую коррупционную систему. Разница была в том, что замыкалась она теперь не на короле, а на министре внутренних дел.
Нельзя сказать, что русские ничего с этим не делали. Делали, и еще как!
В один прекрасный день их построили перед зданием полицейского участка. Приехали русские – мушавер (так называли советников) и несколько солдат. Мушавер вызвал начальника полицейского участка для доклада – но как только тот начал докладывать, русские солдаты схватили начальника и положили на землю лицом вниз. Русский мушавер достал пистолет и выстрелил начальнику в затылок.
Потом он выступил перед потрясенными полицейскими с речью. Из этой речи следовало, что начальник полицейского участка брал взятки. Точнее, он заставлял полицейских брать взятки для него, обирая купцов. И поскольку русские не хотят расстреливать всех, они расстреляли только начальника, и хотят, чтобы это было для них уроком. Отныне тот, кто осмелится брать взятки, будет расстрелян.
Через несколько дней сообщили о расстреле министра внутренних дел.
На афганцев, привыкших к насилию, это произвело сильное впечатление, и некоторое время взятки не брали вообще. Потом начали снова брать, но уже намного осторожнее. Чаще всего брали не деньгами, а продуктами, бесплатным столованием в дуканах, живыми баранами, которых можно толкнуть на базарах. Делились теперь максимум с начальником, а министр внутренних дел теперь был русским.
И все было бы ничего, если бы не одно но. Афганцы органически не воспринимали обязанность рисковать своей жизнью… да что там рисковать – просто что-то делать ради такой абстрактной вещи, как присяга. Долгие годы существования в обстановке полнейшего беспредела, вялотекущей гражданской войны оставили в людях лишь базовые инстинкты выживания (дают – бери, бьют – беги) да вбитые в подкорку многосотлетние традиции поддержки рода, племени, племенной группы. Племя укроет, защитит, для него ты всегда свой, пока не идешь против племени. Государство просто платит деньги, которые многие афганцы воспринимают не как заработанное, а как данное Аллахом.
Так что эти афганцы даже не собирались патрулировать свой сектор, свою зону ответственности. Несмотря на то что о них позаботились, дали им машину, крупнокалиберный пулемет, личное оружие, бронежилеты, рации на случай подмоги, они были не такими дураками, чтобы патрулировать. Они знали, что ночью бывает всякое и на улицах бывают всякие. И эти всякие могут убить, если увидеть лишнее. А если ты убьешь, то наживешь на свою голову кровных врагов, которые обязательно придут за тобой. Так что идеальный вариант – просто стоять ночью в освещенном и кажущемся безопасным месте и ничего не делать. Двое спят в кабине, двое на часах, один у пулемета. Потом поменяются.
Вот только капитана второго ранга Островского это никак не устраивало.
Пистолет он купил на базаре днем – здесь с этим нет никаких проблем. Это был британский «Веблей Сервис модель». Тот же «Кольт 1911», но под британский патрон калибра четыреста пятьдесят пять тысячных дюйма, который будет послабее оригинального кольтовского. Конечно же, не оригинал – родом из города Дарра Адам Хель, точная копия с оригинала. На сотню выстрелов хватит, а больше и не надо. Еще одна отличительная особенность самодельного оружия – повышенный износ ствола, что затрудняет его криминалистическую идентификацию.
Как заверил продавец, пистолет легко выдержит тысячу выстрелов. Учитывая лукавство афганских торговцев, цифру можно смело делить на десять. Значит, сто. Ему достаточно было семи.
Проблемой было другое – не попасть. Сибиряк, скаут-разведчик, военный моряк, окончивший самые жестокие курсы подготовки сразу двух государств, сертифицированный инструктор, специалист по борьбе с терроризмом, он просто не привык промахиваться, инстинктивно бил точно из любого оружия. А сейчас ему нужно было промахнуться, хотя и создать впечатление, что промах случайный.
Хотя не мешало бы поучить кое-чему этих кретинов. Например, что стоя в освещенном месте, они слепнут сами и одновременно облегчают врагу прицеливание из темноты. И если он, к примеру, первым выстрелом разобьет фонарь, то они ослепнут и будут какое-то время слепыми как кроты. А он сможет подойти к ним вплотную и хоть зарезать.
Кстати, отличная идея. Насчет фонаря…
Он поднял пистолет и начал стрелять метров с пятнадцати. Одним из выстрелов он разбил в машине стекло. Пистолет грохотал в ночи как пугач, при каждом выстреле из дула вырывалась вспышка дурного, недогоревшего пороха. Он уже подумал, что напрасно это затеял, тем более ни с кем не согласовывая, но ответного огня не было. Последним выстрелом он разбил лампочку фонаря, та с глухим хлопком погасла.
И наступила тишина. Особенно оглушительная из-за пальбы.
Его никто не преследовал. Никто даже не включил фонарь. Вместо этого у машины едва ли не минуту что-то выжидали, потом послышался крик:
– Дреш![33]
Если бы позволяли обстоятельства, Малек бы расхохотался. Идиоты, кто и где их вообще учил?
Потом афганцы немного опомнились. Включились фонарики, зашарили по ночному мраку – это было так же эффективно, как ловить спортивной удочкой. Шанс, конечно, есть, но промысловый трал всяко добычливей.
Потом – они догадались включить поисковую фару-прожектор и начали бессистемно шарить ею. Все это было бы смешно, если бы не одно но – это были союзники русских в стране. Те, кто должен рано или поздно принять за нее ответственность.
И искать они его явно не собирались.