Однако подобная популярность в итоге сыграла с актером злую шутку. Лихой приелся зрителям настолько, что это поняли даже режиссеры и продюсеры картин. Его не перестали приглашать, но все чаще вместо главных ролей предлагали роли второго плана, а Олег, избалованный успехом, уже давно не хватался за все что ни попадя.
И, самое главное, критики на все голоса твердили, что Лихой – растиражированная бездарность, что он везде одинаков, что он понятия не имеет об актерском мастерстве и во всех фильмах играет самого себя. Олег злился, еще больше пил и все чаще жаловался на то, что он впустую растрачивает свою жизнь.
В конце концов он влип в скандал, закончившийся уголовным делом: напившись в клубе, стал приставать к одной из девушек и затеял драку с парнем, заступившимся за нее. Драка быстро завершилась в пользу актера: силы Олегу было не занимать, а юноша оказался тщедушен и слаб. Но еще он оказался сыном одного из чиновников в аппарате президента, и чиновник не позволил замять дело, которое в другом случае закончилось бы выплатой отступного – Лихой всегда так делал и не понимал, зачем нужно создавать проблему из обычных мужских разборок.
Но у отца юноши, попавшего в больницу с переломанными ребрами, носом и разорванным ухом, было другое мнение. Олег получил два года условно и притих, пораженный тем, что на его удаль молодецкую нашлась управа. Теперь он выпивал без прежнего размаха, устраивая вечеринки в своей огромной квартире, но все чаще заставал себя перед зеркалом с бутылкой в руках – одного.
Сергей взглянул на фотографию, хотя и без этого помнил актера в лицо.
В отличие от Даташвили Лихой был снят строго анфас. «Закладывает парень, и крепко закладывает, – определил Бабкин, оценив мешки под глазами и нездоровую одутловатость когда-то красивого лица. – Ладно, идем дальше. Кто там у нас следующий?»
Следующим оказался Сергей Иванович Сушков, сорокапятилетний чиновник. При взгляде на его снимок Бабкин испытал приступ классовой ненависти. Мелкое незначительное личико, круглая голова, насаженная на такое же круглое тело, словно поставленные друг на друга шары снеговика, и взгляд человека, убежденного в том, что он – важная государственная единица. «Спокойно! – сказал себе Сергей. – Может, фотограф его в неудачный момент подловил… гниду!»
Данных о Сушкове было меньше, чем о предыдущих фигурантах, но вполне достаточно, чтобы, изучив их, Бабкин пришел к выводу, что перед ним – типичный «прицеп». Сушков выбрался из администрации захудалого подмосковного городишки следом за своим начальником, Виктором Безиковым. Тот пробивался как танк или как мощный сорняк – молодой, нахрапистый, амбициозный мужик, предприимчивый и хваткий. Сушков следовал за Виктором рыбкой-прилипалой, решив, очевидно, раз и навсегда поставить на одну лошадь. Сергей Иванович был финансистом, а его начальник – юристом, и вместе они составляли неплохой тандем.
Они уходили в бизнес, возвращались на государеву службу, снова уходили ненадолго и снова возвращались, уже на новый уровень этой спирали, и в конце концов дороги их все-таки разошлись, когда Виктора Безикова со скандалом уволили с поста руководителя федерального агентства по управлению государственным имуществом. Сушков занимал при нем место в отделе управления информационной политикой, и после увольнения шефа его должна была ожидать похожая судьба. Однако новый руководитель не избавился от Сергея Ивановича, а лишь перевел его в подведомственную организацию, и Сушков возглавил федеральный центр с длинным названием, в котором фигурировали слова «компьютерные», «технологии» и «информационные».
«Риторический вопрос, – злобно думал Бабкин, глядя на фотографию Сергея Ивановича. – Откуда у тебя, Сушков, деньги на клуб Перигорского? Из какого кармана ты их вынимаешь, сытая твоя рожа? Какие откаты берешь, раз можешь позволить себе проводить здесь субботы в компании русалок?»
Он с отвращением отодвинул папку Сушкова и открыл «дело» последнего из четверых клиентов. Макар Илюшин не зря пришел к нему во время допроса Рокуновой, чтобы сказать, с кем придется иметь дело. Потому что с этим человеком они уже сталкивались раньше.
Аслан Коцба. «Мать его!» – прибавил мысленно Бабкин. Глава предприятия «Нефтепроект», небольшой фирмы, занимавшей неприметный особнячок в самом центре Москвы, в одном из старейших районов. Абхазец по национальности, окруживший себя в фирме исключительно родственниками – братьями, дядями, племянниками и прочими кумовьями.
Под особнячком, который деликатно прятался за старыми кленами, находился подземный гараж. В гараже имелась одна из самых полных в Москве коллекций раритетных автомашин. Иногда по ночам Коцба гонял в какой-нибудь из них по городу, но такое случалось редко. Обычно ему хватало того, чтобы спуститься вниз, погладить блестящий корпус какой-нибудь из своих игрушек, которые он никогда не называл тачками, походить вокруг них и вернуться в кабинет. Механики гаража не сомневались, что их шеф разговаривает с машинами. Возможно, так оно и было.
Илюшин и Бабкин столкнулись с ним при расследовании дела о похищении Виктории Стрежиной, и Сергею отлично запомнился этот угрюмый мужик с совиным лицом, недобрый и опасный. Бабкин был совершенно уверен, что доверять Коцбе нельзя, и заранее предвидел, какие трудности возникнут в общении с ним. У Аслана была своя мораль, которая, как предполагал Бабкин, имела мало общего с моралью большинства окружающих его людей.
Он в десятый раз подумал, что здесь нужен Макар с его умением быстро находить контакт с любыми людьми, и рассердился на себя за эту мысль. Что за ерунда, в конце концов?! Сколько еще он будет сидеть и причитать, что ему нужен Илюшин, что без Илюшина он не справится, что Илюшин больше него подошел бы для этого задания… Разозлившись окончательно, Бабкин подвинул к себе листок бумаги, быстро набросал план, состоящий всего из двух пунктов, и распорядился позвать к нему Аслана Коцбу. Это был человек, которого Бабкин меньше всего хотел бы сейчас видеть, и именно потому он начал с него.
* * *– С тобой! проводит ночи тридцать первая весна! и без сомнения ревнует ко всему, бьет сте-е-кла!
Они спели уже четыре песни «Ночных снайперов», и Алька даже привыкла к сигаретному дыму, не желавшему улетучиваться в приоткрытое окно, чтобы быть там разодранным ветром, а тихо расползавшемуся по салону. В перерывах между песнями («Взвоем, девки, где же кружка», – сказала Вика) Алька по кусочкам рассказывала сочиненную на ходу историю, приправляя ее щедрыми деталями.
– …Она входит и застает нас, представляешь! У нее в руке сумочка такая лакированная, ярко-желтого цвета… Вот просто невыносимо желтого! И она смотрит на нас, открывает эту сумочку и начинает там рыться одной рукой. А я смотрю на нее и думаю: ну достань же ты пистолет и пристрели меня, чтобы все это закончилось, наконец!
– Ну ты дура! Лучше бы она мужа своего пристрелила!
– Ага! А кого бы посадили за его смерть, а? Таких людей, как она, в нашей стране за убийство не сажают. Всех собак на меня бы повесили, соображаешь? А я, знаешь, в тюрьму отчего-то не хочу.
– Резонно. Так, а что она из сумочки-то достала?
– Не поверишь – платок носовой! Представляешь? Обычный носовой платочек, весь в цветочках. Достает – и начинает вытирать совершенно сухое лицо. Вот вообще сухое, без единой слезинки. И уголки глаз вытирает, и нижние веки, и под крыльями носа… А я смотрю на нее, и мне так страшно делается, даже не могу объяснить, почему! Стою и думаю, что лучше бы она пистолет вытащила, честное слово…
Вика слушала, ахала, ужасалась, давала советы… Вика громко хохотала, когда Алька описывала, как удирала от телохранителей своего мстительного олигарха, и отчаянно материлась, слушая, как олигарх перекрывал Альке кислород на работе и ссорил ее с подругами. Возбужденная успехом своего рассказа, Алька изображала диалоги в лицах, жестикулировала, размахивала руками и думала, что ей невероятно, необычайно повезло.
Ей нравилась Вика. Та успела сообщить, что «креативит» на несколько фирм, и выяснилось, что под этим подразумевается дизайн. Что-то такое она придумывала на компьютере – кажется, упаковки для детских товаров, результаты отправляла заказчику и крайне редко появлялась в офисе. Наблюдая за ней, Алька решила, что имеет дело с простой, отзывчивой, грубоватой и при том ранимой натурой. «Несчастной», – добавила она, сама не зная почему. В наследство Вике досталась квартира в паршивом районе, которую та продала, а на вырученные деньги построила небольшой дом.
– Увидишь, как я там под себя все оборудовала, – говорила Вика, выпуская дым в сторону. – Прикольно получилось, по-моему. Чисто холостяцкая берлога.
И гыгыкнула невесело.
Именно слова о холостяцкой берлоге и навели Вику на мысль, которая Альке даже не пришла в голову.
– Увидишь, как я там под себя все оборудовала, – говорила Вика, выпуская дым в сторону. – Прикольно получилось, по-моему. Чисто холостяцкая берлога.
И гыгыкнула невесело.
Именно слова о холостяцкой берлоге и навели Вику на мысль, которая Альке даже не пришла в голову.
– Слушай, – воскликнула она, – у тебя же ни фига с собой нет! В смысле, ни щетки, ни прокладок, ни кремов… Прокладки, допустим, я тебе дам, а вот остальным нам бы надо затариться.
Алька признала ее правоту и осторожно напомнила, что денег у нее осталось всего ничего, сущие копейки.
– Не проблема! – отмахнулась Вика. – Я тебе самую паршивую щетку куплю, какую увижу. С выдранной щетиной.
И расхохоталась, довольная собственной шуткой.
– Скоро будет заправка, а за ней супермаркет. У меня как раз бензин кончается.
В темноте ночной дороги заправка была видна издалека – россыпь белых и красных огоньков. Подъехав ближе, девушки с удивлением обнаружили, что к единственному работающему автомату стоит очередь из трех машин.
– Откуда это вас набралось-то столько? – возмутилась Вика, пристраиваясь за низким серым «седаном». – Нечего по ночам на дорогах шариться, спать надо! Слышь, Аль, ты тогда иди в магазин… Я пока постою, бак залью, а ты по залу походишь, выберешь, что тебе надо.
Она вытащила из сумочки кошелек, открыла, пересчитала купюры, бормоча себе под нос:
– Пять, пять, еще одна… Две по пятьсот… Короче, все не трать, надо на жизнь оставить. У меня зарплата только через пару недель ожидается. Держи.
Алька взяла кошелек и посмотрела на белобрысую смешную девицу, не веря себе.
– Вик… – осторожно начала она, – ты не боишься мне все свои деньги отдавать, а? Ты обо мне ничего не знаешь…
– Как это ничего?! – возмущенно перебила та.
– Знаешь только то, что я рассказала, – поправилась Алька. – То есть вся информация с моих слов. А если я соврала? А если я мошенница? Обманщица? Сейчас возьму все твои деньги и удеру с ними. Так же нельзя! На, возьми, мне тысячи за глаза хватит.
Вика покачала головой, отодвинулась подальше от Альки и обвела ее скептическим взглядом:
– Слушай сюда. Я тебе вот что скажу. Если хочешь знать, у меня одна особенность есть: я в людях разбираюсь. С детства. Сразу вижу, стоит человеку доверять или нет. Тебе – стоит. У тебя, конечно, рожа хитрая, лисья, – она подмигнула, – а все равно видно, что ты хороший человек и гадостей никому не делаешь. Так что брось рефлексировать, иди, купи мне пиццу. Да сунь эту несчастную тысячу обратно, что ты ее так держишь, как будто задницу собралась подтирать!
Алька вылезла в предутренний холод и побежала, цокая каблуками по асфальту, ежась в рубашке и запоздало думая, что нужно было попросить плащ. Сзади ее догнал громкий голос.
– И сок апельсиновый! – крикнула Вика, наполовину высунувшись из машины. – Только хороший возьми, не жмоться!
В магазине было тепло и светло. Алька оказалась единственной покупательницей, и когда она покатила тележку по узким рядам, ей чудилось, что улыбающиеся рекламные лица на коробках с питанием заинтересованно изучают ее. Кто такая? Что делает на заправке ночью?
«Пра-авильно… Вот так и начинается паранойя».
То ли оттого, что кроме нее здесь больше никого не было, то ли из-за темноты, царившей снаружи, но Альке стало не по себе. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел». Она убеждала себя, что бояться нечего: они погрузят продукты в машину и спокойно уедут… Еще десять минут – и будет поворот на поселок, где стоит Викин дом, а там она окажется в полной безопасности. Но когда от ее неловкого движения с полки свалилось несколько упаковок зубной пасты, Алька вздрогнула и чуть не сшибла еще несколько.
Медленно продвигаясь вдоль холодильных камер, где были навалены коробки с пиццей, она несколько раз не удержалась и обернулась, проверяя, не зашел ли кто-нибудь в магазин. Женщина, сидевшая за кассой, не обращала на нее внимания, и Альке даже показалось, что та дремлет. Неожиданно сонливость накрыла ее саму, словно колпаком, и ей пришлось прижать ладони к глазам, а потом и похлопать себя по щекам, чтобы хоть немного прийти в норму.
С грехом пополам Алька набрала в хозяйственном отделе то, что могло пригодиться на ближайшую неделю. Напряжение, в котором она находилась последние часы, дало о себе знать: мысли путались, она не могла сосредоточиться, сообразить, что ей требуется. «Ну же, Алечка, – уговаривала она себя, зависнув над бумажными полотенцами, – пожалуйста, проснись! Совсем немного осталось!» В конце концов она решила, что бумажные полотенца – это лишнее, и перешла к стеллажу с дешевой домашней одеждой.
Когда, расплатившись, она наконец вышла из супермаркета, держа в каждой руке по пакету, перед заправкой не осталось ни одной машины, и это тоже неприятно поразило ее. В стороне, у обочины, замигал фарами «Хундай», и Алька облегченно заторопилась к нему, считая шаги, оставшиеся до спасительной машины. От чего или кого она собиралась спасаться на пустой автозаправке, Алька не могла бы сказать, но ей хотелось как можно быстрее покинуть это место.
Открыв переднюю дверцу, она сунула шуршащие пакеты вниз, под сиденье, и скорее нырнула внутрь сама. Ноги не помещались, и Алька запоздало сообразила, что нужно было убрать продукты в багажник. Вздохнув, она виновато посмотрела на Вику и увидела, что та посмеивается:
– Ты, похоже, уже ничего вокруг не замечаешь.
– Спать хочется ужасно, – призналась Алька. – Держи кошелек… Я долго ходила?
– Да не в этом дело. Пакеты могла и назад поставить. Заодно познакомилась бы.
– С кем познакомилась? – не поняла Алька.
Вика продолжала ухмыляться, и Алька наконец сообразила обернуться.
Сбоку, возле окна, сидел незнакомый парень лет тридцати, виновато улыбнувшийся, когда Алька вскрикнула от неожиданности. В первый момент ей показалось, что рядом с ним собака, но в следующий она поняла, что это всего лишь гитара.
– Познакомься, это Игорь, – сообщила Вика, довольная ее реакцией. – Не боись, он не кусается! Правда, Игорек?
– Честное вампирское! – подтвердил парень и бодро отсалютовал Альке.
Лицо у него было симпатичное, с мелкими чертами, но какое-то совершенно неприметное. Отвернешься – и спустя секунду не вспомнишь ничего, кроме общего впечатления – «симпатичный парень».
– Игорь… – повторила ошарашенная Алька.
– Игорь, это Аля, моя подруга, – вмешалась Вика. – Она очень сонная, поэтому немного тормозит. Ты ее извинишь?
– Зачем спрашиваешь? Это я извиняться должен.
– Вика… – Алька, придя в себя, повернулась к девушке, – можно тебя на минуточку?…
Когда Вика с недовольным лицом, потряхивая ключами, выбралась из машины, Алька заставила ее отойти на несколько шагов.
– Слушай, это кто? Откуда он вообще взялся? – шепотом спросила она, стараясь сдержать ярость. – И что он делает в твоей машине?
– То же, что и ты. Подвожу я его! Да ладно тебе, Аль, не злись! Пацан автостопщик, никак машину поймать не мог… Ему доехать только до следующего поворота, а там его друзья подхватят через час. Что нам, сложно доброе дело сделать?
– Ты определись, кому доброе дело делаешь! – не выдержала Алька. – Я от всех прячусь, шифруюсь как Штирлиц, а ты сажаешь неизвестного придурка, который при случае заложит нас с потрохами!
– Да никто не узнает!
– А если узнает?
– Елки, говорю тебе, у меня нюх на людей! Нормальный он чувак, веселый! С гитарой…
– «С гита-а-арой!» Странно, что ты его к себе домой не пригласила, как меня!
– Если бы тебя не было, то пригласила бы, – невозмутимо ответила Вика. – Но у тебя вроде как право первой ночи. Ну, еще второй, третьей, четвертой, пятой и шестой. Я же обещала. А я своих не бросаю.
Алька даже не улыбнулась. Вика посмотрела на ее сникшее лицо и вздохнула:
– Брось, Аль! Жалко пацана, он замерз как собака. До поворота его довезем, высадим – и он про нас забудет через десять минут. А? Ну, согласна?
«Как будто от моих возражений что-то изменится», – хотела сказать Алька, но вовремя прикусила язык. Что бы ни делала Вика, это ее машина, и она везет Альку в свой дом, а значит, она и диктует условия.
– Твоя доброта тебя когда-нибудь погубит, – улыбнулась Алька через силу, делая шаг обратно к машине.
– Ну вот, я же знала, что ты будешь не против! – просияла Вика. – Па-а-аехали!
* * *Макар настоял на том, что утром он отправится на поиски Рокуновой один, и в конце концов Перигорский хоть и неохотно, но согласился.
– Макар Андреевич, можно я с вами пойду? – неожиданно спросил Саша, присутствовавший при разговоре.
Илюшин покосился на него. За прошедшую ночь Саша несколько потускнел. После известия о побеге Рокуновой он совсем перестал улыбаться, ослепляя окружающих белизной зубов, и вид у него был такой, как будто он лично виноват в случившемся. Курчавые темные волосы примялись, налет «итальянщины» исчез, и теперь перед Макаром стоял уставший, хоть и красивый, украинский хлопец и смотрел на него жалобными глазами.