Ему тогда помог деревенский дурачок. На убогого проклятие не подействует, успокоил он стоявших вокруг крестьян, а затем увидел по их лицам, что и без этих слов парня все равно оставили бы ему на съедение. То есть в помощь.
Когда все разбежались, он начинил окорок ядом так, как давно хотел попробовать. Это было его собственное изобретение. Сперва острым железным прутом он проколол дырки в мясе, а затем заостренными трубочками, сделанными из высушенного купыря, тонкими и полыми внутри, утыкал мясо со всех сторон как можно глубже, вставляя их в готовые отверстия. Яд разболтал в воде, прикрикивая на дурачка, чтобы не отвлекался на его действия, а следил за костром – они развели вокруг узкую полосу огня, не дававшую крысам подобраться к окороку раньше времени. Затем взял самую длинную и тонкую трубку и очень осторожно приступил к завершающему этапу: всасывал раствор в трубку, вовремя останавливаясь, чтобы тот не попал в рот, а затем впрыскивал по очереди в каждую из тех, что были воткнуты в мясо. Закончив работу, он подождал некоторое время, а затем вытащил трубки из окорока.
Купырь, как он и опасался, оказался непрочен, и часть трубок поломалась… «Надо было дудник брать», – подумал он, но дудника на ближайшем берегу не росло, а искать подходящее болото с его зарослями не было времени. Они с дурачком потушили костер, и он приказал ему убираться, а сам отошел в сторону и принялся ждать.
Крысы пришли, не боясь его, и проделали с окороком все то, что и должны были проделать. А яд подействовал даже быстрее, чем он надеялся. Выходит, трубки не подвели.
После он разбросал по всей деревне трупики околевших крыс, смазав некоторым из них шкурки заранее отрезанным с окорока салом. Но прочие сожрали бы их и без этого. Они сожрали отравленную падаль, и дохлые крысы убили живых. Так оно всегда и бывает, сказал он себе. Так оно и бывает, и не только с крысами.
Из окоченевших тушек получилась гора размером с дом. Он велел всем местным тщательно собрать дохлых крыс, припугнув их тем, что иначе Крысиный Король может разгневаться таким пренебрежением к его погибшим подданным, и жители подчинились. Они во всем его слушались – до поры до времени.
Конечно, они его боялись. Боялись и ненавидели. Когда-то их отношение причиняло ему страдания, но со временем он загрубел настолько, что стал находить в этом мрачное удовольствие. Нет, он вовсе не был избавителем в их глазах – всего лишь меньшим из зол. Но, избавившись от большего, люди очень быстро забывали о том, какой участи избежали, и искали, на кого обратить гнев за перенесенные мытарства.
Именно поэтому, закончив свою работу, он никогда не задерживался на одном месте. К тому же цена, которую он назначал, представлялась весьма высокой даже до того, как крысы были уничтожены. А уж после их гибели она казалась и вовсе несоразмерной сделанному. Иногда находились охотники облегчить его тяжелую ношу, прибрав себе часть полученной им награды. Поэтому со временем он научился пугать их так, чтобы надолго отбить охоту идти за ним по следу, а испугав, пользоваться выигрышем во времени и быстро исчезать.
На тех крысах, которых жители хотели оставить себе в качестве назидания и напоминания о том, что случилось, – как правило, это были особенно крупные звери, или странного окраса, или такие, у которых имелось редкое уродство, – он ставил свой знак: надрезал на загривке шкурку зверька крест-накрест, подсекал мышцы и немного приспускал кожу вниз, оставляя красный треугольник. В этом не было никакого особого смысла, но ему и не требовался смысл – достаточно того, что люди видели знак и помнили о том, кто его поставил.
Разложив под деревом свои вещи, он принялся неторопливо облачаться. Сперва сорочка, а на нее – верхнее платье, котта – но не такая, что носят честные горожане, не совершающие сделок с нечистой силой и не служащие ей, из одноцветной, хоть и яркой, материи, а пестрая, из лоскутов. Синий, желтый, красный, черный, зеленый… Он пристегнул рукава, один синий, другой желтый, и надел на голову желтое кале. Ткань, подкрашенная шафраном, немного выцвела от времени, но вышитый на ней знак – черная крыса с разинутой пастью, прижатая к земле красным посохом – был таким же ярким, как и в тот день, что вышел из-под иглы девушки-рукодельницы.
К шесту, на котором болталась связка набитых сухой травой крысиных тушек, он привязал несколько бубенцов. Теперь ему не нужно прятаться – наоборот, чем больше внимания он привлечет, тем лучше.
Последнее, что он бережно достал из своего необъятного мешка и повесил себе на шею, была дудочка – простенькая дудочка на шнурке. Он поднес ее ко рту, и короткие переливы огласили окрестный лес и спугнули любопытных дятлов с соседнего дерева.
Теперь он был полностью готов. Под дубом стоял тот, кому предстояло спасти город Хамельн.
Крысолов».
* * *Комната, которую им выделили для допросов, напоминала будуар, но Бабкин решил, что придираться не стоит. Возможно, подумал он, для девушек эта обстановка подойдет как нельзя лучше.
Рыжая Женя Коромыслова сидела в кресле напротив него, закинув ногу на ногу, освещенная мягким светом, падавшим из узкого, как бойница, окошка за спиной Сергея.
– Гражданин начальник, дай закурить, а? – нарочито гнусаво протянула она.
Некурящий Бабкин всегда носил с собой пачку сигарет и зажигалку, на опыте не раз убеждаясь, насколько вовремя предложенная сигарета облегчает общение.
– «Мальборо» только, – с извиняющейся интонацией сказал он.
– Плевать! Пускай «Мальборо»…
Бабкин протянул початую пачку, щелкнул зажигалкой, и Женька торопливо вытащила сигарету, закурила, затянулась с такой жадностью, что мысленно он посочувствовал ей – в гроте, конечно, курить русалке было нельзя, а в той комнате, где они сидели под наблюдением, тем более.
«Чертовски соблазнительна», – вот что приходило в голову, когда он смотрел на нее. Книжное какое-то выражение, немного устаревшее, но очень подходящее к рыжеволосой русалке, выпускавшей дым из четко очерченных, ярких, как маки, губ. «Чертовски соблазнительна». На тонкой руке болтался простенький браслет из разноцветного бисера, и Бабкин, удивленный тем, что красавица носит ерундовую вещицу, вгляделся в него. Не такой уж он был и простенький, этот браслетик: бусинки складывались в рисунок из цветов с желтыми серединками и белыми лепестками, незаметный на первый взгляд. Но русалке, решил Сергей, украшение совсем не подходило.
– Расскажи, как у тебя день сегодня складывался, – попросил он, непринужденно переходя на «ты».
– Я уже рассказывала!
– Ты невнимательно вспоминала, могла что-то важное забыть… Попробуй еще раз.
Слушая девушку и делая попутно короткие пометки в блокноте, Бабкин понимал, что она повторяет сказанное прежде. Была в гроте убитой два раза, один раз – одна, второй раз с Эль. «Эль – это у нас нимфетка… Проверить». Приходила поболтать, поесть сладостей, просто убить время: гости плавали в первом озере, соревновались друг с другом.
– А к тебе сегодня кто-то из них приходил?
– Приходил… Олежка, красавчик мой! С утра прибежал, как ошпаренный. – Она довольно усмехнулась. – Покувыркались мы с ним, правда, недолго, и он уплыл. Ах!
Она картинно вздохнула, взглянула на Сергея из-под длинных ресниц. Интуитивно Женька догадывалась, что ему неприятно ее слушать, и постаралась зацепить его еще раз:
– Олежек, конечно, мальчик красивый, но хозяйство у него с Ванюшиным не сравнится. Да ты сам знаешь, наверное: грузин русского всегда в этом обскачет.
Женька двусмысленно улыбнулась, выпустила дым и решила, что теперь можно и поменять позу. Сняла правую ногу с левой, раздвинула их, на секунду замерла в непристойной позе, и ленивым движением закинула левую сверху. «Ну, хороший мой, краснеть будем?»
– Да-да-да, «Основной инстинкт» все смотрели, – кивнул Бабкин. – Ты, может, поудобнее сядешь?
– Мне и так удобно, не тревожься! – огрызнулась Женька, раздосадованная тем, что не удалось смутить этого большого угрюмого мужика, похожего на медведя.
– Тогда расскажи мне, что ты делала после ухода Олега. Кстати, во сколько он ушел?..
Когда Женька удалилась, Бабкин вздохнул с облегчением. В комнату заглянул Саша, озабоченно спросил:
– Кого теперь тебе прислать?
– Давай, что ли, эту… Эль. Кстати, где Илюшин?
– Он у шефа, они там с опергруппой разговаривают, смотрят показания клиентов. – Он поколебался, но не смог удержаться от вопроса: – Вытащил что-нибудь из этой ведьмы?
– Потом видно будет, – уклончиво ответил Сергей.
– Если кто и придушил Микаэллу, так это она! – убежденно сказал Саша. – Она же просто бешеная! Сейчас узнала, что ей отсюда никуда не уйти, и чуть лицо мне не расцарапала. А я что сделаю?! Распоряжение шефа! «Сидеть в клубе до тех пор, пока убийцу не найдут»! Шла бы к нему да орала на него…
– Он у шефа, они там с опергруппой разговаривают, смотрят показания клиентов. – Он поколебался, но не смог удержаться от вопроса: – Вытащил что-нибудь из этой ведьмы?
– Потом видно будет, – уклончиво ответил Сергей.
– Если кто и придушил Микаэллу, так это она! – убежденно сказал Саша. – Она же просто бешеная! Сейчас узнала, что ей отсюда никуда не уйти, и чуть лицо мне не расцарапала. А я что сделаю?! Распоряжение шефа! «Сидеть в клубе до тех пор, пока убийцу не найдут»! Шла бы к нему да орала на него…
Бабкин подумал, что Евгения очень хорошо знает, на кого можно орать, а на кого нет, и Перигорскому не грозит услышать ее яростные выкрики.
– Зачем бы ей душить Микаэллу? – поинтересовался он. – Похоже, они были в неплохих отношениях… В гости друг к другу ходили, о клиентах, наверное, сплетничали.
– Ну не знаю…
По Саше было видно, что он разочарован. «Наверное, хотел, чтобы я сразу рыжую расколол. Раз – и готово! Убийца рыдает, раскаявшись, и все довольны».
– Давай сюда вашу нимфетку, – попросил Бабкин. «Ох, эта сейчас тоже начнет выкаблучиваться…»
Оксана вошла, замерла посреди комнаты в растерянности, и одного взгляда на нее Сергею хватило, чтобы понять: эта выкаблучиваться не будет. Девушке было не по себе. Она избегала встречаться взглядом с Бабкиным, и он почувствовал себя мучителем детей. Ему пришлось напомнить себе, что перед ним не ребенок, а двадцатитрехлетняя девушка.
– Сядьте, пожалуйста, – сказал он.
– Я никого не убивала! – выдавила Эль и подняла глаза на Сергея. В них был страх. – Честное слово, не убивала!
Бабкин сообразил, что она боится не кого иного, как его. «Черт, Илюшин бы сейчас очень пригодился… Вот кто умеет разговаривать с перепуганными девицами всех мастей».
– Оксана, послушайте… – как можно мягче сказал он, вспомнив уроки Макара, – вас никто ни в чем не подозревает. Мы с вами немного поговорим о том, что вы сегодня делали, а потом вы вернетесь в свою комнату и сможете поесть. Вы же наверняка хотите есть, правда?
Бабкин говорил, почти не задумываясь, помня то, чему учил его Илюшин: женщина реагирует в первую очередь на интонации, и только во вторую – на смысл произносимого. Ему самому верилось в это с трудом, но, судя по Эль, Макар был прав: девушка немного ожила, опустилась в кресло, сжав колени.
– Ну, вот и замечательно… А теперь вспомните, пожалуйста, во сколько вы пришли в клуб?
Оксана осторожно наблюдала за мужиком, что-то записывавшим в блокноте, и следила за тем, чтобы не расслабляться и не менять положение тела. Ножки вместе, пальцы рук переплетены и прижаты к груди. Во-первых, так она кажется совсем худенькой и юной, а во-вторых, у нее очень выигрышные запястья. Пусть посмотрит, дурачок.
Ей хватило одной минуты, чтобы он заговорил с ней не тем голосом, что был у него вначале, а таким, каким неизбежно начинали разговаривать с Эль рано или поздно почти все мужчины: заботливым и ласковым. У многих появлялись воркующие ноты, но по этому шкафу видно, что от него воркующих нот ждать не приходится. Поэтому он не понравился Оксане: она предпочитала управляемых мужчин.
Она часто называла себя Эль, и в мысленных разговорах обращалась ко второй стороне своей натуры в третьем лице: «А что Эль хочет? А что Эль порадует? Эль, это нам понравится…» Становясь Эль, она на глазах сбрасывала несколько лет, растягивала гласные, двигалась порывисто, иногда неловко. Кожа у нее была от природы тонкая, нежная, и окружающие считали, что Оксана не пользуется косметикой, но только Ливи и Клео знали, сколько времени уходит у нее на правильный макияж. «Что макияж! Через пару лет придется в носогубки рестилайн уколоть… А может быть, и лоб поправить…»
– Знаете, Мика была очень злая, – услышала Оксана свой голос, и в первый миг испугалась, не сболтнула ли чего-нибудь лишнего. Задумавшись, она потеряла нить беседы, позволила себе плести невесть что…
Конечно, «медведь» зацепился за брошенную фразу.
– Злая? В чем это проявлялось?
Оксана решительно загнала Эль поглубже и добросовестно задумалась, стоит ли честно отвечать на вопрос. Выходило, что правда ей ничем не повредит.
– Например, она Ливи терпеть не могла. Изводила ее, приставала к ней!
– Почему?
– Не знаю… Она вообще-то к нам с Клео тоже приставала, но не так сильно. А к Ливи – просто постоянно! То заявляла, что у нее в гроте грязно, то грозилась рассказать шефу, что Ливи отказывается делать завивку…
– Завивку? – непонимающе переспросил Бабкин.
– Ну да, завивку. Мы обязаны волосы завивать.
– Зачем?
– Чтобы, когда из воды выходишь, смотрелось красиво: кудряшками, а не сосульками. Вы никогда не замечали, что если у девушки прямые волосы, то они ужасно выглядят мокрые? А нам нужно быть хорошенькими, мы же русалки! Поэтому раз в полгода специальную завивку делаем – и я, и Клео, и Мика…
– А Ливи что, отказывалась?
– Ага. У нее волосы от природы вьющиеся, они и так красивые, зачем их завивкой портить? А Мика ругалась, кричала на нее. Говорю же, злая! И гадости постоянно ей говорила. Ливи терпела, потому что она недавно работает, ей нельзя ни с кем ссориться. Игорь Васильевич очень этого не любит.
– Кто из гостей чаще бывал в гроте Микаэллы?
– Сушков и Олежек, – не задумываясь ответила девушка.
«Олежек… Второй раз слышу про этого Олежека. И к Рыжей он заплывал утром, и у убитой был частым гостем. Интересно, что там Илюшин нарыл…»
– Я замерзла, – пожаловалась Эль, трогательно поводя худыми плечиками. – Можно я пойду? Я вам уже все-все рассказала, честное слово!
Бабкин взглянул на нее, и на долю секунды у него мелькнуло ощущение фальши. Но оно тут же прошло.
– Я сейчас Сашу позову, – сказал он и поднял трубку телефона, не заметив торжествующего блеска в глазах Эль.
Когда снаружи послышались шаги, Алька подобралась и приказала себе немедленно стать умной, хитрой и сильной. И желательно еще невидимой. Можно даже просто невидимой, и бог уж с ними, умом и хитростью. «Мне нужно бежать отсюда, любым способом бежать!» Но когда Крупенников зашел в комнату и жестом показал, что наступила ее очередь, Алька выглядела всего лишь взволнованной и в меру уставшей от долгого ожидания.
– Что, обидела тебя Клео? – сочувственно спросила она у Саши.
Криков Женьки она не слышала, но догадывалась, что та не могла спокойно принять известие о том, что им придется находиться в «Артемиде» до тех пор, пока Перигорский не даст разрешения уйти.
Крупенников только вздохнул.
Они вышли из комнаты с зеркалом, где последние сорок минут Алька сидела в одиночестве, и направились в ту часть здания, где располагались кабинеты врача, массажистов и еще какие-то помещения, в которых она никогда не бывала. «Если ударить Сашку, толкнуть, то можно добежать до комнат и спрятаться в одной из них… Нет, бесполезно. Даже если какая-нибудь окажется открытой, меня очень быстро найдут. Ну же, Аля, думай!»
Из-за двери, мимо которой они проходили, раздались мужские голоса, и она вздрогнула. Саша покосился на нее.
– Все на нервах, – пробормотал он. – Скорее бы это закончилось.
«Боюсь, это закончится не совсем так, как ты надеешься», – мысленно сказала ему Алька, прикидывая, чего ей стоит ожидать. С ней будет беседовать один из тех двоих, что заходили полтора часа назад… Или оба. Если оба, то у нее точно ничего не получится, а вот если один, то шанс есть. Отвлечь его, ударить чем-нибудь тяжелым, и пока он валяется без сознания, выпрыгнуть в окно… «И торопливо закопаться в землю, – закончила она. – Потому что мимо охраны я не пройду, а через стену не перелезть».
Панический страх, подступавший к ней с того момента, как их собрали вместе и стало ясно, что с территории клуба ей не выйти, накатил снова. «К черту! Выбраться хотя бы из здания, а там будь что будет!»
Но когда они вошли в комнату, где спиной к окну сидел тот, похожий на бывшего боксера, она сразу поняла, что не выберется. Никак. Несмотря на то, что он был один и Алька сразу схватила цепким взглядом, чем его можно было бы ударить.
Но окно! – черт возьми, окно было такое узкое, что даже ребенок не пролез бы в него, и она едва не вскрикнула от разочарования. Крупенников вышел, оставив ее вдвоем с Сергеем – она вспомнила, как его зовут, – и Алька села в кресло, пристроилась на самом краешке. Не для того, чтобы вызвать жалость, а потому что вскакивать с краешка было бы легче, чем из глубины кресла, а она не исключала, что ей все-таки выпадет шанс. Жизнь научила ее, что шанс выпадает всегда, главное – заметить его.
Бабкин отложил блокнот и внимательно посмотрел на девушку. Она напомнила ему типаж, вошедший в моду вслед за появлением на киноэкранах Мэрилин Монро: очаровательная блондинка-хохотушка, глуповатая или притворяющаяся таковой, легкомысленная и ветреная. Только в этой не было выставленного напоказ, всячески подчеркиваемого сексапила, и фигура больше соответствовала современным вкусам. «Ну да, не зря же Саша говорил о том, что пышнотелая русалка им не подходит».