Он говорил еще много, но достаточно привести только самый конец его речи:
— Эффект этот не может быть вечным, как не вечен создающий его передатчик. Рано или поздно машина Снивели будет найдена и выключена, или же она сломается, или какие-нибудь ее части износятся…
Точность выводов профессора Мейена подтвердилась, когда спустя два месяца и восемь дней после этих событий бостонская электрокомпания за неуплату по счетам прекратила подачу тока в дом номер 901 по Уэст-Роджер-стрит, расположенный в десяти кварталах от особняка Снивели. Едва ток был отключен, как с ночной стороны Земли поступили взволнованные сообщения, что все звезды в мгновение ока очутились на своих прежних местах.
Расследование установило, что Элмер Смит, купивший этот дом полгода назад, как две капли воды походил на Резерфорда Снивели, и можно было не сомневаться, что Элмер и Снивели — одно и то же лицо.
На чердаке там обнаружили сложный лабиринт из четырехсот шестидесяти восьми антенн разной длины, направленных в разные стороны. Передатчик, к которому они были присоединены, размерами не превосходил обычный радиопередатчик. Удивительно, но факт! И, согласно данным электрокомпании, тока он потреблял немногим больше. Однако при попытке вскрыть его он рассыпался в пыль.
Как ни странно, серьезных последствий случившееся почти не имело.
Люди стали относиться к звездам с большей нежностью, но доверяли им меньше.
Роджер Пфлюггер вышел из тюрьмы и женился на Элси. Сиэтл произвел на профессора Милтона Хейла самое приятное впечатление, и он поселился там навсегда. На расстоянии в две тысячи миль он впервые в жизни рискнул показать нос своей старшей сестре Агате. Жизнь его стала гораздо приятнее, но есть основания опасаться, что его новые книги будут теперь появляться гораздо реже.
Остается упомянуть об одном прискорбном факте, который наводит на грустные размышления. Факт этот столь же унизителен для нашей гордости, сколь и многозначителен.
За те два месяца и восемь дней, пока передатчик Снивели еще действовал, спрос на мыло Снивели возрос на 915 %!
Этаоин Шрдлу
Поначалу это дело с линотипом Ронсона казалось довольно забавным. Но еще задолго до конца от него стало слишком явно попахивать жареным. И хотя Ронсон здорово нажился на этой сделке, я бы ни за что не послал к нему человечка с шишкой, если бы знал, что из этого получится. Чересчур дорого обошлись Ронсону его баснословные прибыли.
— Мистер Уолтер Мерольд? — осведомился человечек с шишкой. Он явился в контору отеля, где я живу, и я велел препроводить его в мой номер.
Я признался, что это я и есть, и он сказал:
— Рад с вами познакомиться, мистер Мерольд. Меня зовут…
Он назвал себя, но я не запомнил его имени. Хотя обычно хорошо запоминаю имена.
Я сказал, что счастлив встретиться с ним, и спросил, чего он хочет. Он принялся излагать свое дело, но очень скоро я его прервал.
— Вас ввели в заблуждение, — сказал я ему. — Да, в свое время я был специалистом-печатником, но теперь ушел в отставку. И вообще, известно ли вам, что изготовление нестандартных матриц для линотипа стоит чудовищно дорого? Ежели вам так уж требуется отпечатать всего одну страничку ваших закорючек, то лучше написать эту страничку от руки и затем изготовить цинковую фоторепродукцию.
— Но именно это меня и не устраивает, мистер Мерольд. Ни в какой степени. Видите ли, все это должно храниться в тайне. Лица, которых я представляю… Но оставим их. Для изготовления фоторепродукции мне пришлось бы показать ее посторонним, чего я как раз не имею права делать.
Сумасшедший, подумал я и присмотрелся к нему повнимательней.
Он не был похож на сумасшедшего. Вообще выглядел он вполне заурядно, хотя в нем чувствовалось что-то иностранное, я бы сказал — азиатское, несмотря на то, что он был блондин с белой кожей. И на лбу у него была шишка, точно посередине, прямо над переносицей. Такие шишки можно видеть у статуй Будды; обитатели Востока называют их шишками мудрости.
Я пожал плечами.
— Послушайте, — сказал я, — ну кто сможет изготовить вам матрицы с этими вашими закорючками, не видя самих закорючек? Да и тот, кто будет работать на машине, тоже увидит…
— О, все это я сделаю сам, — сказал человечек с шишкой. (Впоследствии мы с Ронсоном назвали его ЧСШ, что было сокращением от «человечка с шишкой», потому как Ронсон тоже не запомнил его настоящего имени; но я забегаю вперед.) — Разумеется, гравер их увидит, но он увидит их как отдельные буквы, а это значения не имеет. Текст же на линотипе наберу я сам. Кто-нибудь покажет мне, как это делается, мне ведь надо набрать всего одну страницу, какие-то два десятка строк, не больше. И печатать текст не обязательно здесь. Мне нужен только набор. И неважно, сколько это будет стоить.
— Ладно, — сказал я. — Я направлю вас к одному человеку в Мергантейлере, к граверам. Они изготовят вам матрицы. Затем, если вам уж так необходимы уединение и доступ к линотипу, повидайте Джорджа Ронсона. Дважды в неделю он выпускает нашу местную газетку. По сходной цене он уступит вам свою лавочку на столько времени, сколько потребуется, чтобы набрать ваш текст.
Так оно и получилось. Через две недели, утром во вторник, мы с Джорджем Ронсоном отправились на рыбалку, а ЧСШ тем временем принялся набирать на линотипе Ронсона текст при помощи жуткого вида матриц, которые он только что получил воздушным экспрессом из Мергантейлера. Накануне вечером Джордж показал человечку, как работать с линотипом.
Мы поймали по дюжине рыб, и, помнится, Ронсон, хихикнув, сказал, что он выудил и еще одну рыбку — ЧСШ уплатил ему пятьдесят монет наличными только за одно утро работы в типографии.
И когда мы вернулись, все было в порядке, если не считать того, что Джорджу пришлось выгребать из металлоподавателя медь, так как ЧСШ вдребезги разбил все свои новенькие медные матрицы, когда в них миновала надобность, и не знал, что смешивать типографский сплав с медью недопустимо.
В следующий раз я встретился с Джорджем после того, как прочел субботний выпуск его газетки. Я тут же задал ему головомойку.
— Как тебе не стыдно! — сказал я. — Нарочно делать орфографические ошибки и пользоваться просторечием давно уже вышло из моды! Это не смотрится даже в провинциальных газетах! Что за пошлость — публиковать письма из окрестных городов прямо в том виде, в каком они приходят? Это зачем, для вящего правдоподобия, что ли?
Ронсон как-то странно взглянул на меня и промямлил:
— Н-ну… да.
— Что — да? — напирал я. — Ты хочешь сказать, что следуешь устарелой моде, или ты делаешь это для вящего…
— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — сказал он.
— Что именно?
— То, что я хочу тебе показать, — сказал он туманно. — Ты ведь еще не разучился набирать?
— Конечно. И что из этого?
— Тогда пойдем, — строго сказал он. — Ты опытный линотипист, и потом ты сам меня в это втравил.
— Во что?
— В это самое, — сказал он и больше не добавил ни слова, пока мы не вошли в его контору. Обшарив ящики стола, он извлек лист бумаги и протянул мне.
Физиономия его была какой-то грустной.
— Уолтер, — произнес он. — Может, я сошел с ума, но мне хотелось бы выяснить, так ли это. Вполне допускаю, что двадцать два года издавать местную газету, все делать собственными руками и стараться при этом угодить и нашим, и вашим — вполне достаточно, чтобы свихнуться, но все же я хочу знать это наверняка.
Я взглянул на него, а потом на листок, который он мне передал. Это было самое обыкновенное «письмо с места», и по почерку я сразу узнал руку Хэнка Рогга, торговца скобяным товаром в Хэйлз-Корнерзе, откуда он посылал сообщения на местные темы. Я отметил обычные для Хэнка орфографические ошибки, но само сообщение не было для меня новостью. Оно гласило:
«Свадба Х. М. Клэфлина и мисс Марджори Берк состоялась вчера вечером в доме невесты. Падружками были…»
Я поднял глаза на Джорджа, не понимая, к чему он клонит.
— Ну и что? Это было два дня назад, и я сам ходил на эту свадьбу. Ничего особенного здесь…
— Слушай, Уолтер, — сказал он, — набери этот текст. Пойди вон туда, сядь за линотип и набери эту заметку. В ней-не больше десяти-двенадцати строчек.
— Ладно, но скажи, зачем?
— Затем… Ты сначала набери, Уолтер. А потом я скажу тебе зачем.
Ну, я пошел в типографию, сел за линотип и для начала набрал пару пробных строк, чтобы свыкнуться с клавиатурой, а затем положил письмо на пюпитр и принялся за дело. Я сказал:
— Слушай, Джордж, ведь Марджери пишет свое имя через «е», а не через «о», верно?
— Верно, — отозвался Джордж странным тоном.
Я добил заметку до конца, посмотрел на него и спросил:
— Ладно, но скажи, зачем?
— Затем… Ты сначала набери, Уолтер. А потом я скажу тебе зачем.
Ну, я пошел в типографию, сел за линотип и для начала набрал пару пробных строк, чтобы свыкнуться с клавиатурой, а затем положил письмо на пюпитр и принялся за дело. Я сказал:
— Слушай, Джордж, ведь Марджери пишет свое имя через «е», а не через «о», верно?
— Верно, — отозвался Джордж странным тоном.
Я добил заметку до конца, посмотрел на него и спросил:
— Что дальше?
Он подошел, взял блок строчек с уголка и прочел перевернутый текст, как у печатников принято читать набор. Затем вздохнул и проговорил:
— Значит, дело не во мне. Взгляни, Уолтер.
Он передал мне набор, и я тоже прочел. Вернее, начал читать:
«Свадба Х. М. Клэфлина и мисс Марджори Берк состоялась вчера вечером в доме невесты. Падружками были…»
Я ухмыльнулся.
— Слава богу, Джордж, что мне уже не приходится зарабатывать этим себе на хлеб. Пальцы больше не слушаются: в первых пяти строчках три ошибки. Но в чем дело? Можешь ты мне сказать, зачем ты заставил меня набирать эту ерунду?
Он ответил:
— Будь добр, Уолтер, набери еще раз. Я… Мне хотелось бы, чтобы ты понял это сам.
Я поглядел на него. Он показался мне таким серьезным и озабоченным, что я не стал спорить, а повернулся к клавиатуре и напечатал: «Свадьба…» потом поднял глаза к верстатке и прочел по выпавшим матрицам: «Свадба…»
У линотипа есть одно достоинство, о котором вам, возможно, не известно, если вы не печатник. Вы всегда можете исправить ошибку в строке, если спохватитесь до того, как нажмете на рычаг, которым матричную строку посылают на отливку. Вы просто сбрасываете нужную вам матрицу и вручную вставляете ее в надлежащее место.
Ну, я ударил по клавише «ь», чтобы получить матрицу «ь» и исправить ошибку в слове «свадба»… Но ничего не получилось. Штанга клавиши выдвинулась нормально, раздался обычный звонкий щелчок, но матрица «ь» не выпала. Я заглянул в механизм, чтобы проверить, не встал ли верх, но там все было в порядке.
— Заело, — сказал я.
Чтобы увериться окончательно, я еще с минуту нажимал на клавишу «ь» и вслушивался в звонкие щелчки. Но матрица «ь» так и не выпала, и я протянул руку…
— Оставь, Уолтер, — сказал Джордж Ронсон спокойно. — Заканчивай строку и продолжай.
Я снова уселся и решил развлекать его дальше. Так мне быстрее удастся выяснить, к чему он клонит, чем ежели я начну спорить с ним. Я закончил первую строку, пробил вторую и подошел к слову «Марджери». Я нажал клавишу «М», затем «а», «р», «д», «ж», «е»… Тут я случайно взглянул на верстатку. Матричная строка гласила: «Марджо…»
— Ч-черт, — пробормотал я и снова нажал на клавишу «е», чтобы заменить матрицу «о» на «е», но ничего не получилось. Я жал на клавишу «е», но матрица не выпадала.
— Ч-черт, — повторил я и встал, чтобы осмотреть сталкиватель.
— То-то и оно, Уолтер! — сказал Джордж. В его голосе можно было различить и некое подобие торжества — надо мной, как я полагаю; и какую-то долю страха и явного замешательства, и оттенок покорности судьбе. — Теперь ты понимаешь, в чем дело? Она точно следует оригиналу!
— Она… что?
— Потому-то я и хотел, чтобы ты сам ее опробовал, Уолтер, — сказал он. — Просто желал убедиться, что все дело в машине, а не во мне. Вот взгляни: в письме на пюпитре написано вместо «свадьба» — «свадба» и вместо «Марджери» — «Марджори»… и, какие бы ты клавиши ни нажимал, выпадут именно эти матрицы.
— Глупости, — сказал я. — Не иначе как ты пьян, Джордж.
— Можешь мне не верить, — возразил он. — Попробуй набрать эти строки правильно. Исправь ошибку в четвертой строке, там, где написано «падружки». Я хмыкнул, взглянул на уголок, чтобы посмотреть, с какого слова начинается четвертая строка, и начал набирать. Набрал «п» и остановился. Медленно и осторожно, не спуская глаз с клавиатуры, я положил указательный палец на клавишу «о» и надавил. Я услышал, как матрица со щелчком прошла через сталкиватель, и увидел, как она упала в верстатку. Я твердо знал, что нажал на нужную клавишу, но… Вот именно, вы уже догадались. Выпала матрица «а».
— Не верю, — сказал я.
Джордж Ронсон с тревогой взглянул на меня, криво усмехнувшись.
— Я тоже, — сказал он. — Слушай, Уолтер, пойду прогуляюсь. Я схожу с ума. Я не могу здесь больше оставаться ни минуты. А ты валяй дальше и попробуй убедить себя. Машина в твоем распоряжении.
Я глядел ему вслед, пока он не ушел. Затем с каким-то странным чувством я снова повернулся к линотипу. Прошло немало времени, прежде чем я поверил, но поверить мне пришлось.
Какие бы клавиши я ни нажимал, проклятая машина точно следовала рукописи со всеми ее ошибками.
Я решил довести дело до конца. Набрал первые два слова, а затем прошелся по рядам клавиш сверху вниз, как это обычно делается, когда заполняют пустую строку: ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ — не глядя на верстатку. Я послал результат на отливку, схватил горячую строку, которую ножи вытолкнули из формы, и прочел:
«Свадба Х. М. Клэфлина и мисс Марджори…»
На лбу у меня выступил пот. Я вытер его, выключил линотип и отправился искать Джорджа Ронсона. Искать пришлось недолго, потому что он оказался именно там, где я и предполагал. Я тоже заказал выпивку.
Как только я вошел в бар, он взглянул мне в лицо, и, конечно, ему не пришлось спрашивать, что произошло.
Мы чокнулись и осушили свои стаканы, не говоря ни слова. Затем я спросил:
— Ты понимаешь, в чем здесь дело?
Он кивнул.
— Погоди, не говори, — сказал я. — Подожди, пока я не выпью еще и тогда тебя выслушаю… может быть. — Я возвысил голос и произнес: — Эй, Джо! Поставь эту бутылку рядом с нами. Мы рассчитаемся за нее.
Джо придвинул к нам бутылку, и я очень быстро налил себе еще. Потом закрыл глаза и сказал:
— Прекрасно, Джордж. Теперь валяй.
— Помнишь того парня, который заказал себе специальные матрицы и взял мой линотип напрокат, чтобы набрать что-то секретное? Не помню его имени… Как там его?
Я попробовал вспомнить, но не смог. Я выпил еще и предложил:
— Назовем его ЧСШ.
Джордж пожелал узнать, что это означает, я объяснил ему, и он снова наполнил свой стакан и сказал:
— Я получил от него письмо.
— Очень мило, — сказал я и тут же спросил: — Оно у тебя с собой?
— Нет. Я не сохранил его.
— А ты хоть помнишь, что в нем было? — спросил я.
— Помню местами, Уолтер. Не читал его вни… внимательно. Видишь ли, мне показалось, будто этот парень немного того… Я его выбросил.
Он замолчал и выпил еще. В конце концов мне надоело ждать, и я спросил:
— Ну?
— Что — ну?
— Письмо. Что было в тех местах, которые ты помнишь?
— А, это… — сказал Джордж. — Да. Кое-что насчет лило… линло… ну, ты знаешь, о чем я.
К этому времени бутылка перед нами была уже, должно быть, не та, что вначале, потому что эта была полной на две трети, а та была полной только на одну треть. Я к ней приложился.
— И чшто он хговорит о нем?
— Кхто?
— ЧШ… СЧ… Ну, этот парень, который написал письмо.
— Кхкакое псьмо? — спросил Джордж.
На следующий день я проснулся около полудня. Чувствовал я себя ужасно. Мне понадобилось два часа, чтобы принять душ, побриться, собраться с духом и выйти из дому, но когда я наконец вышел, то прямиком направился в типографию Джорджа.
Он работал на печатном станке и выглядел почти так же скверно, как и я. Я взял один экземпляр газеты прямо из станка и проглядел его. У Джорджа четырехполосная газета, и две внутренние полосы представляют собой настоящий винегрет, но первая и четвертая посвящены местным новостям.
Я прочел несколько заметок, в том числе и ту, где говорилось о «свадбе Х. М. Клэфлина и мисс Марджори», взглянул на замерший в углу линотип, затем перевел взгляд на Джорджа и снова на неподвижную массу из чугуна и стали.
Чтобы перекрыть грохот печатного станка, мне пришлось кричать:
— Слушай, Джордж… Я насчет линотипа… — Мне как-то не хотелось орать на весь свет о том, что звучит глупо, и я пошел на компромисс. — Ты его исправил? — спросил я.
Он покачал головой и выключил станок.
— Порядок, — сказал он. — Теперь остается только сложить.
— Да черт с ними, с твоими газетами, — сказал я. — Мне хотелось бы знать, как ты вообще умудрился сегодня все это допечатать. Ведь я был здесь вчера, и у тебя была готова едва половина набора, а потом мы напились… и я не понимаю, когда ты успел набрать вторую половину.
Он ухмыльнулся.
— Очень просто, — сказал он. — Можешь попробовать сам. Пьяный ты или трезвый — все, что от тебя требуется, это сесть за машину, положить рукопись на пюпитр, побарабанить по клавишам наугад, и набор готов. Да, со всеми ошибками… но теперь я буду исправлять ошибки в рукописях перед работой. Вчера-то я был слишком на взводе, и машина набрала рукописи в их первозданном виде. Уолтер, эта машина начинает мне нравиться. Впервые в этом году я закончил печатать газету вовремя.