Секомые дождем, они последовали за слугой обратно к дому, мимо трапезных и сада, где лило как из ведра, и дальше, через многие двери и лабиринт коридоров. Наконец они достигли узкого проема, который вел к уходящим вниз ступеням.
– Я останусь здесь, – сказал Эфранор. – Вы найдете его у подножия.
Клавдий начал спускаться по длинной и крутой спиральной лестнице, Луций последовал за ним. В итоге они прибыли в подземное помещение, освещенное лампами. Луций сразу заметил, что стены и потолок украшены мозаикой – тысячами крохотных плиток, которые поблескивали и переливались. Среди образов он различил царя Ромула с длинной бородой и в железной короне. На другом изображении безошибочно узнавались Ромул и его брат Рем, плывущие в корзине по Тибру. Третья картина представляла вознесение Ромула на небо в луче света, посланном Юпитером. Было и много прочих панно, иллюстрирующих истории из жизни основателя города.
– А он здесь зачем?
Повернувшись, Луций увидел Августа как никогда близко. До чего ужасные у него зубы – желтые и крошащиеся; и сколь мал он в домашней обуви, надетой вместо обычных башмаков на толстой подошве, благодаря которым император казался выше! Луций велел самому себе проявить хоть толику благоговения, но Октавий Август разочаровывал. Говорили, что в молодости белокурый Октавий слыл прекраснейшим юношей в Риме – настолько пригожим, что Юлий Цезарь, приходившийся ему дядей, взял его в любовники (такой ходил слух), а впоследствии отрок Октавий, возмужав и став Августом, приобрел власть, перед которой склонялись целые народы. Однако сейчас Луций видел лишь старичка с гнилыми зубами, всклокоченными соломенными волосами, пучками волос в ноздрях и кустистыми бровями, сходящимися над переносицей.
Очутившись лицом к лицу с властелином мира, Луций вспомнил свое предчувствие в храме Аполлона и вновь ощутил странную уверенность, что вот-вот произойдет нечто крайне важное.
– Отослать его, дедушка? – спросил Клавдий.
Август взирал на Луция так долго и сурово, что уверенность юноши начала улетучиваться. Наконец старик заговорил:
– Нет. Юный Луций Пинарий может остаться. Ведь он отныне авгур? А его предки были среди первых римских авгуров. Пинарий находился рядом с Ромулом, когда тот получил ауспицию, а до того Пинарии служили хранителями первого народного святилища – Великого алтаря Геркулеса. Государство утвердило должность более трехсот лет назад; и возможно, мне следует вернуть Великий алтарь в наследственное владение Пинариев. Восстановление древних традиций угодно богам. И в конце концов, мальчик – наш кровный родственник. Быть может, Луций Пинарий, сами боги привели тебя нынче сюда.
Луций отвел глаза, смущенный пристальным взором императора, и уставился вверх, на мозаику.
– Как ты, без сомнения, сознаешь, перед тобой картины из жизни Ромула, – объяснил Август. – Покои, где мы находимся, – Луперкаль, священная пещера, в которой были вскормлены волчицей найденыши-близнецы Ромул и Рем. Я лично открыл ее, когда закладывался фундамент, и приказал украсить, как подобает святилищу.
– Изысканные мозаики, – похвалил Луций.
– Так и есть. Вон там, как видишь, близнецы сосут волчицу, а там брат спасает Рема, убивая царя Амулия[6] и лишая его железной короны. А вон явление стервятников и Ромул, прокладывающий борозду, дабы обозначить городскую границу. А здесь первое триумфальное шествие и вознесение царя на грозовые небеса.
Луций кивнул. Он кое-что вспомнил: Клавдий однажды обмолвился, что император подумывал взять имя Ромул вместо Августа, но в конце концов отверг его как несчастливое, ибо Ромул все же убил своего брата сам, как считали некоторые историки, пал жертвой заговора сенаторов, хотя предание гласило, будто боги живым вознесли его на Олимп.
– Конечно, нельзя воспринимать легенды слишком буквально, – вставил свое слово Клавдий, указав на волчицу-кормилицу. – Мой наставник Тит Ливий говорит, что наши предки обозначали волчиц и шлюх одним и тем же словом – «лупа». Ливий предполагает, что близнецов вскормила не дикая бестия, а обычная куртизанка.
– Не будь нечестивцем, племянник! – рявкнул Август и собирался продолжить, но грот вздрогнул от мощного громового раската. Император спешно схватился за амулет из тюленьей кожи, висевший у него на шейной цепочке. – Земля сотрясается даже здесь, на такой глубине! – прошептал он. – Слыханное ли дело, чтобы молния поразила дом дважды в течение одной ночи? – Промелькнувшее в его слезящихся глазах выражение Луций не мог истолковать иначе как страх.
– Зачем ты п-п-призвал нас, дедушка? – тихо спросил Клавдий.
– Сейчас покажу, хотя прежде нам придется покинуть Луперкаль. – Август нахмурился, затем взял себя в руки и начал медленно подниматься по лестнице.
Эфранор ждал наверху. По приказу императора вольноотпущенник принес каждому по факелу.
– Увидев знамение, Клавдий, ты поймешь, почему больше никто не должен о нем знать. Никто! – Август повернулся к Луцию. – Уяснил ли и ты, юноша? Любое знамение, касающееся моей особы, есть государственная тайна и не подлежит огласке. Легко представить, как воспользуются им мои недруги. Разглашение же тайны есть преступление, карающееся смертью.
Он вывел их во двор. Подстриженные живые изгороди и мощеные дорожки блестели от влаги. Дождь кончился, и опустился легкий туман. Главным украшением двора являлась бронзовая статуя самого императора, раскрашенная так, что выглядела изображением живого человека. «Да был ли он когда-нибудь таким?» – задался вопросом Луций, глядя на молодого, беспечного и самоуверенного красавца-воина, который едва ли напоминал трясущегося старца, находившегося рядом.
Когда они подошли ближе, свет факела Луция выхватил нечто на земле у дальнего края постамента. Это был труп юноши, обугленные лохмотья туники выдавали в нем императорского раба.
– Смотрите! – воскликнул Август. – Тело до сих пор дымится! Он тлеет изнутри, как угли в жаровне.
Клавдий сжал губы.
– Этот раб… он б-б-был убит первой молнией – той, что ударила, когда мы с Луцием находились в храме Аполлона?
– Да. Молния ударила в статую. Должно быть, раб стоял слишком близко. Посмотри, как пострадало изваяние: краска местами выгорела, слоновая кость – глазные белки – потемнела до черноты! – Август судорожно вздохнул. – И клянусь Геркулесом, статую вторично поразило другой молнией – той самой, которую мы прочувствовали в Луперкале! Невероятно…
– Невозможно! – возразил Клавдий. – Все знатоки сходят ся во мнении, что молния н-н-никогда не бьет дважды в одно и то же место! Это неслыханное событие.
– И тем не менее я прав. Бронзовая табличка на постаменте сперва осталась нетронутой – клянусь Юпитером, так и было! – а сейчас посмотри: буквы «С» не хватает, ее просто нет! – Август с усилием глотнул. Лицо его стало пепельно-серым.
Присмотревшись, Луций увидел, что повреждение в точности соответствует описанию императора. Первая буква, расплавившись, почти бесследно исчезла с бронзовой таблички, где до этого красовалась рельефная латинская надпись: «CAESAR».
– Что скажешь, Клавдий? – спросил император. – Такие природные выверты всегда служат знамениями богов. От тебя мало толку в прочих занятиях, но ты постоянно торчишь в биб лиотеке и должен знать все об этом.
Клавдий дотронулся до бронзовой таблички и отдернул пальцы.
– Горячо! – выдохнул он. Затем уставился на табличку и прошептал: – Aesar – есар.
– Что ты такое говоришь?
Клавдий пожал плечами:
– Я просто прочел оставшееся слово, без буквы «С».
– Но слова «есар» нет!
– Думаю, оно может существовать – в этрусском языке. Хотя не уверен.
– Так выясни!
– В-в-время, дедушка. Понадобится время, чтобы истолковать такое знамение. Ты согласен, Луций? Необходимо установить с точностью до минуты, когда ударила каждая из молний. Узнать имя погибшего раба. Даже прозвище ваятеля может иметь значение. Я должен посидеть в библиотеке, ознакомиться с источниками, с-с-справиться с этрусскими словарями, изучить прошлые знамения, явленные молниями…
– Сколько дней уйдет?
Клавдий нахмурился, затем просветлел:
– Мне поможет Луций! Ты сам сказал, дедушка, он не случайно оказался рядом, когда ты за мной послал. Обещаю, вместе мы выясним смысл знака.
– Только побыстрее!
– Б-б-быстро, как спаржа, дедушка! – Клавдий криво улыбнулся и вытер слюну в уголке рта.
* * *– Быть может, наши дела пойдут в гору, Луций, – произнес Клавдий. – Сам император только что дал нам задание чрезвычайной важности. Значит, и мы стали важными людьми. Лучше начать не откладывая.
Они находились в библиотеке Клавдия. Помещение заливал свет множества ламп. Луций никогда не видел сразу столько свитков и пергаментных листов, разложенных и рассортированных не просто тщательно, а даже с некоторой одержимостью. Здесь были хроники, карты, календари и генеалогические древа. Были подробные списки всех магистратов, когда-либо служивших Римской империи. Были бесчисленные словари – не только латинские, но и греческие, египетские и парфянские, а также пунического языка, погибшего вместе с Карфагеном, практически мертвого этрусского и даже тех наречий, о которых Луций не слыхивал. Были исторические очерки о местах, посещенных Клавдием, вкупе с его личными заметками и копиями надписей на статуях и других памятниках.
Порывшись в документах, Клавдий отыскал свиток плотного пергамента, развернул его на столике и придавил по углам грузами. Нарисованный на листе большой круг был вдоль и поперек разделен на зоны, окружен значками. Луций, хотя и мало смыслил в астрологии, признал в нем гороскоп.
– И не просто гороскоп, а самого императора, – заметил Клавдий. – Точная копия составленного астрологом Феогеном из Аполлонии для юного Октавия. Ты ведь знаешь ту историю? Нет? Что ж, тогда… – Клавдий откашлялся. – Случилась она еще во дни земного существования Божественного Юлия, хотя и в самом конце его жизни. Он решил послать племянника учиться в Аполлонию, на западное побережье Греции. Октавий взял с собой за компанию закадычного друга Марка Агриппу. Юноши решили обратиться к знаменитому Феогену, чтобы тот составил им гороскопы. Агриппа стал первым и сообщил астрологу точное место и время своего рождения. Феоген скрылся в своей каморке, оставив юношей ждать. Гороскоп получился настолько б-б-благоприятный – Феоген клялся, будто в жизни не видел подобного, – что Октавий решил обойтись без предсказания, боясь, что оно поблекнет рядом с гороскопом друга. Но Агриппа насел на него – полагаю, безжалостно задразнил, – и Октавий сдался и предоставил астрологу нужные сведения. Друзья вновь принялись ждать. Когда Феоген наконец вышел, он благоговейно пал перед Октавием на колени и заявил, что юноша станет властелином мира. Говорят, хотя мне так и не удалось выяснить это наверняка, будто гороскоп был объявлен Октавию в тот самый миг, когда в Риме убили его дядю. После того случая император настолько уверился в собственном п-п-предназначении, что перестал скры вать час своего рождения. Он даже чеканит на м-монетах знак по гороскопу, Козерог. Если что и заслуживает называться государственной тайной, резонно предположить, что это императорский гороскоп! Однако вот он, перед нами, в том самом виде, в каком его составил Феоген. А имея доступ к сведениям, мы можем ими и воспользоваться.
– Клавдий, но я ничего не смыслю в астрологии.
– Значит, выйдешь отсюда более осведомленным, чем вошел.
– А магистр говорит, что для любых прорицаний достаточно авгурства.
– Подозреваю, магистр немного завидует растущей популярности астрологии. Лично я не вижу никаких противоречий между принципами авгурства и изучением науки о звездах. Любой мыслящий человек должен сознавать, что небесные тела влияют на земные объекты – как одушевленные, так и неодушевленные. Определенное воздействие солнца и луны очевидно: они обеспечивают рост растений, определяют время сна и случки животных, управляют приливами и отливами. Таким же образом звезды правят бурями и наводнениями, что видно по восхождению и убыванию тех или иных созвездий. Их влияние незримо, как и магнетическое. С учетом всепроникающего характера невидимой силы звезд неразумно считать, что они не воздействуют на людей. Первыми, кто составил карту движения звезд и словарь для описания их влияния на человечество, были вавилоняне. Когда Александр Великий завоевал Персию, изучение астрологии распространилось на Грецию и Египет. Именно вавилонский жрец Беросс основал на острове Кос первую греческую школу астрологии и перевел на греческий «Око Бела»[7]. А Болос Египетский написал «Симпатии и антипатии»[8], и его труд остается образцовым учебником. Мой экземпляр уже зачитан до дыр.
Луций уставился на гороскоп, не понимая ни математических расчетов, ни примечаний о домах, знаках и планетах.
– Ты правда думаешь, что смысл знамения откроется через императорский гороскоп?
– Я не удивлюсь, если он поможет нашему исследованию. Но начать следует, скорее всего, с этрусских словарей и выяснить, прав ли я насчет слова «есар»…
Буря продолжалась всю ночь, стуча ставнями, барабаня по крыше дождем и сотрясая землю громами, а Луций и Клавдий корпели над рукописями. Время от времени рабы приносили им еду и питье и доливали в лампы масла. Луций не замечал рассвета, пока не услышал пение петуха. Клавдий распахнул ставни. Гроза кончилась. Небо очистилось, но бледный утренний свет не рассеял мрачного настроения кузенов. Они наконец постигли смысл знамения.
– Может, сказать ему, что ничего не нашли? – предложил Луций.
– Он не поверит, – покачал головой Клавдий. – Сразу решит, будто мы темним.
– Тогда, наверное, он попросту отмахнется от нашего толкования. С чего ему верить двум самым зеленым в Риме авгурам?
– Потому что наше толкование истинно, и он это поймет. Император глубоко и прочно верует в знаки. Исход всех его сражений б-б-был возвещен знамениями, которые он вызвал лично: так, в Бононии орел прогнал двух воронов, тем самым предсказав его победу над триумвирами; у Филипп ему явилась тень Цезаря; погонщик с ослом, появившиеся на дороге перед сражением при мысе Акций, носили имена Евтихий и Никон, «удачливый» и «победитель» по-гречески.
– И вот новое знамение.
– Которое нам придется объяснить. Другого в-в-выхода нет.
* * *В сопровождении Эфранора они одолели несколько лестничных пролетов и вступили в просторные покои с множеством окон, где их ожидал император. Клавдий шепнул Луцию, что Август называет это помещение Малыми Сиракузами, так как похожие покои, изолированные от остального здания, были у великого сиракузского изобретателя Архимеда.
Место уединения Августа заполняли памятные предметы. Здесь находились макеты его многочисленных построек, включая миниатюрную копию храма Аполлона из слоновой кости. Присутствовали и военные трофеи, среди прочего – форштевень корабля, захваченного в том самом сражении при мысе Акций, когда опытный мореплаватель Агриппа нанес сокрушительное поражение Антонию и Клеопатре. Встречались экзотические египетские сокровища из Александрии, где мятежная пара избежала пленения лишь посредством самоубийства. Статуя Божественного Юлия была облачена в красную накидку, чуть траченную молью и выцветшую: великий муж надевал ее во время своей последней битвы при Мунде в Испании.
Имелись предметы и более личного свойства – например, игрушечные кораблики и катапульты, принадлежавшие покойным внукам императора. Когда вошли Луций с Клавдием, Август вертел в руках детские сандалии.
– Какие у него крошечные ножки, у малыша Гая! Взгляни, Клавдий: вещицы только что доставили с германской границы с запиской от твоего брата. Твой племянник уже вырос из старой обуви, и Германик шлет ее мне на память. Разве не прелесть? Полагаю, Германик и Агриппина надеются склонить меня к тому, чтобы я объявил их двухлетка наследником. Что ж, твой старший брат – человек не пропащий, а супруга его – единственная из моих потомков, от кого есть хоть малая толика пользы. Маленький Гай действительно правнук мне, и они говорят, что ребенок здоров, так что, возможно, какая-то надежда и есть… – Его голос увял. Он долго смотрел на обувку, пока не отложил ее наконец к ненужным игрушкам.
Судя по всему, император тоже провел бессонную ночь, но перенес ее намного хуже юных кузенов. Он сменил трабею на столь ветхую тунику, что Луций не удивился бы, увидев ее на рабе. Август говорил хрипло, в горле у него клокотало.
– Итак? Что вы выяснили?
Клавдий шагнул вперед, открыл было рот, но не сумел произнести ни слова. Какое-то время он стоял истуканом, после чего вдруг начал дергаться и заикаться, издавая бессвязные звуки. Луций схватил его за плечо, чтобы угомонить, но корчи только усугубились. Молодой Пинарий впервые видел, чтобы недуг Клавдия проявился с такой силой.
Август недовольно хмыкнул и закатил глаза.
– Да поможет мне Юпитер! Тогда ты. Да, ты, Луций Пинарий! Говори!
Сердце у Луция тяжело бухнуло, в горле образовался ком. На секунду юноша испугался, что у него начнется такой же припадок. Затем ему удалось выровнять дыхание и выдавить:
– Мы… то есть Клавдий и я… считаем, что наше ознакомление с источниками и некоторыми прецедентами… имеющими отношение к молниям и… статуям… и этрусскому языку… как мы обнаружили в свитках…
– Клянусь Геркулесом, от тебя не больше толку, чем от моего внучатого племянника! Говори, что имеешь сказать!
Луция шатало от недосыпа, но он овладел собой:
– Итак, во времена Тарквиния, последнего царя, молния ударила в одну из его статуй и повредила только надпись, которая была начертана на латыни и по-этрусски; как ты сам видишь, Август, прецедент заслуживает упоминания. Пострадали цифра «Х» – в четырех местах – и этрусские слова «tinia», что означает «дни», и «huznatre» – «группа молодых людей». Никто не смог истолковать знамение, но его смысл открылся через сорок дней, когда сорок юных воинов буквально выгнали Тарквиния и его сыновей из города, положив конец монархии и установив республику. Стало ясно, что выбитые молнией четыре десятки означали число сорок, то есть и количество оставшихся дней правления Тарквиния, и количество воинов, которые его свергли. Есть и другой пример…