Луций зажал подвес в пальцах и скосил глаза вниз, испытывая глубокое разочарование. Фасинум? Такие безделушки были чрезвычайно распространены; женщины носили их в качестве оберегов при родах и надевали на шею младенцам для защиты от пагубных взглядов завистников, так называемого сглаза. Они встречались даже у рабов.
– И только-то? – спросил Луций. – Обычный фасинум?
Клавдий покачал пальцем:
– Едва ли обычный! Н-нет, это весьма особенный фасинум. По сути, древнейший из существующих, если мои догадки верны. Сегодня такой значок считается пустяком, талисманом на счастье. Те, что из простого металла, носят рабы. Вряд ли кто помнит бога Фасцина, по имени которого назван амулет, однако крылатый фаллос присутствует в древнейших преданиях наших пращуров. Он явился в пламени очага ма тери царя Сервия Туллия, а прежде – альбанскому царю по имени Таркетий, потребовав сношения с его дочерью. Божество, принимающее подобное обличье, не описано ни у греков, ни у других народов, покоренных Римом. Мы вправе сделать вывод, что Фасцин являлся исключительно нашим предкам и наверняка сыграл какую-то роль в зарождении Рима. Более того: не каждый фасинум – простая безделушка. Одной из важнейших святынь государственной религии является священный фасинум, хранимый девственницами Весты. Я видел его собственными глазами. Он просто огромный и очень тяжелый, поскольку сделан из чистого з-з-золота. Старшие весталки, вирго максима, веками кладут его для защиты от сглаза в тайник под церемониальной колесницей, на которой восседают во время триумфальных процессий полководцы. Лю дей, знакомых с истоками обычая, м-м-можно пересчитать по пальцам: Тит Ливий, вирго максима, я сам… и, похоже, всё, поскольку вы, Пинарии, пренебрегли передачей легенды из поколения в поколение.
– Ты хочешь сказать, у истоков этого обычая стоял представитель рода Пинариев? – осведомился отец Луция. До сего момента он отвлекался, глядя на игру в кости и прочие непристойности, происходившие там и тут во тьме таверны, но теперь Клавдий всецело завладел его вниманием.
– Именно это я и имею в виду. Обычай п-п-помещать фасинум под триумфальную колесницу был заведен весталкой, которая особенно почитала Фасцина, а звали ее… Пинарией! Нет сомнений, она была из вашего рода. Эта Пинария служила под началом вирго максима Фослии в те дни, когда город взяли галлы, – около четырехсот лет тому назад. Такие амулеты, как ваш фасинум, встречались нечасто; строго говоря, я нашел всего одно упоминание о подобном, восходящее к эпохе Пинарии. Теперь слушайте внимательно, потому что дальше сюжет запутывается – особенно если выпить столько вина, как я! Благодаря исчерпывающей истории Рима в изложении Фабия Пиктора, который уделил особое внимание деяниям родного семейства, Фабиев, – полагаю, вы и его не читали? – я обнаружил упоминание о золотом фасинуме, который носил некий Кезон Фабий Дорсон. Сам он являлся приемным сыном знаменитого воина Гая Фабия Дорсона, который, когда галлы заняли город, очутился в капкане на Капитолийском холме вместе… с весталкой Пинарией! Они провели там около девяти месяцев. Почти сразу после освобождения Гай Фабий Дорсон усыновил младенца неустановленного происхождения, которого назвал Кезоном. С учетом обстоятельств нетрудно представить, что мальчик был плодом любви весталки Пинарии и Гая Фабия Дорсона, а золотой фасинум, который носил Кезон, подарила ему мать: та самая женщина, которая завела обычай класть амулет под триумфальную колесницу. – Клавдий откинулся назад и, довольный собой, привалился к стене, сделав знак девице, чтобы принесла еще вина.
Пинарий-старший нахмурился:
– Во-первых, сама мысль о весталке, которая тайно и преступно вынашивает дитя, омерзительна любому приличному человеку…
– Но вряд ли подобная ситуация нова, – возразил Клавдий. – Уверяю тебя, что история весталок полна неблагоразумных поступков: иные деяния предавались гласности и карались, но многие остались тайными. Отсюда старая шутка: покажи мне весталку-девственницу, и я покажу тебе весталку безобразную.
Однако отцу Луция было не до смеха.
– Пусть так. Но даже если принять, что Кезон Фабий Дорсон был незаконным ребенком весталки Пинарии и именно она дала ему золотой фасинум, я не пойму, какое отношение это имеет к амулету, доставшемуся мне от отца, а от меня перешедшему к Луцию?
Клавдий уставился на него в хмельном недоумении:
– Эх, Пинарии! Что же вы за п-п-патриции, если не знаете всех корней, ветвей и веточек собственного родового древа? Вы прямые потомки Кезона Фабия Дорсона! Неужели вы не слыхали о Фабии, вашей многажды прапрабабке времен Сципиона Африканского? О да, я уверен в родстве, у меня в библиотеке есть генеалогическое подтверждение. А потому мы вправе сделать вывод, что фасинум, который ты носишь, Луций, – древняя вещица, передающаяся из поколения в поколение, – тот самый амулет, что носил твой пращур Кезон Фабий Дорсон, рожденный, как я заключаю, весталкой Пинарией. А от кого он достался ей? Кто знает! Талисман может быть много-много старше. Этот кусочек золота почти наверняка является самым древним образчиком фасинума, какой я видел. Рискну даже предположить, что это и есть фасинум как таковой, то есть исходный предмет, прототип, который предшествовал даже амулетам весталок. Возможно, его создал сам бог Фасцин или его первые почитатели, Пинарии, которые также заложили и обслуживали Великий алтарь Геркулеса задолго до основания Рима.
Клавдий округлил глаза, утомленный собственной эрудицией. От долгих речей у него пересохло во рту; он осушил чашу и потребовал еще.
– Род Пинариев очень древний, даже древнее нашего. Мой предок, сабинянский полководец Аппий Клавдий, прибыл в Рим сравнительно поздно, в первые годы республики. Но вы, Пинарии, были здесь до нее, до царей и даже до самого города – еще в ту эпоху, когда по земле ходили полубоги, подобные Геркулесу. И «безделушка» у тебя на шее, дражайший Луций, служит звеном, которое напрямую связывает тебя с глубокой древностью.
Луций взглянул на фасинум, будучи должным образом впечатлен, хотя все еще чуть сомневаясь.
– Но, Клавдий, мы даже не знаем точно, фасинум ли это.
– Луций, Луций! У меня чутье на такие вещи, а оно никогда не подводит.
– В том и состоит историческая наука? – спросил Луций. – Рыться в старых списках и обрывках пергамента, составлять генеалогические древа, связывать случайные факты и перескакивать к выводам, опираясь на догадки, чутье и желаемое, выданное за действительное?
– Совершенно верно! Ты уловил самую суть! – пьяно рассмеялся Клавдий.
Луций ни разу не видел его в таком подпитии и настолько расслабленным. Он вдруг осознал, что с момента прибытия в таверну Клавдий заикался считаные разы.
– Конечно, Луций, история, в отличие от предсказаний, наука неточная, потому что имеет дело с прошлым, которое кануло навсегда, и его не в силах изменить ни боги, ни люди. Но пророчества относятся к настоящему и будущему, воле богов, которую еще предстоит раскрыть. Их можно назвать точной наукой – при условии, что прорицатель обладает достаточными познаниями и навыками. – Клавдий глянул на вход и вздрогнул. Он сел прямо, глаза у него расширились. – Прямо гонец из пьесы, который является в нужный момент!
Пришел Эфранор. Шагнув из ясного дня в темное помещение, он не увидел их, пока Клавдий не помахал и не крикнул:
– Ищешь меня, Эфранор?
– Правду сказать – нет. Я только что прибыл в город, и мне нужно выпить.
– Тогда присоединяйся к нам. – Клавдий подвинулся и похлопал по скамье.
Эфранор сел и поморщился.
– Долго пробыл в седле, – пояснил он. – Мне лучше бы постоять, но я слишком устал. – Его плащ и туника изрядно запылились.
– Какие н-новости, Эфранор?
– Во имя любви Венеры, позволь сначала выпить! – Эфранор кликнул служанку и стремительно осушил две чаши подряд. Он мутным взглядом уставился на Луция и его отца. Судя по виду, говорить ему не хотелось.
– Давай же, Эфранор, – поторопил Клавдий. – Излагай свободно. Ты наверняка помнишь Луция Пинария, а рядом – его отец.
Эфранор надолго смежил веки, затем произнес почти шепотом:
– Я прибыл первым, и в Риме еще не знают. Император мертв.
– Нумины[10] яйца! – выдохнул Клавдий. – Теперь нам всем надо выпить! – Он махнул служанке. – Когда, Эфранор?
– Пять дней назад.
Клавдий и Луций переглянулись. Август умер ровно через сто дней после удара молнии.
– Где?
– В Ноле.
– Чуть восточнее Везувия. Почему новости шли так д-д-долго?
– Тиберий приказал обождать.
– Но почему?
– Я могу рассказать лишь о том, как развивались события, – буркнул Эфранор. – Август скончался. Тиберий строго-настрого запретил оповещать всех без его дозволения. Вскоре прибыл гонец с известием, что молодой Агриппа мертв…
– Внук императора? – произнес отец Луция.
– В Ноле.
– Чуть восточнее Везувия. Почему новости шли так д-д-долго?
– Тиберий приказал обождать.
– Но почему?
– Я могу рассказать лишь о том, как развивались события, – буркнул Эфранор. – Август скончался. Тиберий строго-настрого запретил оповещать всех без его дозволения. Вскоре прибыл гонец с известием, что молодой Агриппа мертв…
– Внук императора? – произнес отец Луция.
– Убит солдатами, которые стерегли его на острове, где он находился в ссылке. Услышав об этом, Тиберий велел мне во весь опор мчаться в Рим и сообщить о случившемся императорскому окружению.
– Понятно, – прошептал Клавдий. – Ты намекаешь, что дядя Тиберий придерживал весть о смерти Августа, пока не избавился от соперника. Бедный Агриппа!
– Я только изложил последовательность событий и не собираюсь гадать, что и почему, – ответил Эфранор с бесстрастным выражением лица, столь частым у императорских слуг. – Получив известие о смерти Агриппы, Тиберий немедленно и публично снял с себя всякую ответственность.
Клавдий кивнул:
– Возможно, сам Август распорядился, чтобы после его смерти Агриппу убили. Или Ливия позаботилась. Строго говоря, дядя Тиберий может быть н-н-неповинен в убийстве Агриппы.
– Но что теперь будет с тобой, Клавдий? – встревожился Луций.
– Со мной? Безобидным слабоумным заикой Клавдием? Думаю, мне предоставят заниматься любимыми книгами и орудовать литуусом.
Служанка подлила вина. Отец Луция отмахнулся от ее предложения подать воды и поднял чашу с неразбавленным напитком. Луций поступил так же.
– Как умер император? – спросил Клавдий.
Эфранор внезапно сник, сраженный усталостью и вином.
Плечи сгорбились, лицо осунулось.
– Мы покинули Капри и направились в Рим. Императору недужилось – слабость, боли в животе, понос, но он как будто шел на поправку. Однако в пути ему стало хуже. Мы свернули в Нолу, к родовому дому. Император лег в тех самых покоях, где умер его отец. Он оставался в здравом уме почти до конца. Похоже, он смирился. Даже как будто немного… веселился. Собрал родных и спутников, включая Ливию, Тиберия и меня, и принялся цитировать строки какой-то пьесы, словно ищущий признания актер: «Если я был убедителен в этом фарсе, то аплодируйте мне, прошу. Аплодируйте!» И мы рукоплескали. Похоже, ему было приятно. Но потом сделался беспокойным, испуганным. Он видел вещи, незримые для других. Он выкрикнул по-этрусски: «Huznatre!» А потом: «Они уносят меня! Меня уносят сорок юношей!» И наступил конец.
Клавдий и Луций обменялись понимающими взглядами.
– Бред умирающего, – предположил отец Луция.
– Не бред, а пророчество, – возразил Эфранор. – Тиберий собрал сорок преторианцев, дабы с почестями доставить тело императора в город.
16 год от Р. Х.
Стояло ясное майское утро. В сей долгожданный день Луцию Пинарию и Ацилии предстояло пожениться.
Их брак наконец стал возможен благодаря великодушию усопшего Августа. В своем завещании, помимо объявления Ливии и Тиберия главными наследниками, император сделал множество менее важных, но очень щедрых распоряжений. Луцию Пинарию досталась крупная сумма денег. Римские сплетники, которые обсуждали подробности завещания, словно этрусские прорицатели, гадающие по потрохам, предположили, что император подобным образом хотел загладить вину перед сородичами Пинариями, которых не замечал всю жизнь. Возможно, так оно и было, но юный Луций решил, что наследство – еще и посмертная плата за участие в истолковании знамения. Так или иначе, благодаря Августу Луций стал состоятельным человеком.
Родитель Ацилии тем не менее, несмотря на неожиданную удачу жениха, настоял на отсрочке свадьбы. За истекшее время Луций выплатил семейные долги, вложил оставшиеся деньги в египетскую зерноторговлю, восстановил дедовы деловые связи, а также купил и обставил для себя и невесты дом. Он не смог позволить себе жилье на Палатине, но ему хватило средств на резиденцию с более фешенебельной стороны Авентинского холма, с видом на Тибр, Капитолийский холм и самый краешек Большого цирка, чему очень радовалась мать.
На закате от дома Ацилии тронулась свадебная процессия. Ее возглавил самый младший в семье – братишка невесты, шагавший с сосновым факелом, который зажгли от семейного очага. По прибытии на место огонь предстояло соединить с пламенем в очаге жениха.
За факельщиком шла дева-весталка, облаченная в льняные одежды. Чело охватывала узкая повязка из сплетенных нитей красной и белой шерсти – витта; головной платок суффибул скрывал коротко остриженные волосы; с плеч ниспадало покрывало. Весталка несла лепешку из освященного зерна, посыпанную святой солью; по окончании церемонии блюдо отведает молодая чета, после чего лепешку разделят между гостями.
Следующей шествовала невеста. Золотистые волосы Ацилии были убраны с лица и тщательно заколоты шпильками из слоновой кости. Вуаль и обувь были желтого цвета. Длинную белую тунику перехватывал пурпурный кушак, завязанный сзади особым геркулесовым узлом; в дальнейшем Луцию предоставят право его развязать. Ацилия несла ручную прялку и веретено с шерстью. Справа и слева шествовали ее двоюродные братья – мальчики немногим старше факельщика.
За невестой следовали ее мать, отец и остальные участники брачного торжества, распевая древнюю свадебную песню «Талассий», повествующую о похищении сабинянок Ромулом и его присными. По легенде, самая прекрасная сабинянка была захвачена приспешниками некоего Талассия. Несомая ими, она взмолилась, прося сказать, куда ее забирают. Участвующие в брачном обряде женщины задавали вопросы, а мужчины давали ответы.
Свадебная процессия прибыла в дом Луция Пинария. Под открытым небом освежевали и возложили на алтарь овцу. Шкуру набросили на два стула, куда уселись жених и невеста. Клавдий в качестве авгура попросил богов благословить союз и получил ауспиции: он счел весьма благоприятным знамением двух воробьев, пролетевших в темнеющем небе справа налево.
Не выпуская веретена и прялки, Ацилия поднялась и встала перед входной дверью, украшенной гирляндами цветов. Мать обняла девушку. Все знали, что будет дальше, и толпа загудела в трепетном возбуждении. Луций продолжал сидеть, будто не мог решиться, и отец крикнул ему:
– Давай же, сынок!
– Да, Луций, давай! – подхватил Клавдий.
Остальные со смехом принялись бить в ладоши и скандировать:
– Давай! Давай! Давай!
Краснея и смеясь, Луций соскочил со стула и вырвал Ацилию из материнских объятий. Она взвизгнула, когда он подхватил ее на руки, распахнул пинком дверь и перенес невесту через порог, точно пленную сабинянку. Публика, ликуя и рукоплеща, столпилась у входа, чтобы засвидетельствовать последний акт церемонии.
Луций поставил Ацилию на коврик из овечьей шкуры. Девушка отложила веретено и прялку. Жених вручил ей ключи от дома.
– Кто ты, объявившаяся в моем доме? – спросил он с колотящимся сердцем.
– Когда и где будешь ты, Луций, тогда и там буду я, Луция, – ответила она.
Церемония наделила Ацилию тем, чего не было у незамужних женщин: первым именем; оно являлось женской формой имени мужа и могло звучать только меж супругами в минуты уединения.
В разгаре последовавшего пира Луций отыскал Клавдия. Они отошли в тихое место под окружавший сад портик. Было полнолуние. Воздух благоухал ночным жасмином.
– У тебя з-з-замечательный дом, Луций.
– Благодарю тебя, Клавдий. И отдельно – за ауспиции.
– Мне в радость послужить тебе авгуром. Но дом твой так хорош, а невеста столь мила, что вряд ли тебе нужны еще и от меня подтверждения – Фортуна явно вам улыбается.
– Фортуна или Фатум?
Клавдий рассмеялся:
– Вижу, ты последовал моему совету и занялся астрологией! Болос пишет в «Симпатиях и антипатиях», что каждый, кто ее изучает, рано или поздно сталкивается с парадоксальным противостоянием Фатума и Фортуны. Если Фатум есть путь, проложенный для нас звездами, свернуть с которого невозможно, то какая польза в молитвах Фортуне и прочим божествам? Однако люди взывают к Фортуне постоянно и во всех обстоятельствах. Такова наша природа: умилостивлять б-б-богов и просить их благословения, а значит, тут должна быть некая польза вопреки неумолимому Фатуму. По моему мнению, наша личная судьба подобна широкой дороге. Мы не можем ни повернуть назад, ни сойти с нее или сменить направление, однако в пределах колеи способны делать небольшие петли и повороты. Так мы обретаем выбор, а расположение богов вносит свою лепту.
Луций отрешенно кивнул.
– Вижу по лицу, кузен, – вздохнул Клавдий, – что для тебя мои слова ничего не значат.