– Ты, Борис, я слышал, жениться собрался? – неожиданно спросил Николай.
– Да, как раз пишу приглашения на свадьбу, и ты у меня самый почетный гость, – вспомнил про приближение приятного события адвокат.
– Хорошо, буду, и не один, а со своей девушкой, – улыбнулся Ник, но потом опять переменился в лице и добавил: – Ты только не торопись детей заводить. По крайней мере, пока со мной работаешь.
– До школы дети не опасны, – Борисенков вымученно улыбнулся, пытаясь подыграть своему шефу, – пока заявление написать не могут.
– А потом? – прищурился Николай, вглядываясь в адвоката. – Уедешь в другую часть страны? А если уезжать будет некуда? Если по всей стране наш порядок установлен будет?
– Сдам тогда в детский дом, – неожиданно парировал Борисенков.
– Выкрутился, – заржал Ник, показывая, что это была всего лишь шутка. – Недаром я тебе плачу.
Он снова вспомнил про оставленную Анжелу и остановил пытающегося поскорее улизнуть Борисенкова.
– Есть еще одно дело для тебя: нужно мать моей девушки в дурдом определить, – сказал он напоследок своему адвокату.
В здании, где расположился городской отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, в кабинете начальника, несмотря на позднее время, горел свет. Кузьма Сергеевич Обносов уютно развалился в кожаном кресле, смакуя дорогой фирменный армянский коньяк, который ереванские коллеги прислали его брату Илье Сергеевичу Степанкову. Они были сводными братьями по отцу, но поскольку походили на своих матерей, то между ними не было никакого внешнего сходства. Их объединяло не отчество и не общая могила умершего отца. Больше всего их роднили жажда денег и чрезмерные амбиции. Обносов был старшим братом и поэтому помогал младшему в карьере. Так, после исчезновения Малахитовых, именно Обносов воспользовался связями мэра и деньгами от наркотрафика, чтобы обеспечить своему брату карьерный взлет с должности обыкновенного опера в кресло начальника отдела. Правда, помощь эта не была бескорыстной.
При Малахитове Кузьма, униженный своей лакейской долей, искал любой способ подняться на уровень повыше. Подспудно он мечтал переплюнуть своего одноклассника по влиянию и деньгам; доказать всем, и в первую очередь «Хозяйке медной горы», что он лучше, круче, богаче. Но как? И вот однажды он прислушался к словам своего еще менее удачливого брата о том, что у них в отделе скопилось конфискованного героина на два миллиона долларов и что его должны скоро уничтожить. Это был его шанс. За день до уничтожения конфискованных наркотиков в помещении отдела случился большой пожар, который спалил все документы и вещественные доказательства. Напарнику Степанкова, ответственному за противопожарную безопасность в кабинете, где хранился героин, объявили строгий выговор с занесением в личное дело. Героин списали по акту пожарников, и все стихло. Но не для Обносова. Это была только первая часть его плана. Ведь дальше нужно было этот наркотик реализовывать.
И началась кропотливая организация дилерской сети. За основу взяли нескольких наркоманов, которые были на агентурной работе у Степанкова, и кое-кого из его коллег по работе, которым, как и братьям, хотелось «жить красиво». Затем в короткое время прикрываемая оперативным отделом ОБНОНа сеть стала развиваться со скоростью эпидемии чумы в Средневековье. На вырученные деньги закупались новые, все бо ́льшие партии героина, которым требовались новые потребители. Хромовск стал известен на весь уральский регион как наркотическая мекка. Сюда даже начали приезжать за мелкооптовыми партиями героина из других городов региона. Кузьма Сергеевич получил много денег, но этого ему было уже мало, ведь статус у Обносова оставался прежним – управляющий в семье мэра. А тут еще Малахитов прошел перевыборы под главным лозунгом «Освободить город от наркотической заразы». А это уже был удар по молодому и развивающемуся бизнесу – детищу Обносова. И тогда Кузьме пришлось серьезно задуматься над тем, как ему не понести урон. Выход был найден. Опасность исчезла так же быстро, как и супруги Малахитовы. Или, точнее сказать, после их исчезновения. Бизнес с поддержкой Николая Малахитова и назначенного на должность брата стал расти пуще прежнего. Безнаказанность дошла до такой степени, что распространять наркотики можно было бы уже в детских садах. Деньги сыпались Ниагарским водопадом. И все же раздался тревожный звонок. И причиной этому стал бригадир омсовцев Хлыст, который, по оперативной информации, сколотил свою банду и начал самостоятельный бизнес на продаже наркотиков.
– И что будем с этим отморозком делать? – спросил Илья у брата, дождавшись, пока тот выпьет коньяк и расслабится. – Может, ты поговоришь с Ником?
– А толку? Он своего отморозка не сдаст, – покачал головой Кузьма Сергеевич. – Надо самим кумекать.
– Если так оставить, то и другие начнут в наш бизнес лезть, – продолжал играть желваками начальник ОБНОНа.
– Я что-нибудь придумаю, не расстраивайся так, – подбодрил сводного брата Кузьма. – Сейчас важнее всего занять пост мэра, тогда я с ним разберусь в два счета. Да и Малахитов будет посговорчивей…
Илья Сергеевич привык доверять Кузьме, зная, что тот все доводит до победного конца. Поэтому он немного успокоился и переключился на армянский коньячок, который стараниями старшего брата таял просто на глазах…
Георгий, разочарованный тем, что ему не удалось донести до девушки свои чувства, с болью в душе наблюдал, как вернувшийся к столику Малахитов расплатился с официантом и повел Анжелу к выходу.
– Едем домой, – донеслось до него распоряжение, кинутое Николаем своей охране.
Девушка на выходе оглянулась и, поймав взгляд Георгия, кивнула ему на прощание. Ей было немного не по себе оттого, что сейчас она вынуждена поехать к Николаю и остаться с ним один на один. Но в то же время дорога домой, к матери, ей была отрезана. Вернуться туда было еще страшнее.
В загородном доме Малахитовых не было ни души, однако создавалось впечатление, что прислуга ушла перед самым их приездом. В столовой стоял красиво сервированный стол, на котором горели свечи, явно предназначенные для создания романтического настроения. Анжела впервые была в таком богатом доме, и поэтому она попросила Николая показать ей его. Переходя из комнаты в комнату, поднимаясь с этажа на этаж, она не удерживалась от восхищенных возгласов. Это льстило Николаю, но сейчас его мысли были заняты совсем другим. Как и любого подростка, оказавшегося на его месте, его трясло от волнения и предвкушения незабываемых мгновений. Во рту пересохло настолько, что голос просто переставал его слушаться. Зайдя в спальню родителей, он открыл потайной бар и предложил Анжеле французский коньяк. Девушка отказалась пить крепкий напиток.
– Я если только шампанского или сухого вина, – виновато пожала плечами Анжела, боясь обидеть гостеприимного хозяина.
– Надо тогда спуститься вниз, там есть очень хороший выбор, – торопливо пояснил Николай, плеснув между делом в фужер приличное количество коньяка, и, не откладывая, выпил все залпом.
– Ты чего так торопишься? – засмеялась девушка, скрывая свое смущение и боязнь, что Малахитов может напиться.
– Это я для того, чтобы немного расслабиться и снять волнение, – пояснил парень, чувствуя, как теплота разливается по желудку, привнося вместе с этим приятным ощущением и утраченную уверенность.
– А ты волнуешься? – заинтересовалась его признанием Анжела.
– Сейчас уже меньше, – заблестели глаза у парня, который почувствовал, что тепло в животе трансформируется в огонь и плоть вспыхивает, как от вылитого в тлеющий костер бензина.
– Пойдем вниз, к столу, я что-то проголодалась, – поспешно предложила девушка, прочтя в смене его поведения опасные для себя сигналы.
– Хорошо, только чуть попозже, – решительно шагнул он к ней и, обхватив, прижал к себе, судорожно ища ее губы.
– Давай не сейчас, – попыталась оттянуть время Анжела, не готовая к близости.
Но парень, не слушая, подхватил ее на руки и бросил на родительскую кровать.
– Ник, будь поласковее, ты ведь у меня первый, – высказала свою последнюю просьбу Анжела, решительно закрыв глаза и подчиняясь его воле.
…Утром она проснулась из-за ворочающегося рядом Малахитова. Свисающий над кроватью балдахин и наборный потолок с дорогой кованой люстрой создавали иллюзию пробуждения в средневековом замке. Она повернулась к своему «рыцарю», который уже давно ожидал ее пробуждения и теперь пытался начать день с недвусмысленных утренних поцелуев. Анжела была немного растеряна и не понимала, как себя вести. Кто она в этом доме? Кто она для него? Николай почувствовал ее настороженность, и это его удивило. «Ведь все уже произошло. К чему теперь это?» – недоумевал Малахитов, видя, как Анжела уклоняется от его поцелуев. Он взял мобильный телефон и, позвонив управляющему, попросил его подняться в спальню. Анжела стыдливо юркнула с головой под одеяло.
– Да, Ник, что нужно? – зайдя в комнату, поинтересовался мажордом.
– Кузьма Сергеевич, с сегодняшнего дня я буду жить в доме вместе с моей невестой. Поэтому доведи до прислуги, что все ее распоряжения так же обязательны, как и мои. В том числе и для тебя.
Последняя фраза прозвучала немного обидно – тем самым Кузьму уравняли с домашней прислугой. Но умный мужчина не подал вида.
– Замечательная новость, Ник, рад за тебя, – не моргнув глазом, заулыбался Обносов. – А когда же я смогу познакомиться с твоей невестой воочию?
Это он сказал специально, так как знал от охраны о приезде хозяина с девушкой, а кроме того, в комнате повсюду была разбросана женская одежда и белье.
– Анжел, познакомься со своим управляющим, – усмехнулся Николай, похлопав по одеяльному холмику.
Девушка, чувствуя, как кровь приливает к ее лицу, переборола свой стыд и высунула голову из-под одеяла.
– Ну, вот и замечательно, и не стоило прятать такое красивое личико, – моментально отреагировал на ее появление Обносов. – У тебя, Ники, отменный вкус – как, впрочем, и у твоего отца.
По выражению лица хозяина Кузьма понял, что перестарался, упомянув об отце. Поэтому он пригласил молодых на завтрак, напоминая, что им пора в школу.
– Пошел вон! – гаркнул Ник, ища глазами, что бы кинуть в управляющего, но тот моментально ретировался за дверь.
– Ты чего так? – испугалась Анжела. – Из-за отца? Тебе, наверное, очень больно о нем вспоминать?
Ник молчал, и по выражению его лица было видно, что внутри происходят какие-то мучительные процессы. Девушка прильнула к нему и стала его целовать, чтобы своими ласками отвлечь от тяжелых переживаний. Николай автоматически отвечал, распаляясь все больше и больше, пытаясь отключить навязчивую память, которая так не к месту стала рисовать ему картинки недавнего прошлого…
…Из столовой раздался голос его отца, просящего Кузьму принести кофе. Тот положил на разделочный столик ампулу и закрутил ее волчком.
– Все в твоих руках, решай сам… – Его взгляд выжидательно уперся в Николая.
Боль в спине от жестокой порки заставляла соображать быстрее. Николай Малахитов остановил вращение ампулы и бросил взгляд на поднос, на котором стояли две чашки свежеприготовленного кофе.
– Мы дождемся кофе? – донесся на кухню раздраженный голос мэра.
Вот Николай торопливо раскалывает ампулу и разливает ее содержимое по чашкам. Не зная, куда деть пустую ампулу, он вертит головой по сторонам и наконец кладет в услужливо подставленную мажордомом руку в белоснежной перчатке. Словно пьяный, парень возвращается в столовую на свое место. Продолжает есть остывший завтрак, стараясь не смотреть на отца и мать.
– Очень сильно я тебя? – виноватым тоном интересуется отец Николая. Он уже отошел от гнева и, пока управляющий мазал сыну спину, успел сто раз пожалеть, что не сдержался.
В столовую вошел Кузьма с дымящимся кофе на подносе. Николаю появление мажордома придало уверенности, и он смело поднял глаза на отца. Ему не удалось скрыть торжествующее выражение лица, и его родителей удивила эта разительная перемена.
Мэр взял предложенную ему управляющим чашку и, приготовившись отпить, замер в задумчивости. «В эту, по-моему, я плесканул побольше», – с удовлетворением отметило про себя выпоротое чадо.
– Извини, сын, за вчерашнее, – принял наконец тяжелое для себя решение Малахитов-старший. – Я так больше делать не буду, только прошу, не употребляй больше этой отравы.
Он с облегчением вздохнул, поднес край чашки к губам, еще раз посмотрев в глаза сына. Мэр сам не знал, что он хотел прочитать на лице своего наследника. Может быть, искорку понимания. Николай смотрел на его губы и чувствовал, как от сильного напряжения, вызванного томительным ожиданием, его начинала трясти мелкая дрожь. Нет, он и не думал остановить его, наоборот, он сдерживался, чтобы не закричать во весь голос: «Да пей ты уже его!!!» Наконец отец сделал первый глоток. Его кадык двинулся по шее, а уши Николая выловили долгожданный звук глотка. Ник перевел взгляд на мать, которая только размешивала сахар. Это длится целую вечность. Стук чайной ложки о стенки фарфоровой кружки: «дзинь-дзинь». Он заполняет все пространство и отдает болью в висках. Отец уже побледнел, и выражение лица говорит о том, что он начал испытывать дискомфорт.
– Мам, да пей же кофе, ты его столько мешаешь, что он уже, наверное, холодный, – не выдержав, выпалил Николай.
Мать внимательно посмотрела на сына, не понимая его раздражения.
– Спасибо, но я, в отличие от отца, не люблю обжигаться кипятком. – Она достала ложку и неторопливо положила ее на стол.
Наконец, к радости сына, мать протянула руку к чашке, но в тот же момент чашка отъехала от нее в сторону. Она опять протянула руку, но чашка снова сдвинулась от матери к противоположной стороне стола. Прояснили все хрипение отца и судорожно сжатая его рукой скатерть, которую он изо всех сил тянул на себя.
– Ты чего? – недоуменно, с глуповатой улыбкой отреагировала мать, думая, что муж решил над ней подшутить.
Однако Малахитов-старший упал со стула, опрокинув на себя со стола всю посуду. Шок матери сменился ее криком.
– Кузьма! «Скорую»! – Она побежала к хрипящему мужу, пытаясь понять, что произошло.
Николай, не зная, что теперь делать, испуганно посмотрел на Кузьму, прося у него помощи. Обносов, ничего не говоря, всунул в руку Николая большой столовый нож.
– Ты чего столбом встал?! Почему не звонишь в «Скорую»?! – с перекошеным от злобы лицом обернулась к мажордому мать Николая.
Не получив ответа, она протянула руку и схватила трубку телефона.
– Не надо, не звони! – перехватил ее руку сын.
– Почему? – опешила мать, но, увидав в его второй руке кухонный нож, сразу обмякла.
Все стало ясно. Они застыли, боясь пошевелиться, смотря друг другу в глаза. Она не могла поверить, а он не мог решиться. В горле лежащего на полу мэра Хромовска раздался клекот.
– Коленька, не надо, любимый мой, – осторожно, словно разминируя взрывоопасные намерения сына, мать потянула телефонную трубку на себя…
Церковная служба подходила к концу, и отец Арсений приступил к исповеди. Очередь к нему выстроилась настолько длинная, что не умещалась уже в церковном приделе. Первым к нему подошел пожилой, приятного вида мужчина. После признания в простых и распространенных прегрешениях он задумался, словно готовясь признаться в самом страшном своем грехе.
– Батюшка, страшно мне, ночами перестал спать, боюсь я детей своих, – выдал он наболевшее за долгое время. – Боюсь, что лишат они меня жизни во сне.
– Так, может, сын мой, страхи эти беспочвенные, тогда такие от бесов, – усомнился священник.
– Так уже один раз ножом пыряли. Прямо в живот, еле успел руку подставить. Вот! – Мужчина протянул правую руку, вдоль кисти которой тянулся глубокий шрам.
Священник попытался успокоить прихожанина, сказал, что ему нужно делать, и пообещал помолиться за мир в его семье.
Следующей была женщина, которая, забыв про собственные прегрешения, с ходу начала жаловаться на дочь.
– Грешна я, мысли меня одолевают скверные. Иногда так и думаю, взяла бы и придушила собственными руками свою дочь, которая в пятнадцать лет принесла мне ребеночка в подоле, а сейчас снова беременна, и опять отец неизвестен.
– Вы любите дочь? – поинтересовался батюшка.
– Терпеть ее не могу, – честно призналась женщина.
– А внуков вы любите?
– Люблю, да только устала я… – продолжала причитать прихожанка.
– Так ведь если вы любите малышей и вам приятно их видеть, значит, они дарят вам положительные эмоции, а это в нашей суетной и нервной жизни не так уж и мало. Любовью к внукам, этим маленьким ангелочкам, вам жить и нужно. Любовь – это святое чувство. Не хороните ее в своей душе.
Следующим бодро подошел крепкий мужчина, по виду работник полиции или МЧС.
– Бью детей своих, иначе сладу нет, слушаться не будут, – высказался он. – Понимаю, что так нельзя, но как только ремень вешаю в шкаф, они сразу неуправляемыми становятся. Научите, отец мой, как быть?
– У Христа мы все дети; он из-за любви к своим детям смерть мученическую принял, а ты говоришь, ремень…
– Ну, так то Иисус Христос был, – недовольно пробурчал мужчина, отходя в сторону.
Потом подошел мужчина со следами сильных побоев на лице. Отец Арсений поймал себя на мысли, что происходящее в храме больше напоминает прием военным врачом раненых на поле боя, с той только разницей, что здесь ранения не всегда телесные, но чаще души.
– Избит был, батюшка, до полусмерти омсовцами, – стесняясь, стал рассказывать мужчина. – Собственный сын заказал – за то, что я ему в новой игровой приставке отказал. А теперь шантажирует. Говорит, что, если не буду на карманные расходы денег больше давать, опять меня закажет. А я боюсь, что ему на наркотики деньги нужны.